Оплот добродетели - Карина Демина 13 стр.


— Группа активистов выступала против расширения горной добычи. Сперва проводили он-лайн митинги, сборы подписей. Устраивали флэшмобы в поддержку. Потом кому-то показалось, что этого недостаточно.

Лицо Шарлотты скривилось, будто она вот-вот заплачет.

— И ребята решили устроить небольшую диверсию. На их беду оказались в достаточной мере образованными и талантливыми, чтобы получилось… как получилось.

Та история осталась в памяти огненным кольцом, в котором медленно истаивали остатки защитного купола.

— Кто-то разработал схему взрывного устройства. Кто-то добыл пакеты со стаб-взрывчаткой.

Шарлотта кивнула.

— Кто-то сумел пробить систему и подключиться к ней. Они вошли. Оставили заряды. И ушли. А потом отдали приказ…

Они плакали.

Каялись.

Кричали, что это во благо всего человечества, что именно жертвы и привлекают внимание к проблемам…

— Там ведь просто астероидный пояс, — тихо произнесла Шарлотта и оглянулась, будто пытаясь найти поддержку. — Ни тени жизни. Разведка была полной. И добыча велась давно. Завод тоже поставили задолго до… и купол при нем. Многие ведь с семьями переселялись. Потом, после реконструкции и расширения.

— Они не хотели никого убивать. Не подумали просто, что заряды сдетонируют одновременно. И что силы совокупной хватит, чтобы повредить блоки ядерного синтеза. Что на складах сжиженный газ, в том числе и кислород. Что купол жилого сектора не рассчитан на подобные нагрузки… да ни о чем они не думали.

Кахрай стиснул кулаки. Сколько лет прошло, а надо же, память еще жива. И боль. И непонимание, не только у него, но и у остальных, кто решил спуститься. Приказа не было. Добровольно.

На свой страх.

На совокупный риск.

И ведь жребий бросать пришлось, выбирая, кто останется, потому что оставаться никто не хотел. Понимали…

— Двести семьдесят шесть человек, — очень тихо произнесла Лотта, отворачиваясь. — Двести семьдесят шесть… просто потому, что не подумали?

— Да.

Надо же. А ведь число точное. И откуда знает? В новостях говорили о десятках пострадавших, но точную цифру никто не называл.

— Повезло, что жилой сектор перестроили незадолго до аварии. Хотя и не полностью.

Шарлотта вздохнула так, будто это она была виновата.

— Часть переборок уцелела. Даже сохранили герметичность. Собственно, там и спаслись…

Раненых почти и не было, разве что по мелочи. А в остальном…

— Мы трижды спускались. В последний раз вывозили вдвое больше, чем положено, но… фон стал слишком уж жестким, защита и та не спасла бы. Да…

— Значит, вы герой? — поинтересовалась она.

А Кахрай лишь плечами пожал. Герой? Вряд ли… просто работа такая. Была.

— А что с ними стало? С теми, кто…

— Двое повесились. Один свихнулся. Сказали, что без шансов. Проходит реабилитацию. А главаря судили.

Наглый пацаненок, искренне уверенный, что ничего-то ему не сделают, ведь у него и отец, и дядя в Совете Созвездия, а стало быть, как обычно, поругают, может, запрут на месяцок в родовом поместье и только-то. Он и держался так, снисходительно, что хотелось разбить наглую его рожу.

И слова цедил сквозь зубы.

И в приговор, кажется, не поверил. А когда поверил… впрочем, апелляции, насколько Кахрай знал, ничего не изменили.

— Двадцать лет — это не так и много, у других, он больше забрал. С другой стороны на Химере и пять лет не всякий продержится.

Она кивнула, будто знала, что это за мир. А может, и знала. Может… нет, скорее всего, совпадение. Химера — билет в один конец, и никому-то не получалось сбежать оттуда.

— Спасибо, — Лотта отступила от края.

— За что?

— За правду.

— А у вас кто-то там… погиб?

— Разве что семейное имущество. Но это ерунда, — она вновь шла рядом, почти касаясь плеча, а когда положила руку на спинку кресла, Кахрай подвинулся.

И насторожился.

Это их и спасло.

Он услышал, как едва слышно вибрирует натянутая нить, и стонет металл, раздираемый невидимой силой. Он успел схватиться за кресло и отступить за долю секунды до того, как мост просел.

— Что… — Лотта тоже сделала шаг назад.

И в кресло вцепилась.

А в следующее мгновенье мост просел еще сильнее. Скрип же сделался оглушительным. Что-то лопнуло. Щелкнуло. И над головой пронесся трос, чтобы утонуть в зеленой стене.

— Прыгай! — рявкнул Кахрай.

Мост перекосило.

Он еще стоял, но поле, поддерживавшее конструкцию, отключили, а сама она оказалась или слишком старой, или…

Кахрай перекинул кресло через поручни, благо, поле отключили и здесь.

— Что вы…

Шарлотта оказалась легкой. Она только и успела, что пискнуть. И вцепиться в Кахрая обеими руками, что лемарнский муран в мамашу. Мост захрустел.

И посыпался.

— Глаза закрой. Будет мокро, — Кахрай шагнул с края в темноту, пытаясь прикинуть, сколько здесь метров. Выходило не так и много. И вода болезненно ударила в пятки, раздалась, принимая его, смыкаясь над головой.

Вывернулась Шарлотта, оттолкнулась и поплыла, поднимая в темноте облака ила, а ноги коснулись-таки дна. И Кахрай рывком пробил толщу воды.

Оглянулся.

Отметил, что чудо-кресло спокойно покачивается аккурат между белоснежных лилий, которые в ближайшем рассмотрении оказались огромными и довольно-таки уродливыми.

Вот левее между лилиями показалась мокрая голова Шарлотты.

— Ныряй… — велел Кахрай, уходя под воду.

Мост продолжал рассыпаться.

Медленно. Словно нехотя. Он ронял куски металла, и если одни повисали на тросах, то другие долетали до земли, пробивая толстую зелень. Впрочем, что-то загудело. Завыла тревога.

Под водой звук был вязким.

Вспыхнули огни, высвечивая и лилии, и ил, и Шарлотту, что старательно пыталась удержаться под водой. Ее щеки раздулись, а волосы расползлись рыжими змеями.

И Кахрай не выдержал.

Рассмеялся.

Глава 14

Тойтек, конечно, знал, что его собираются убить. Но все же надеялся, что способ выберут куда как более интеллигентный.

Яд там.

Удушение.

Или кинжал в духе традиций старой Британии. Отравленный кинжал тоже сгодился бы. А они… кресло загудело и окуталось мерцающим пологом силового поля. Разросшийся мох отвердел, надежно фиксируя Тойтека внутри. И ему оставалось лишь наблюдать за величественной картиной разрушения.

Матушке бы понравилось.

Она всенепременно узрела бы нечто такое, переродившееся бы после в оду или арию, или новую картину. Кто там знает, чем она сейчас увлеклась. А Тойтека трусливо волновало лишь одно: выдержит ли поле, если на кресло рухнет вот та металлическая штуковина, что повисла на тонком, будто нить, канате?

Он буквально слышал, как этот канат трещит.

И видел, как медленно штуковина опускается ниже и ниже… и отдавало от картины этой тем самым фатализмом, в который периодически ударялась матушка.

Как правило после неудачных презентаций.

Или просто под влиянием плохого настроения.

Штуковина повернулась вокруг своей оси и застыла, будто раздумывая, стоит ли падать. В это мгновенье все-таки сработала сигнализация. Развернулось силовое поле, вспыхнули огни, и свет их, искаженный, алый, лишь добавил общей картине воистину апокаполиптические черты.

— Живой? — поинтересовался Кахрай, мокрый и похожий на монстра из тех, детских комиксов, которые и многим взрослым по вкусу.

— С-с-та… — выдавил Тойтек.

Если бы мог он говорить, то сказал бы, что жив вовсе не стараниями своего сопровождающего, которого, кажется, больше заботила мокрая девица, чем сам Тойтек. Благодарить следовало случайность, равно как и кресло.

Его Тойтек даже полюбил.

Немного.

— Вот и чудненько, — Кахрай кресло развернул и толкнул куда-то в сплетение листьев. — Сейчас нас спасут.

Прелестно.

Только этого и не хватало. А главное, девица погребла следом. И плыла она легко, непринужденно, будто полжизни провела, плавая в таких вот мутных лужах.

Кресло уткнулось во влажноватый берег, покрытый тонким слоем искусственной почвы, и застряло. Обиженно загудел мотор, но вскоре отключился: искусственный интеллект, оценив обстановку, поспешил сосредоточиться на защите.

Поле, окружавшее кресло, уплотнилось.

Зашевелился, разрастаясь, мох. И толстый слой его пополз, надежно укрывая тело. А заодно и образуя тонкий защитный каркас.

Этак Тойтека вырезать придется.

— Ужас какой, — Лотта все же выползла на берег и, встав на четвереньки, отряхнулась.

Поднялась.

Осмотрелась.

И вздохнула.

— Страховка этого точно не покроет, — заметила она, разглядывая останки смотрового мостика.

— Главное, живы.

С Кахрая стекали потеки воды и грязи. На шее его повис толстый стебель, более похожий на весьма упитанную змеюку. Стянув его, Кахрай повертел в руках, слегка отряхнул белые лепестки от грязи и протянул девица.

А та приняла.

И присела даже, словно издеваясь.

— Благодарю…

На языке Тойтека вертелось что-то язвительное и обидное, но увы, единственное, что он сумел выдавить, это был протяжный сип.

— Он не заболеет? — с притворной заботой поинтересовалась девица.

Не дождется.

И Кахрай согласился:

— Он еще нас с вами переживет.

Именно. Переживет. И поднимется на ноги. И уедет куда-нибудь на кольца Ишшимара, которые славятся своей безлюдностью. Там и построит новую лабораторию, на дверях которой напишет крупными буквами: «Девицам вход воспрещен».

От этих мыслей даже дышать легче стало.

А потом их все-таки спасли.

— Боги, — Лотта закатила глаза, не желая больше видеть этого пухлого лысого человечка, который был одновременно на диво суетлив и поразительно бестолков. — Я не знаю, почему на двери не висело предупреждения! Не было его и все!

Она поплотнее запахнула теплый плед. Кружка с молоком давно опустела.

Волосы высохли и слиплись. Грязь присохла к коже, а блузка и вовсе, кажется, приклеилась. Во всяком случае, при малейшем движении Лотта чувствовала, как неприятно тянет между лопатками.

— А наша служба…

— Да плевать, что говорит ваша служба. Они другого и не скажут, — накопившееся раздражение все-таки выплеснулось.

Человечек покраснел.

Побледнел.

Нахмурился.

— Предупреждения не было. Ни о ремонтных работах. Ни о закрытии оранжереи, — Лотта выпрямилась и пошевелила плечами, чувствуя, как медленно, едва ли не с хрустом отходит ткань от кожи. — И это легко проверить. Там ведь камера стоит, верно?

— Д-да… но…

— Не работает?

— К сожалению.

— Почему? — мысленно она сделала заметку, которую добавит к общим замечаниям. Ладно, вопросы удобства пассажиров, но ведь камеры — это часть систем безопасности!

— Я не могу обсуждать вопросы внутренней политики с пассажирами.

— Почему дверь не была заблокирована? — Лотта подалась вперед и поймала взгляд безопасника, который вдруг смутился и покраснел. Слегка.

— Была.

— То есть, вы хотите сказать, что я, в нарушение правил техники безопасности и здравого смысла, сняла все предупреждающие таблички, разблокировала запертую дверь…

Технически разблокировать ту дверь было не так и сложно, ко всему у Лотты и ключ имелся.

Универсальный.

— Зачем? Чтобы самоубиться особо извращенным образом? — она подалась слегка вперед. Взгляд этот, как утверждали, доставшийся Лотте от бабушки, на людей воздействовал подавляюще. — Или скорее дело в том, что ваши служащие проявили преступную халатность, которая едва не стоила жизни трем пассажирам! И подумайте, что будет, если информация об этом… простите, инциденте, выйдет в сеть?

Безопасник подумал.

И покраснел еще сильнее. А ведь он на своем месте не первый год и даже не первое десятилетие. Как же его зовут? Обычно, Лотта легко запоминала имена, но тут, верно, от нервов, именно это напрочь вылетело из головы. Она помнила, что сидевший напротив нее человек родился на Машшурбе, тихом провинциальном мире, славившемся производством мраморной говядины.

Как он вообще оказался в Центральных мирах?

Поступил.

Учился.

Закончил с отличием Техническую академию, откуда и был приглашен на лайнер младшим техником. Года через два стал старшим. Затем курсы и еще одни. И вот уже перед Лоттой сидит начальник службы безопасности.

Трижды женатый, и оба последних брака равно действительны.

Семеро детей.

И трое старших работают тут же, один в техподдержке, двое в безопасности.

Лотта потерла глаза. А ведь не только он своих родственников пристроил. И как знать, может, все действительно произошло не по злому умыслу, а по обыкновенному разгильдяйству?

Один таблички не поставил.

Второй забыл заблокировать дверь, решив, что предупреждения хватит. Третий отключил поле, не удосужившись проверить, есть ли на мосту люди. А четвертый теперь пытается убедить Лотту, что сама она виновата. И взгляд вон прячет.

Привыкли к тишине.

К спокойствию.

Подзаросли жирком… надо будет вплотную заняться персоналом, и что-то подсказывало Лотте, что весьма многое ей не понравится.

— Почему вообще ремонт проводился сейчас? Разве лайнер не проходил техобслуживание перед полетом?

— Так… — на красных щеках проступили белые пятна. — Малый текущий ремонт… своими силами.

Ясно.

А ведь в счетах стояли немалые суммы за обслуживание оранжереи. Осталось понять, кому действительно уходили те деньги.

— Что ж, — Лотта поднялась и одеяло удержала. — Если вы и дальше будете настаивать, что несчастный случай произошел по нашей вине, то беседу мы продолжим позже. В присутствии моих адвокатов.

— Зачем же так, — толстячок вскочил. — Не стоит… мы… готовы принести извинения… и предоставить вам скидку… на посещение спа-салона, да…

— Благодарю, — Лотта величественно кивнула. — Буду рада.

Правда, в стоимость ее билета входил не только этот несчастный салон, но к чему портить отдых и обострять конфликт? Конфликтами и вправду юристы займутся.

Сразу после внутреннего аудита.

Надо будет лишь сказать, чтобы выкупили остатки акций. Если вбросить в сеть видео, то скандал неминуем, и акции изрядно упадут в цене. Правда, с другой стороны репутационные потери тоже будут велики, и надо еще подумать, что выйдет дешевле, ребрендинг или покупка пакета.

Но Лотта подумает.

В собственной каюте она все же скинула одеяло и с немалым удовольствием забралась в ванную, вытянулась, расслабилась и улыбнулась.

Почему-то вспомнился Кахрай с кувшинкой.

И его смех, совершенно необидный.

И то, как он помогал выбраться на топкий берег, а потом не спешил отпускать, ведь берег еще и скользкий, и корни вокруг, о которые так легко запнуться. А Лотта охотно согласилась, что дело именно в корнях.

И в траве.

Подумалось, что бабушка этот выбор точно не одобрила бы. Более того, бабушка пришла бы в ужас. А и плевать. Лотта нырнула под воду и задержала дыхание. Все-таки хорошо, что она решилась на эту поездку…

— …а еще там такое колечко… просто пре-е-елесть, — девица, повисшая на руке Данияра, старательно захлопала ресницами и губки вытянула, будто собиралась не поцеловать, но клюнуть его.

Данияр терпеть не мог, когда его клевали.

И подумывал всерьез о том, что стоило бы от девицы избавиться.

— Дорогая, — он аккуратно отцепил накрашенные пальчики, чересчур уж крепко впивавшиеся в рукав его рубахи. — Буду рад, если ты присмотришь себе что-то на память о нашей встрече…

— На память?

Хлопнули длиннющие ресницы.

— Именно, — он слегка поклонился, заметив, как недовольно скривилась Заххара. Ей девица определенно пришлась не по вкусу, и теперь Данияр был всецело согласен с одару.

Красивая?

Пожалуй.

Правда, при ближайшем рассмотрении становилось очевидно, что красота эта — искусственная. Слишком уж правильные черты.

Идеальный нос.

Назад Дальше