Юлия Бекенская
Кошкины сны
Заболела она глупо, в разгар лета. ОРВИ, сказал доктор. Да какое, там, к черту, ОРВИ? что это вообще за зверь?
И еще этот обморок, в самом начале. Ленка, словно став на миг гуттаперчевой, вдруг скользнула на пол, свернулась эмбрионом и затихла.
Болела долго. Металась на простынях, и легкое тело ее стало вдруг жарким и неуклюжим. Никита заметил, что днем ей легче. Возвращался с работы, заставал почти в норме. А вечером она опять бредила, скатываясь в полусон, или вдруг открывала глаза, глядела с испугом.
А после оказалось, что она от Никиты отвыкла. Смотрела в упор, словно чужая. Даже домой не хотелось: словно его выдавливало из общего их пространства. Сегодня, наконец, прорвалось.
— Я не знаю, почему так. Ты входишь — мне дышать трудно. Как аллергия… — она осунулась, желтые тени залегли под глазами, скулы стали резче.
— И что мне делать? — спросил он растеряно.
— Не знаю, — она смотрела виновато. — Может, мне пока к маме уехать? Одна я боюсь. Сны… я сама себе снюсь, представляешь? В зеркалах. Двойниками. Не страшно бы, но это — не я. Смотрит, просит: отдай. Я сто раз спрашивала, что? Что? А она — отдай, и плачет…
— Уедет она… давай без резких движений? Ты отдыхай, а я за снотворным схожу, — Никита погладил ее по плечу. Она не отстранилась, но было видно, как напряглась спина.
Он вышел на улицу. Аллергия на мужа. Нормально, да? Представилось, как в оскаленной мине рекламный агент протянет ему упаковку: — аллергия на мед, пыльцу и супруга? Аэрозоль «недышин» — мы вам поможем!
Но не игра это, не притворство. Другое. Ладно, там видно будет…
Питер мок под дождем. Глядя по сторонам, Никита думал привычно: почему у нас не моют окна домов? Вся Лиговка в грязных стеклах. Вот, полюбуйтесь: витрина, сто лет как не мытая, в ней — странная жестянка: то ли самогонный аппарат, то ли — робот из старого советского фильма. На синем бархате — звезды из фольги. Цирк! Сверху вывеска — «Трактир на Млечном пути». Внизу меню мелом на дощечке: кофе, бизнес-ланчи, банкеты, свадьбы… Цветным мелом приписка: КОЛДУНЬЯ. ВХОД СО ДВОРА.
Он пожал плечами и почему-то прошел во двор. Желтый колодец неприязненно щерился окнами. Единственное крыльцо в три ступеньки заканчивалось облупленной дверью. Белела табличка: «прием с 11 до 23». Пока Никита стоял и думал, зачем он тут, дверь приоткрылась.
— Заходи, — сказали ему, — чего стоять, раз пришел.
Колдунье было за шестьдесят. Смуглая, словно выдубленная солнцем и ветром кожа, седой еж волос и пронзительные глаза делали ее похожей, скорее, на флибустьершу в отставке, чем на деревенскую бабку-шептунью.
Он сидел в кресле напротив и следил, как маленькие крепкие руки тасуют колоду. Женщина смотрела без улыбки. Спросила дату рождения. Достала планшетник, поводила тонким ногтем по сенсорному экрану. Никита хмыкнул: даешь смычку метафизики и нанотехнологий! Сейчас еще, в ногу со временем, клонирует гипоалергенного Никиту и решит их с Ленкой проблему.
— Два года назад, в августе, — спросила она, — у вас что случилось?
— Ничего, — не сразу ответил Никита. Пальцем в небо, наверно, тыкала, а — попала. Раз такая умная, пусть сама скажет, и спросил: — А что?
Женщина сказала, перейдя почему-то на «ты»:
— Я скажу, а ты слушай. Если ошибаюсь — уйдешь. Она у тебя светловолосая, высокая. Мерзнет часто, в рукава руки прячет. Два года назад, когда… ты знаешь, что было, она чуть с ума не сошла.
Верно, подумал Никита, какой-то доброхот из агентства позвонил ей… перепутал, дебил. Их с Чижом перепутал. Ленка чуть не спятила тогда…
— Она боится. Каждый день боится, что ты не вернешься. Страх у нее с тех пор. Сны у нее…
В цвет, подумал Никита.
— Она задыхается иногда, — продолжала колдунья, — ей все мерещатся те завалы. Кажется, что воздуха нет…
…Воздуха нет. Каменное крошево, пыль, песок во рту, на зубах, на языке. Рот сухой, хочется сплюнуть, а нечем. Дышать тоже хочется. Невыносимо, мучительно хочется дышать. Заорать никак, сдавлена грудь. Ччерт. Откуда она это знает?!
Колдунья не спускала с него глаз. Никита медленно кивнул.
Из-за двери появился мужчина. Небольшого роста, юркий, в улыбчивых морщинах, он принес с собой запах табака и мангала. Встал за спиной, положил женщине руки на плечи и чмокнул в макушку:
— Подхалтуриваем?
— Мешаешь, Рик, — она поморщилась. Сказала Никите: — Подожди здесь. Мы с мужем на минутку…
Оба вышли. Из приоткрытой двери долетали обрывки разговора:
— …опять за старое? Отберут же лицензию!..
— …сам, представляешь? Надо же, как, — женский голос был растерян.
— Прошлый раз нас вышибли из Мюнхена, — гнул свое мужчина. — Вот почему я шкурой сейчас чувствую неприятности?..
— Две недели назад, — женщина заговорила тише, до Никиты долетело последнее слово, — с той стороны…
— Марго, — простонал мужчина, — и ты открыла?..
Снова женский шепот, потом возглас мужчины:
— Ну, ведь безобидный же, да? Из местных травок? Корень женьшеня там, репей, ваниль с подорожником?..
После ответа женщины повисло молчание, потом дверь со стуком захлопнулась.
Какое-то время Никита не слышал ничего. Потом мужчина заголосил:
— …открыть! А если ты ошибаешься? Ты представляешь, как можно влипнуть?! Господи, какое место удобное: центр, метро, аренда нормальная. Повара приличного нашел! — он причитал, как дервиш.
— Хорошо, — женский голос стал ледяным, — сейчас я пойду и скажу ему «до свидания», так? — и столько в этом «так» было силы, что моментально представил Никита, как взметнулся на мачте Веселый Роджер, тугим влажным ветром выгнуло паруса, и по воле маленькой крепкой руки рванула лихая шхуна на абордаж…
Муж пошел на попятный:
— Тихо, тихо. Не кипятись! А если… — неразборчивая скороговорка в ответ. Наконец, Рик сдался: — Тоже, вроде, ничего страшного… Ладно, идем. Человек ждет…
Будет сейчас клоунада, решил Никита. Впарят ему про дорогу дальнюю и даму треф, продадут жабьей икры полкило или хвост убитой в полночь гадюки — на счастье. Только откуда она про Ленку-то знает?
— Иди, — сказала Марго. — К ней иди. И не волнуйся. Все у вас хорошо теперь будет. Муж проводит, — и, кивнув на прощание, вышла.
И все?! — подумал Никита.
Мужчина повел его через коммунальные дебри. Остановился у обшарпанной двери, не той, через которую его впустили.
— Ну, бывай, — сказал хозяин. Если что — до четырех утра я тебя подожду. Вечер у тебя впереди и полночи.
Никита пожал плечами: с какой бы стати ему сюда возвращаться? И вышел.
Дворик был уже другой. Обычное дело — сквозная квартира на два выхода. Только зачем этот цирк?
Дождь кончился, ошметки облаков скользили по небу. Путь домой оказался длиннее — проходной двор, через который он привык срезать дорогу, был забран решеткой. Окольными тропами выбрался на Марата, нырнул в колодец родного двора.
Позвонил, дверь открылась. Ленка распахнула глаза, прижала к губам ладошки, смотрела, будто не веря, потом бросилась на шею:
— Ты…
— Я, — опешил Никита, — а кто еще?
— Ничего не говори, — она повела его в дом, — потом, все потом. Сейчас ребята придут! Сейчас будет праздник.
Она сновала из кухни в комнату, накрывала на стол и щебетала. Как здорово, что он вернулся. Как теперь классно все будет. Теперь и окончательно все у них станет хорошо. Он хмыкнул. Может, потом и расскажет, как Никитушка-дурачок за чудом ходил. Но не теперь. Кого она, интересно, позвала? Сюрприз будет.
И сюрприз — был. Они ввалились все и сразу, хлопали его по плечу, жали руку. Сенька с Кайзером, года два их не видел, Карась… а этот как? Он же вроде… того? Никита слышал, говорили о каком-то страшенном ДТП на Кольцевой. Слухи? Конечно, слухи! И Серега пришел. Этот живей всех живых, шуршит себе — от Зимнего до Смольного. Чиж ввалился, огромный, громогласный…
Чиж? Не может этого быть.
Он сам, Никита, ходил к его матери. Не хотел, боялся, а — пошел. Кто-то должен был. Никита тогда с ним фотографом напросился, командировка была на месяц, от агентства новостей…
…Пустая улица, вода журчит из раздолбанных водопроводов, коты орут, как оглашенные. И они с Чижом, два идиота под южным небом в городе Н, где гортанная речь, а звезды злы и огромны, как блюдца. Где эхом войны — мины в домах, в тех странных домах, где вперемешку слепые глазницы выбитых стекол и стеклопакеты с дымами буржуек.
И дом. Вернее, уже не дом, а обрубок. Дурацкое это пари, рулетка гусарская, после которой он намертво бросил пить… Он да Чиж, оба пьяные в дым, хихикают и идут. Туда…
Никита вспомнил, как сидел на кухне, мусолил ложечкой кофе, смотрел в прозрачные, выплаканные до бесцветья, глаза…
Два года тому, ровнехонько. Чиж, Саня Чижов, город Н. Тела не нашли… как же это?!
Чиж крепко пожал ему руку, потом отвел глаза:
— Живой, черт! А мы тебя чуть… — и тут уже кто-то другой окликнул его, полез здороваться, и Никиту подхватило потоком. С непривычки, с развязки он как-то быстро сделался пьян, но никто не заметил. А за столом совсем не стало времени расспросить, потому что во всем этом шуме, бликах, запахах каждый говорил о своем и со всеми сразу:
— …ору что есть мочи: Зенитушка, дави! чуть сердце не выскочило!..
— Ленок, да не суетись ты, присядь. Тут все свои…
— Да какой это, к черту, движок? Вот у бэшки — да, это — движок…
Они шумели, чокались, и всем хватало еды и места. Ночь качалась, звенели подвески на люстре, лица краснели, и над столом висел тот праздничный шум, в котором невозможно говорить с кем-то одним и серьезно, а только со всеми — и про разную ерунду.
А когда обе стрелки на часах замерли в верхней точке, ставни на окнах с уличной стороны вдруг захлопнулись сами собой. Дом дрогнул, зазвенели приборы.
— Это что?.. — спросил ошалело Никита. Отродясь не было в доме ставен, никогда не закрывались снаружи окна.
— Разводят, браток, — весело пояснил кто-то, — ты что, придремал, что ли? Полночь уже. Первый развод.
Ставни открылись. Никита подскочил к окну и оторопел: вместо привычного колодца двора под окнами плескалась Нева.
Теперь дом выходил фасадом на набережную. На том берегу красиво светились купола Смольного собора.
— Что за бред?! — вырвалось у него.
— Охта? — разочаровано протянул Карась, подходя, — Да уж, не повезло. Пилить мне теперь до Гавани хрен знает как. Такси, что ли, вызвать?
— Подожди, — Лена подошла, обняла Никиту, положила голову на плечо, — еще в полчетвертого переедем, будет поближе.
— Да пора мне уже, — засобирался Карась, — сейчас тачку вызову. Кто со мной, ребята?
Никита тупо смотрел в окно. Лена погладила его по волосам и сказала:
— Знаешь, а когда ты пропал… нет, лучше не буду… Хотя, скажу. Я ставни сломала. Представляешь? Специально. Садилась у окна. Все смотрела тебя среди них. Среди прозрачных, — она заговорила тише. — Потом кто-то наябедничал, механики приехали и доктор. Грозил. А мне было все равно.
Она словно очнулась:
— Нет, не думай, что я сумасшедшая. Просто ждала… не верила, что ты пропал. Глупости разные делала… последний раз, недели две назад… — она оглянулась. — Ой, ребята собираются, пойду провожать, — и скрылась в прихожей.
Подошел Саня Чиж и встал рядом.
— Что-то ты не в себе, Кит, — сказал он, — Ты прости, — он замялся, — я, как вернулся тогда, хотел к матери твоей зайти, но… не смог. А ведь и к лучшему, да? — он был уже сильно пьян, и бас его гудел, как труба.
Никита молчал. Что происходит? Как они из центра переехали на набережную? Почему Нева? Что за бред? Может, он спит?
— Стукни меня, Сань. Только легонько, — попросил он.
— Да ты что, браток? — застеснялся тот, — думаешь, я тогда сбежал? Меня оттуда выдернули, после твоей истории, словно морковку с грядки.
— Ага, — продолжил Никита, не сводя с него глаз. — Позвонил Леонидыч, весь на измене, и визжал в трубку: в двадцать четыре часа! Чтобы духу не было!
— А ты откуда знаешь? — удивился Чиж.
Потому что это на меня Леонидыч орал, хотелось сказать Никите, это я из Н в двадцать четыре часа сваливал, это меня откопали, а ты остался лежать в той дыре, разметало тебя, так, что и пуговиц не нашли. Два года тому…
Но сказал другое:
— Ничего я не знаю. Я даже не врублюсь, как это мы сейчас переехали.
— Дык разводят, Кит. Первый развод — в полночь, потом — после трех, забыл, что ли? Где ты пропадал-то, братишка? Хотя — не сейчас. Зайду на днях, и расскажешь.
— Мосты разводят? — уточнил Никита.
— Мосты?.. — Саня заржал, — Мосты… разводят? Ну ты дал! Помнишь песенку: в этом городе нет постоянных, кроме солнца, мостов и котов? Похоже, ни хрена ты не помнишь. Город разводят!
— Зачем? — спросил он.
Саня сказал терпеливо:
— Чтобы пропустить корабли.
— А мосты?
— Что — «мосты»? что ты докопался до мостов?
— Ну, мост разводится и корабли идут.
— Куда идут?
— Куда надо. По Неве.
— А откуда они знают, где в этот раз Нева потечет?!
Никита вытаращил глаза. Чиж помотал башкой и сказал:
— Харе дурака валять! Ты ж не настолько контуженый. Может, тебе пока с выпивкой завязать, а? Мосты — константа. Растут по графику, глянь расписание. За триста лет раз двадцать всего менялось, теперь постоянно. Не зря же место выбрано? Мосты растут, формируют русло, а город уже разводят вокруг, чтоб удобно было. График можно в интернете скачать… Что тебе еще из напомнить? Из букваря? Мама мыла раму. Дважды два четыре. Слушай, — оживился он, — А давай я тебя, действительно, стукну? Для освежения…
— Я тебе стукну, — улыбаясь, пригрозила Лена, которая подошла неслышно и встала рядом, — Саша, тебя ребята просили поторопить…
— Ладно, бывай, — Чиж сунул ему лапищу, — созвонимся на днях. Мосты разводить, — повторил он, — юморист контуженный…
На посошок, прошуршало в прихожей. И все опять улыбались, жали клешню, а потом удивительно быстро для таких больших, шумных, нетрезвых всосались в задверную ночь и исчезли.
Чуть позже, когда вызверился серпом в окошке тонкий месяц, Ленка обняла его и сказала:
— Сегодня два года, как… но я почему-то знала. Позвонила ребятам. Мы никогда не говорили, что ты погиб. Ушел. Значит, должен вернуться. Год назад собирались, решили, что если придешь, никто ни о чем тебя не спросит. Но ты мне расскажешь? Не сейчас, потом?.. — она заглянула в глаза.
Значит я погиб, думал Никита. А Чиж остался. Стоп. Я? Вот он я. Дом? Мой же дом! Только дурацкие ставни. И Нева под окнами.
Тут его ждали. Вот только где это — тут?..
— Я даже к колдунье ходила, — сказала Лена, — две недели назад…
Облако волос под его рукой было невесомым. Светлые пряди, чуть светлей, чем у… его Ленки? Эта — другая. Бедная девчонка, подумал он. Ленка же… почти. Наверно, так сестрами-близнецами бывает: как две капли похожи, но нужна-то — одна. И точно знаешь, кто именно.
Она смотрела на него. Внимательно и грустно.
— Ты не расскажешь мне? Ты что… не рад? — спросила она.
— Рррад, — сказал он с запинкой.
И что рассказывать? Жил дома, с тобой, долго и счастливо. До этого вечера. А она два года ждала его здесь. Да не его! Другого Кита, которого нет на этом свете, наверное. Смелого, бедового… потому и остался там, в провале. А выкарабкался — другой…