— Да, — мы с Курбатом ответили одним голосом.
Хан повернулся к выходу и выкрикнул:
— Шету, войди!
В юрту прошел молодой высокорослый воин, настоящий степной богатырь, мощный, стремительный и верткий. Движения его были плавными, как бы ленивыми, но можно было сказать точно, что подобных ему по мастерству воинов, среди всего нашего отряда, не больше десятка наберется.
— Да, отец? — парень вежливо склонил голову.
— Шету, — Бильге посмотрел на сына и в его глазах я увидел гордость, — готовь своих воинов. Ваш час настал, и ты поведешь их вслед за бури.
Лицо воина озарилось радостью, и он ответил:
— Благодарю.
— Будь честен и храбр, Шету, не посрами честь калейрасов и искупи грех своего деда. Иди!
Парень вышел из палатки, а я спросил хана:
— Могу я узнать, что это за грех?
— В этом нет секрета, и если вы победите, то сами все узнаете. Мой отец Галим-хан, знал о том, что рахдоны готовятся прибрать к своим рукам всю степь, но не предупредил бури об опасности. Это было предательством, и до самой его смерти, я не разговаривал с отцом. Это сейчас, когда я отвечаю за все свое племя, я понимаю, как ему было нелегко, и о чем он думал в тот момент, но все равно, до сих пор, не приемлю его тогдашней политики.
— И поэтому, хан, ты решил помочь нам?
— Это не самая главная причина, молодые бури. Тысячу триста лет наше племя живет в этих местах, и всегда над нами стоял род Волков, для которых главным была честь. Сейчас, когда в Арисе сидит предатель, и зло растекается по всему Тельхору, я вижу, как меняется мой народ, и мне это не нравится. Таких, — он кивнул в сторону выхода, — как мой Шету, становится все меньше, равнодушие свило гнездо в душах людей, а предательство становится нормой. Война со Штангордом уносит множество жизней наших самых лучших воинов, и не приносит ничего взамен, а нам этого не надо. Появилось целое поколение людей, забывших, кто они есть, не помнящих своих корней и знающих только рабскую долю. Мы были свободны и должны оставить свободу своим внукам, а иначе, зачем и ради чего мы жили? У вас есть шанс победить рахдонов и я помогаю вам.
— По нашему следу идут каратели, не боишься, что и вам достанется?
— Я не Яныю, терпеть бесчинств не буду, и Иегуда-бен-Назир это очень хорошо знает. У меня есть сила, которая может дать ему отпор, а сейчас идет война, и калейрасы, все еще нужны мелеху. Доказательств, что мы встречались с вами, ни у кого не будет. Мой девятихвостый бунчук мелькает сейчас далеко от этих мест, а в этом кочевье только моя близкая родня и самые верные люди. Нет, я не боюсь. Впрямую на вашу сторону, я пока не могу перейти, но как только за вами будет не несколько сотен бойцов, а десять тысяч, то мои воины встанут рядом с вами без промедления и не колеблясь.
— Как далеко от нас погоня? — спросил Бильге Курбат.
Тот усмехнулся:
— Ха, воины борасов отстают от вас на полтора дневных перехода, а особые отряды на два.
— А жрецы?
— Жрецы двигаются совсем медленно, и они направляются к Вратам, восстанавливать свой алтарь. Вы им не очень интересны, хотя, было бы забавно наблюдать жреца Ягве, который мчится по степи на лихом коне.
Долгое время у нас шел разговор с ханом калейрасов, и давно не встречали мы с братом такого умудренного жизнью и рассудительного человека. Он вспоминал прошлое, много говорил о будущем, а мы внимательно слушали его и крепко запоминали его слова. И вот, уже поздно ночью, когда мы собирались уходить, хан задал вопрос, к которому лично я, готов не был.
— Дромы, есть еще кое-что, что меня интересует. Если вы все же победите, кто из вас станет следующим каганом?
Несколько растерявшись, я задумался, и ответил Курбат:
— Каганом станет Пламен. Как считаешь, хан, каган Пламен, неплохо звучит?
Бильге пристально окинул меня оценивающим взглядом, надо сказать, что не в первый раз за вечер, кивнул и негромким голосом изрек:
— Да, звучит хорошо. Правильный выбор. Да здравствует каган Пламен!
Ничего я на это не ответил, слишком все как-то неожиданно произошло. Мы простились с Бильге и отправились спать. Завернувшись в попону, я уснул в ту ночь далеко не сразу и еще долго перекатывал на языке эти слова: «каган Пламен, ка-ган Пла-мен». Непривычно, но звучит, действительно, неплохо, мне нравится. Однако, это уже ответственность не только за свой отряд, но и за огромное количество людей, населяющих всю бескрайнюю степь. Большинство из них, еще ничего не знают обо мне, даже не слышали никогда, но я уже думал о них как о своих будущих подданых.
Следующим утром, нас вновь ждала дорога, юрты хана Бильге на месте уже не было, как и не стояла она здесь ночью, стада коров были угнаны, а все кочевье собиралось тронуться в путь, разбирало свои жилища и грузило весь нехитрый скарб на лошадей и нескольких верблюдов. Хан калейрасов ушел на юг, но остался его сын Шету и триста пятьдесят степных воинов, в большинстве своем, наши соплеменники дромы. Это были не мальчишки, не немощные старики, а хорошо обученные воины, все как один, от двадцати до сорока лет, на справных лошадях и при хорошем вооружении. Такой подарок в нашем нынешнем положении, когда мы выискивали воинов, где только возможно, дорогого стоил.
— Здравы будьте, братья! — выкрикнул я, подъезжая к строю своих, уже своих, воинов. — Готовы ли вы биться с врагами нашими насмерть, не щадя сил своих и самой жизни?
— Да-а-а! — ревом пронеслось над кочевьем.
Что тогда, в этот самый момент, творилось в моей душе, сложно сказать. Это была смесь нескольких совершенно разных чувств: гордость, радость, надежда и ощущение своей растущей силы, готовой выплеснуться из меня и затопить наших врагов, смести их с лица земли. Это же самое чуяли и воины, наверняка, многое претерпевшие за годы оккупации и познавшие, свое бессилие перед врагами. Ничего, теперь они с нами, а мы, естественно, с ними, и тем мы сильны. Только пальцы крепко сжатые в кулак, остановят врага, и сейчас, этот наш кулак начинал сжиматься.
Вновь дорога, снова скачка, чередующаяся сменами лошадей и кратким отдыхом. Мы летим над степью, не замечая ничего вокруг, и так продолжается день за днем. Проходят сутки, вторые, пятые, и в нескончаемом нашем движении, минула еще одна неделя. Земли дружественых калейрасов давно уже остались позади, очередной наш поворот и мы идем на север. Теперь под нами родовая земля, исконные места проживания дромов, степь от восточных отрогов Архейских гор, до западных склонов гор Анхорских, ныне обезлюдевшие просторы, на которых и травы растут неохотно. Время от времени видны вдали десятки вражеских всадников, которые не осмеливаются встать на нашем пути, но исправно сигнализируют преследователям о нашем местонахождении. Нам нет до них дела, они не опасны, а гоняться за ними и уничтожать каждый такой дозор, мы не можем себе позволить, поскольку это потеря темпов.
Вот, мы замедляем бег своих четвероногих друзей и останавливаемся, лошади должны отдохнуть хотя бы сутки, а иначе они падут, и значит, нам придется принять бой. Шансы у нас хорошие, погоня растянулась по степи на несколько дней пути, и против нас, сможет выйти не больше одной тысячи всадников, и почти все они, гвардейцы этельбера Яныю, которых наш отряд должен не просто сдержать, а раскидать по степи так, чтоб они и собраться не смогли. Завтра сеча.
Ночью, ближе к полуночи, возвращается наша разведка, остававшаяся позади, которую возглавлял Курбат. Брат рассказывает мне о войске, которое расположилось в девяти километрах позади нас и, оказывается, что действительно, сильно вырвавшись вперед и оторвавшись от основных сил, против нас тысяча нукеров этельбера Яныю, триста ублюдков из особых отрядов и сотня калейрасов, остановившихся на ночь отдельно от основного войска. Поднимаем людей, седлаем свежих, отдохнувших за полдня лошадей, и размеренной рысью выдвигаемся по ночной степи к лагерю противника.
Вражеские дальние дозоры не спят, замечают нас вовремя, но мы и не рассчитываем на внезапность нападения. Мы слышим во вражеском лагере, где ярко полыхают костры, звуки сигнальных рожков, поднимающих бойцов в седла, и когда до врага остается метров четыреста, нам навстречу вылетает конная лава борасов.
— Вперед! — Кричу я как можно громче и выхватываю свою шашку. — Убивай!
— А-а-а-а! — Разносится по степи разноголосица.
— Ху-х-х! — Это топот тысяч копыт, бьющих по земле, отдается эхом гулким по всем окрестностям.
Сбиваясь плотно, стремя к стремени, мчимся вперед. Мы на своей земле, нас больше, мы лучше, наши лошади отдохнули, победа наша. Бей! Немногочисленные стрелы и арбалетные болты, невидимые в предрассветных сумерках посланники смерти, летят в обе стороны, что-то ударяет меня в бок, но кольчуга держит. Наш строй ударяется в строй врагов, и мы ломим их. Шашка рубит одного, кроит череп второму, Кызыл-Куш кусает вражеских коней и всадников.
Падали борасы, падали наши воины, но расчет мой оказался верен, по звуку битвы и по воинственным кличам, я мог уверенно сказать, что враг не ожидал столь наглого на него нападения, не был к нему готов, и многие бойцы Яныю начинают поворачивать своих коней вспять. Мои невеликие таланты командира и полководца сейчас не нужны и я могу полностью отдаться схватке. Круши!
Свалка выносит меня в скопище сгрудившихся в кучку воинов и я, оглядываясь, понимаю, что влетел в строй бойцов особого отряда, предателей, сдавших свой народ за кусок хлеба и теплую конуру. Одна моя половина понимает, что против полутора десятков бойцов, мне одному не выстоять, но вторая, звериная, радуется такой встрече, воет от предвкушения крови, рычит и скалится на врагов. Шашка моя, рубит их нещадно, и я, не понимая смысла своих слов, что-то выкрикиваю им. Однако мои слова понимают вражьи наемники, и в первых лучах солнца, восходящего над степью, вижу, как ужас искажает их лица, они поворачивают своих коней, нещадно стегают их, и бегут. Хочу гнаться за ними, кромсать их тела, но Кызыл-Куш стоит на месте. Оглядываюсь и вижу, что бой уже окончен, а моего жеребца держит за узду Курбат.
— Успокойся, Пламен, — кричит мне брат, и звериная суть отпускает меня.
— Как мы их, а? — выдыхая, спрашиваю я брата.
— Отлично, половину отряда вражьего мы перемололи, а остальные по степи разбежались.
— Что у нас, сколько воинов потеряли?
— Убитых, может быть, десятка три наберется, а пораненных около сотни. Хороший бой случился, Пламен.
Перед нами с Курбатом, остановил своего коня лихой Шету. Он скинул с седла тело человека в парчовом халате на голое тело, и с гордостью сказал:
— Это Яныю, я взял его в плен.
— Настоящий воин, — такими, были для него мои слова.
— Батыр, — уважительно кивнул ему Курбат.
Обрадованный похвалой настоящих бури, Шету, который был старше нас, умчался к своим воинам, Яныю для допроса забрал Курбат, а я направил Кызыл-Куша по разгромленной вражеской стоянке.
Да уж, и в самом деле, бой для нас сложился хорошо, однако три десятка воинов мы потеряли. Утешает только то, что враги потеряли гораздо больше, а наши парни, кто погиб, все за свою землю пали, а значит, будут с нашим богом Яровитом, сыном Перуна, за одним столом в Ирии сидеть. Разумеется, касается это только дромов и балтов, а куда после своей гибели направятся души аппенцев, то я знать не могу. Мы победили, и это хорошо, но расслабляться не следует и двигающиеся по нашему следу другие вражеские отряды, никто еще не отменял, так что за сегодняшний день надо оприходовать трофеи, взять вражеских лошадей, что получше, и к вечеру вновь двинуться в путь.
Глава 9
Норгенг
орд.
Калин Тварда, старый сержант Городской Стражи, стоял на крепостной стене и держал в руках свой верный меч, прошедший с ним не через одно сражение. Он смотрел вниз, на раскинувших под стенами Норгенгорда свой бескрайний лагерь степняков хана Муганя, которые, повинуясь воле своего разбитого на реке Сана мелеха, бросив разоренный и объятый огнем Эльмайнор, направили своих коней в Штангорд. Первым крупным городом на их пути был каменный и досель неприступный Норгенгорд, но Мугань был уверен, что сможет его захватить и приступил к немедленной осаде.
Людей за стенами города было много, втрое больше чем обычно, вот только бойцов среди них было мало. Имелось оружие, да некому его было в руки взять, стояли на стенах котлы со смолой, но кого к ним приставить, только женщин да подростков. Нет мужчин в Норгенгорде, все находятся в войске Конрада Четвертого, с беспощадными бордзу за столицу герцогства бой ведут.
Сержант оглядел стены, стоят плечом к плечу люди, но почти все они не воины. Вот несколько престарелых ветеранов, с трудом в руках копья держащие, вон подростки, еще не достигшие шестнадцати лет, стоят и с ноги на ногу переминаются. Кто-кто, а Тварда понимал ясно, что Норгенгорд при первом же серьезном штурме падет. По боевому расписанию, составленному еще во времена закладки городских стен, на них должны стоять семь тысяч воинов и в резерве должно быть еще пять, а сейчас, имелось только шесть тысяч тех, кого ранее, записали бы в некомбатанты, да и только.
«Хорошо еще, — подумал сержант, — что доверенных моему присмотру мальчишек удалось спрятать в подвале Эрика Ханта, глядишь, а и уцелеют они после падения города». Только мелькнула в его голове эта мысль, как он увидел на стене вихрастую головенку Квирина Иглы, которого Пламен оставил старшим над всеми своими мальчишками. Чертыхнувшись, Тварда вложил меч в ножны и направился по стене к нему, тот его заметил, попробовал ускользнуть, но не успел, сержант крепко ухватил Квирина за руку.
— Ты что здесь делаешь? — строго спросил ветеран парнишку. — Тебе было велено в схроне сидеть и за младшими присматривать.
— Да, ладно тебе, дядька Калин. Ты ведь сам нас военному делу учил, а на стенах и так стоять некому. Нас, кто постарше, десять человек пришло, а оружие у нас свое, и арбалеты хорошие пристрелянные, и запас болтов солидный, и клинки родные.
— Возвращайтесь в мастерскую к Эрику.
— Нет, — парень исподлобья зыркнул на сержанта, — никуда мы не уйдем. Мы штангордцы, и это наш город, будем с тобой, дядька Калин, а если прогонешь, то на другую стену уйдем, там ты за нами не уследишь.
— А-а, — Тварда отпустил парня и махнул рукой, — оставайтесь, но на рожон не лезьте, и если скажу, что надо отступать, значит так и сделаете. Как понял?
— Все ясно, дядька Калин, — Квирин шмыгнул носом и, посмотрев за стену, спросил: — Сержант, у нас есть шанс выстоять?
Инструктор оглянулся, не стоит ли рядом кто посторонний, и ответил:
— Все зависит от того, как Мугань к делу подойдет. Он вояка хороший, так что вряд ли мы выстоим. Первый штурм отобьем, может быть, что и второй, а вот в третий, степняки точно за стены проникнут.
— А если к нам помощь подойдет?
— Откуда? — старый воин невесело усмехнулся. — Эльмайнорцы у себя закрепились, оборону отстраивают. Герцог наш сегодня должен под Штангордом с бордзу в сражение вступить и, даже если он одержит победу, сил у него не останется, чтоб с Муганем побороться. Больше помочь нам никто не сможет.
— Дядька Калин, а когда они на приступ пойдут?
— А ты прислушайся, слышишь, как молотки в лесах окрестных стучат и пилы звенят?
Паренек замер, постарался отсечь весь лишний шум и, действительно, в стороне вражеского лагеря, явственно распознал звуки рабочих инструментов.
— Ну, услышал, — сказал Игла, — и что?
— Ничего, это люди, которых степняки в полон похватали, лестницы осадные строят, а завтра, они же по этим лестницам первые к нам на стену и полезут.
— И что делать?
— Отталкивать лестницы, да сверху на них смолу лить, а более ничего тут не придумаешь, парень. Если бы у нас воины были, то конечно, можно было своих принимать, а врагов мечами на стене встречать, но их нет, и если степняки Муганя на стене закрепятся, то столкнуть их с нее будет уже невозможно. Если так случится, можно какое-то время на городских улицах продержаться, но недолго.
Ночь прошла спокойно. В лагере степного войска зажглись тысячи огней, то кочевники подле своих костров отдыхали и готовились к завтрашнему штурму Норгенгорда, а в самом городе стояла тревожная тишина, и люди казались затаившимися мышами, которые стараются не потревожить сытого кота. Однако ночь не бесконечна, она закончилась, и пришло утро.