Зато буквы красивые. Прямо загляденье! А что не читаются, так это смотря кто читает. Заноза написанное своей рукой всегда разбирал легко. Даже самостоятельные работы времен колледжа мог бы прочесть без проблем, если б и так не помнил дословно. Он, между прочим, пометки преподавателей: «ужасный почерк! Невозможно читать!» разбирал с большим трудом, чем собственные записи. Еще вопрос, кто действительно заслуживал пониженных оценок за нечитаемость.
Хотя тот факт, что он до сих пор злится на эти несчастные пониженные оценки, через сто пятнадцать-то лет, для потенциального работодателя уже повод задуматься.
Мстительность Заноза честно отметил в списке недостатков, а подумав, вписал ее же в психозы. Терминологически это было неверно. Фактически же упыри такая странная штука, что у них психозом может оказаться что угодно.
Как он и ожидал, Мартин с Лэа видели то, что он пишет, не вверх ногами, а в нормальном положении. Определенно, ему чем дальше, тем больше нравилась эта техника. И ее возможности по-любому не ограничивались удобным текстовым редактором.
– Не могу прочитать, – сказал Мартин. – Это точно английский?
– Английский, – подтвердила Лэа, – только буквы как немецкие. Заноз, почему ты по-английски по-немецки пишешь?
– Как научили, так и пишу. Сначала не хотел переучиваться, потом появились печатные машинки.
Писать его учила бонна, которую матушка привезла из Германии. И матушка, и отец воспринимали фрау Мадельеф как важную часть приданого, и Заноза, ясное дело, тоже относился к ней с почтением. И никакие уроки чистописания впоследствии не отучили его от готических букв. Сначала он думал, что фрау Мадельеф лучше знает, как писать. А потом просто стало нравиться, что его почерк всех раздражает. Всегда был засранцем, чего там.
– Ну и как это читать? – Мартин вглядывался в текст.
– А ты дай ему клавиатуру, он все то же самое напечатает.
Лэа уселась было к Мартину на колени, но тут чирикнул сигнал вызова, и она пошла открывать. Заноза встал. Мартин удивленно на него глянул. И так же удивленно посмотрела Лэа, когда вернулась с бумажным пакетом.
– Кровь принесли, – она показала пакет. – Ты чего вскочил?
– Ты же встала… – нет, некоторые вещи объяснять бесполезно.
Лэа пожала плечами, поставила пакет на стол перед Занозой и снова уселась на колени к мужу. Любая женщина, которая делает так в присутствии посторонних, не запомнит и не поймет, что мужчина должен вставать, когда она поднимается на ноги. Но Лэа не любая.
– Я сам прочитаю, – Мартин одной рукой обнял Лэа, другой, зацепив экран стилом, подвинул записи поближе, поднял в вертикальное положение. – Если это можно было написать, значит, можно и прочитать.
Он откинулся на спинку кресла и нахмурился, напряженно вглядываясь в текст.
– Попробуй, Заноза, – Лэа глянула поверх экрана, – она точно человеческая, зуб даю. Эй, ты куда?
Куда-куда? На улицу. Не пить же кровь на глазах у людей! Третий раз за последнюю минуту Заноза подумал о том, что они друг друга вообще не понимают. Разные миры. Не потому разные, что планета другая. Они в головах разные. То ли в людях и вампирах дело, то ли в мужчинах и женщинах, то ли просто в воспитании.
– Я не могу есть прилюдно, – он остановился в дверях, – это напрягает.
– Тебя напрягает есть прилюдно? Как это так?! Ты же ешь людей!
Заноза всерьез задумался, в чем же все-таки проблема. В мужчинах и женщинах или в людях и вампирах?
– Я пойду, – сказал он. – Скоро вернусь.
Забрал плащ из шкафа и вымелся за дверь прежде, чем Лэа спросила его еще о чем-нибудь.
Кровь «для извращенцев из Порта»… Что бы это ни значило, он был признателен извращенцам. Потому что кровь в двух пол-литровых широкогорлых бутылочках оказалась и впрямь человеческой. А еще – идеально свежей. Холодной, но свежей. И как такое возможно, еще предстояло выяснить. Никаких посторонних привкусов. Гепарин, цитрат натрия – он знал их, сразу различил бы запах: чем только ни приходилось кормиться за сто с лишним лет. Но нет, чистая кровь. Эмоций не разобрать, взята давненько, однако для еды годится. Если питаться ею постоянно, рано или поздно начнешь слабеть, потому что в этой крови нет не только эмоций, но и жизни, а без жизни от нее много ли толку? И все же сейчас даже это было подарком.
Заноза сказал Мартину правду: он не был голоден. Но он всегда хотел есть. Чувство сытости не наступало, сколько крови ни выпей. Голод – это не желание поесть, голод – это недостаточный энергозапас. Разряженные аккумуляторы. Они пока не разрядились, и умный упырь приберег бы кровь до момента, когда в ней появится острая необходимость, потому что когда батареи заряжены полностью, от выпитой крови никакого толку, кроме удовольствия.
Но удовольствие… устоять перед ним Заноза не мог. Не тогда, когда почуял запах.
Он опустошил обе бутылочки, сунул их обратно в пакет, а чтобы выбросить пакет, не поленился пройти пару кварталов на юг. Вроде в направлении рыночной площади, если он правильно понял объяснения Лэа. Если в таверне на рынке продают кровь, то никого не удивят бутылки из-под нее в урне где-нибудь рядом с рынком. Но совершенно ни к чему оставлять их где-то поблизости от «СиД».
Как и предупреждал Мартин, в Ларенхейде было слишком светло: фонари через каждые тридцать метров, витрины кофеен, ярко освещенные окна работающих по ночам контор – только на этой улице, по пути к рынку, Заноза насчитал восемь таких. Не спится людям? Мартин сказал, у таких дела с Портом. А еще в Порту «извращенцы», которым нужна человеческая кровь. Интересные дела у них тут. И город интересный. Жаль, яркое освещение не позволяло особо смотреть по сторонам, приходилось идти, глядя в основном под ноги, а когда становилось невмоготу – и вовсе с закрытыми глазами.
Но все равно было интересно.
Широкие, ярко освещенные улицы, мостовая вымощена плитами, подогнанными друг к другу так, что стыки получились не толще ниточки. Ларенхейд полностью электрифицирован, и, возможно, весь город тоже. А дома как будто из начала девятнадцатого века. Двухэтажные, украшенные лепниной, только вместо привычных ангелов или горгулий тут сплошь абстрактные узоры и орнаменты. Может, они что-то и символизируют, конечно. С орнаментами как с алфавитом: пока не выучишь все знаки – не поймешь, что нарисовано.
А автомобилей нет. Их не только здесь, в Ларенхейде, нет, а вообще во всем городе. Маршрут от площади до Парка и от Парка в Ларенхейд проходил через несколько городских районов, и нигде Заноза не учуял запаха бензина. Хотя, может, конечно, у них тут электромобили, и ездят на них только днем. А может, вообще какая-нибудь дурацкая магия. Феи же кругом. Это Небывальщина, по-любому, она просто прикидывается человеческим городом.
Ветер принес со стороны рынка целый букет теплых запахов, и Заноза, прищурившись, взглянул в том направлении. Ничего особенного не увидел: глаза уже болели, и улица сливалась в расплывающиеся круги света у фонарей, но мысли о Небывальщине из головы вылетели. Пахло конюшней и дегтем. Просто конюшней и просто дегтем, а еще резиной, машинным маслом, окалиной. Знакомые запахи, старые-старые знакомые. Так пахло в кузницах и на почтовых станциях. Никакой магии. Конюшня в центре города, извозчики вместо такси и, может, свои выезды у жителей Замкового квартала. Никаких загадок. Электрификация вовсе не подразумевает обязательного перехода на автотранспорт.
Заноза сунул пакет в урну у стены дома, в котором не было освещено ни одно из окон, еще раз втянул носом запах конюшни, улыбнулся и пошел обратно в «СиД». Прогулка заняла больше времени, чем нужно, чтоб выпить литр крови, но о том, что Мартин и Лэа его потеряют, он не беспокоился. Во-первых, они ничего не знают о вампирах и, значит, не знают о том, что на одну такую бутылочку нужно не больше двух секунд. А во-вторых, куда он денется с острова-то?
* * *
– А он милый, – сказала Лэа, – забавный. Слушай, зачем он красится?
– Милый? – Мартин продирался сквозь ряды очень красивых и нечитаемых букв, и ему вовсе не казалось, что Заноза милый, милые люди так не пишут. – Посмотри, он написал, что наркоман.
– Где? – Лэа заглянула в анкету.
– Вот, – Мартин ткнул пальцем. – Героиновый наркоман.
– Бывший наркоман, ты читай, в прошлом году соскочил с иглы, – Лэа тоже провела пальцем по строчкам. Ей почерк Занозы давался легче: Лэа свободно читала на немецком, в том числе и рукописные тексты, а эти буквы, они точно были немецкими.
– Не бывает бывших наркоманов.
– Да ладно, был бы он наркоманом, он бы об этом не написал. И… о, а это что? – Лэа зачитала вслух: – Повышенная эмоциональная возбудимость, агрессивность, жестокость, подавленный инстинкт самосохранения.
– Это он правду написал, – пробормотал Мартин. – Слушай, нам кто-нибудь когда-нибудь в этих анкетах правду писал?
– Остальным работа нужна была, – Лэа хмыкнула, – а Занозе, по ходу, не очень. Ладно, зато он вежливый.
– Да?! – Мартин оторвался от текста и удивленно взглянул на жену. – Вежливый?
А ведь правда, кстати. Если вспомнить, то в присутствии Лэа Заноза ни разу не выругался. Мартин уже успел решить, будто он без мата не разговаривает, но в «СиД» упырь говорил без ругательств и вообще совсем другим тоном, чем с ним.
Ага, и при этом успел попрекнуть Лэа ее поведением. А Лэа за это должна была бы пинками выгнать его из агентства или предложить такую работу, чтоб он сам ушел и зарекся возвращаться. А что она? Она говорит, Заноза милый. Вежливый.
– Инсектофобия… – читала Лэа вслух избранные моменты, – пирофобия, повышенная чувствительность к свету. Слушай, я не пойму, а нам от него какая польза? Кроме того, что он хороший мальчик. Кстати, он красивый, заметил? – она покосилась на Мартина и прохладно добавила: – Даже не сомневаюсь. Но господину Эрте-то он зачем мог понадобиться? А, вот: может, в этом дело? Почитай вот тут: возраст по календарю сто шестнадцать лет от афата, возраст по крови – восемьсот лет. Не понимаю, что это значит, но «возраст по крови» звучит очень по-вампирски. Готичненько так. А восемьсот лет – это, по-моему, солидно. Может, господину Эрте его кровь нужна? Он еще больше чем ты выпендривается.
– А как старая кровь связана с тем, что Эрте выпендривается? – Мартин откинулся на спинку кресла, потер виски. Сил уже не было разбирать этот почерк. Лэа может прочесть, вот и пусть читает, тем более что ей и самой интересно.
– Да у вас все с кровью связано. Все понты, ахъ, я не человек, я исчадие зла. Господин Эрте кровь пьет, я видела. А зачем? Ему это не надо, он же обычную пищу может есть. Заноз, – она помахала рукой появившемуся в дверях упырю, – ты можешь обычную пищу есть?
– Этого вопроса в анкете не было.
– Я для себя спрашиваю, а не для анкеты.
– Что значит обычную? – Заноза, не снимая плаща, прошел через кабинет и сел в свое кресло.
– Человеческую! – Лэа взглянула на Мартина, закатила глаза. – Человеческую еду! Картошку там, бифштексы… ты же англичанин? Что у вас едят? Овсянку, например?
Размазанный мейк добавлял Занозе выразительности: взгляды получались до того красноречивыми, что, наверное, упырь мог вообще не разговаривать, а только смотреть. Сейчас он показался таким растерянным и озадаченным, что Мартину его даже жалко стало.
– Я не могу есть человеческую пищу… я, правда, не уверен, что правильно тебя понял. Я же вампир, вампиры пьют кровь.
– А ты пробовал? Откуда ты знаешь, что не можешь?
– Нет, я не пробовал. Мне противно. Лэа, видишь ли… – в тоне Занозы ясно слышалось непроизнесенное «как бы тебе объяснить-то такие простые вещи?» – во мне такая старая кровь, что ничего от человека не осталось сразу после афата. Некоторые вампиры сохраняют в себе людей, и они могут есть человеческую еду, только не могут ее усваивать. Им нравится вкус, запах… что там еще? В общем, что-то, ради чего они готовы терпеть необходимость избавляться от съеденного, прежде чем оно начнет портиться, или готовы пережигать кровь на то, чтобы пища превратилась в какие-то крохи силы. Я ничего человеческого не сохранил – мой ратун был слишком старым для этого, и он сам давно уже стал нелюдем, поэтому мне интересна только кровь.
– И ты тоже выпендриваешься, – подвела итог Лэа. – Мартин, я тебе вот об этом и говорила. Мы нелюди, мы пьем только кровь, ахъ, мы исчадие зла!
– Но ведь не добра же, – сказал Заноза резонно. – Демоны и вампиры, какое же это добро?
– Да ну вас обоих, – к разочарованию Мартина, Лэа соскочила у него с колен и пересела на стул рядом, – давайте лучше посмотрим, что там господину Эрте надо. Кроме старой крови, – она фыркнула. – Там точно было что-то про вампиров.
В письме Эрте действительно упоминались вампиры, но не в буквальном смысле. Лорда Алакрана интересовал некий артефакт из мира Белого бога, причем с одной из Земель. Потир одиннадцатого века от Рождества Христова, использовавшийся для причащения священников. Вот их-то Эрте вампирами и обозвал. Шутить изволил.
Мартин слабо разбирался в христианстве, однако слышал, что христиане пьют кровь своего бога, его человеческих воплощений, поэтому насчет вампиров Эрте был отчасти прав. Но потир хранился в частном музее в городке Гайлу, и для чаши, в которую наливали кровь бога, охранялся как-то слабенько. Почти никак.
Заноза, услышавший название города, оживился:
– В Гайлу замок есть, Пильбьер.
– Как раз в нем и музей, – подтвердил Мартин, открывая вложенные в письмо фотографии и видеозаписи. – Замок Пильбьер, частные владения, частная коллекция. Этот потир – самая древняя вещь в экспозиции, хоть и не самая ценная.
– Хозяин мсье Брузар? – Заноза как будто не мог определиться, задает он вопрос или утверждает.
– Хозяйка. Анделин Клюгер. Американка, но давным-давно живет во Франции. Что-то не так?
Показалось, будто Заноза на секунду вообще отключился от происходящего. Но только показалось, потому что упырь пожал плечами и безмятежно улыбнулся Мартину поверх экрана:
– Значит, не мой мир.
– Миров бесконечно много, – Мартин надеялся, что Заноза правильно поймет слово «бесконечно», но вообще-то его никто никогда не понимал правильно. – Шансов, что ты попадешь обратно в свой, почти нет. Один из ста.
– Один из ста – это не так уж мало. Я полагаю, ты знаешь, что такое бесконечность, но не знаешь, что такое теория вероятности, и соотношение назвал для красного словца. А мне-то казалось, теорию вероятности придумали демоны. У Бога все куда проще, всегда одно из двух.
– Ты хочешь вернуться? – Мартин отвлекся от письма и фотографий. – Ты разве не понял, что застрял на Тарвуде навсегда?
– Мне есть к кому возвращаться, – Заноза вновь перевел взгляд на экран, дав понять, что разговор окончен.
Ну что ж, это его дело.
Мартин почувствовал легкое разочарование от того, что и этот новичок оказался таким же как остальные. Ему тоже нужно уйти с Тарвуда, у него тоже дела в родном мире. И у него тоже не хватило ума сразу понять, что возвращение невозможно.
На весь музей было шестеро охранников, дежурили они по одному и только по ночам. Днем хватало двух присматривающих за экспозицией женщин: матери и дочки. Мать заодно служила в Пильбьере экономкой, а дочь вообще училась в соседнем городе и в музее работала по выходным и на каникулах.
– Объясните мне про кровь бога, – попросил Мартин, так и эдак повертев изображение чаши и не найдя в ней особой красоты. – Предметы, в которые ее наливают, должны быть переполнены силой. На Земле так много воплощений Белого бога, что такие предметы мало ценятся? Или бог, разделившись на множество воплощений, сделал свою кровь очень слабой? Почему потир охраняют так плохо?
Молчание было ему ответом.
Мартин обвел взглядом Лэа и Занозу – две пары синих глаз смотрели на него с одинаковым изумлением.