– Пока хазары начнут переправляться да на берег выходить, их можно будет бить безнаказанно: с лодок стрелять неудобно, а потом забоятся луки свои в воде намочить.
– Побью я их на переправе, сколь можно, – согласился Мстивой. – А потом что? Коли через бойницы столько народу попортили, то на частоколе их ал-арсии бронебойками всех моих воев погубят. Кого мы тогда на стены крепости поставим?
– Потом стрелков отведем, а всех ратников на полати поставим с копьями так, чтоб как только кто сунется, так сразу его в рожу копьем, а самих их снизу не видно было. И не забудь, что с крепостной башни туда стрелы долетать тоже будут.
– Смотри, воевода, – сотник покачал головой, – если в бой на стенах ввяжемся, то потом ратников со стены не отведешь; начнут отходить – их всех и порубят.
– А вот тут как раз твои стрелки и прикроют.
Увидев недоумение в глазах сотника, Ратибор добавил:
– На крыши домов, что стоят рядом, посадишь стрелков. Оттуда весь частокол виден, а полати вообще, как на ладони, будут.
– Ну, ты удумал, – Мстивой опять недоверчиво наклонил голову.
– Давай, давай, поторапливайся! Возьми сейчас ополченцев, чтоб заранее на крышах площадки сделали и лестницы тоже. Время у нас еще есть. Часа три, не менее. Должны успеть.
– Это что, и есть твоя хитрость? – уже уходя, спросил сотник с легкой насмешкой.
– Нет, время моей хитрости еще не пришло, – нахмурился Ратибор. – И дай-то Бог, чтоб до нее дело не дошло.
Глава 2
Дикая степь
Издревле Русь граничит с Дикой степью, изрыгающей со своих необъятных просторов орды кочевников. Уж и заставами богатырскими от нее отгораживалась, и Змиевыми валами[9] отпахивалась, и, казалось, утихло ее разбойное буйство, но нет-нет да и принесет вновь ветер степной на своих крыльях вражьи стрелы.
Сизый дымок от очага тонкой струйкой уходит через косой вырез в вершине юрты. Князь Куеля[10] сидит на вышитых войлочных подушках и смотрит через откинутый полог на заходящее солнце. Из века в век его предки ставили юрты именно так: единственным глазом дома кочевника прямо на запад, чтобы, выйдя утром в степь, видеть ту точку на горизонте, куда они уйдут сегодня или завтра. От поколения к поколению его народ шел по степи на запад, туда, где солнце, касаясь края земли, умирает, истекая кровью, чтобы на следующий день возродиться вновь. Встать в розовом тумане, умыться медовой росой и начать свой новый путь по небосклону, собирая рассыпанные в воздухе крупицы золотого света и небесных даров. Потом оно будет подниматься все выше и выше, наливаясь небесным золотом и сияя от того все ярче и ярче. Но вечером, умирая, оно уронит все свое золото, все собранные за день дары, где-то там, на далеком западе, насыщая землю сказочным богатством. Так гласила легенда, и весь его народ верил в это и упорно шел по сухим степям и каменистым предгорьям с одной надеждой: достичь той далекой благодатной земли. Они шли очень долго и уходили все дальше и дальше на запад, но эта земля все ускользала и ускользала от них. Порой казалось, что она уже совсем рядом: стоит лишь переплыть через реку или перейти горный хребет. Но вскоре становилось ясно, что это не так. Травы на пастбищах быстро истощались, и со всех сторон приходили злобные соседи, пытаясь отнять то малое, что имели они. Так его предкам пришлось научиться защищать свои юрты, так они стали воинами, и тогда они стали зваться кангары, что означало храбрейшие. Кангары разбили всех соседей, но снова ушли дальше потому, что сказочная земля ждала их. Вначале они даже не знали, как она называется, но потом встречные народы сказали им, что далеко на западе есть священная река Ра[11] и около нее находится неистощимая и благодатная земля по имени Ардар. Теперь кангары знали точно, что они недаром столько лет терпели, надеялись и верили в свою великую мечту. Теперь в их народе совсем не осталось тех, кто колебался и говорил, что лучше остаться в той долине или на тех холмах, а не бродить вечно по свету. Теперь все торопились дойти до земли Ардар, ведь если люди знают, как она называется, то значит она совсем рядом. Правда, мудрые старики, настороженно вглядываясь вдаль, говорили, что очень странно и непонятно, почему те народы, которые знают про благодатную землю, сами не ушли туда. Может быть, Землю упавшего солнца уже кто-то занял до них, или боги ее охраняют от непрошеных гостей. Но молодежь и слышать ничего не хотела об осторожности; быстрые кони храбрецов уносили юношей далеко вперед на поиски легендарной земли.
И вот, в один прекрасный день, они принесли радостную весть, что им удалось увидеть землю, которая, как чаша на пиру, наполнена до краев земными благами; и бескрайние луга с высоченной сочной травой, по которым бродят неисчислимые стада диких коз и оленей, и реки, полные удивительной рыбы, и табуны диких коней, быстрых, как ветер. Но самое главное было то, что эта земля касалась вод священной реки Ра, которая была широка, как море, и за которой почти не видно было другого берега суши. Конечно, это она, земля Ардар, решили кангары и вскоре достигли ее, и поселились на этой чудесной земле. Никто теперь уже не вспомнит, сколько прошло лет, полных счастья и изобилия, потому что никто не замечал времени, наслаждаясь каждым новым днем, как ниспосланным свыше чудом. Но однажды, вместо бледно-голубого небесного буслура, который на самом краю земли держит купол небесной юрты, кангары увидели тучи тьмы, ползущие по земле. Мужчины бросились искать оружие, потому что всем сразу стало ясно, что это пришла беда и им придется дорого заплатить за найденный ими земной рай. Долго и яростно бились кангары, защищая свою землю и свои юрты, где прятались жены и дети, но врагов было слишком много, и ради спасения оставшихся от неминуемой гибели они впервые встали на колени и поклонились жестоким чужеземцам. Так кангары стали платить дань хазарам. Но гордый народ не мог долго терпеть унижение, и вскоре нашлись люди, которые стали говорить, что легендарная земля Ардар лежит еще дальше на западе, за великой священной рекой Ра, и что надо идти искать ее, и иные люди, сказавшие, что надо накопить силы и освободить землю, ставшую им родной. Спорили кангары так же яростно, как и бились с врагами, и потому не стало между ними согласия, и некогда единый народ разделился на два разных народа: одни ушли дальше на запад за призраком счастья, а другие остались бороться за свое счастье там, где когда-то имели его. И те, кто остался, так тосковали по своим ушедшим братьям, что в знак памяти и скорби по потерянным родственникам обрезали рукава и полы своей одежды. Это должно было вечно напоминать оставшимся кангарам, что где-то там, вдалеке, есть оторванные от них родные братья и сестры, может быть, навсегда потерянные родичи и соплеменники.
Как разрешится спор, кто будет прав, могло показать только время. И те, кто ушел, доказали свое право называться кангарами, потому что сумели победить угров и изгнать их с занимаемой ими земли. Разбитые угры бежали в страну русов и дальше, а кангары поселились на их земле, чтобы накопить силы, прежде чем идти дальше, ибо народ русов, закрывавший дальнейший путь на запад, был знаменит своими воинами, и слава его всем внушала ужас. Среди тех, кто сумел завоевать свободу и новые земли, был и дед князя Куели, и его по обычаю назвали в честь его великого предка. Отец же князя Куели тоже был великим воином и тоже хотел повторить подвиг своего отца. Он собрал большое войско, потому что вместе с ним подросли новые мужчины, способные носить оружие, и пошел на земли русов потому, что именно там была истинная земля Ардар. Это он сразу понял, когда увидел, как золото стекает по островерхим крышам храмов русов. Конечно же, здесь солнце отдает земле свое небесное золото, и здесь должны быть собраны все мыслимые земные блага. А когда он увидел русов, то снова убедился в правоте своих догадок, потому что красивей людей он нигде не встречал. Их волосы были окрашены солнцем, а глаза – небесной синевой. Белокожие тела их были стройны и прекрасны, словно выточены из слоновой кости[12]. С трепетом в душе подошел степняк к этим людям, но дети этих прекрасных людей, увидев его, стали смеяться, показывать на князя пальцем и кричать:
– Печенги, печенги!
– И точно, печенеги, – сказали взрослые и тоже стали смеяться.
– Что это они кричат? – спросил он своего толмача.
– Они кричат, что вы похожи на обгорелые корешки, – пояснил толмач, который был из пленных угров и давно мечтал хоть как-нибудь отомстить кангарам.
Очень тогда разозлился отец князя, потому что, посмотрев на себя, увидел, что лицо его черно, а ноги кривы и коротки. Да, он действительно похож на обгорелый корешок, но он сумеет отомстить за эту несправедливость, он отберет землю у народа русов, и тогда солнце и небо Ардара сделают и его народ тоже прекрасным, а русов он прогонит в степь, где они сами станут печенегами. Так началась новая война. И вначале кангары-печенеги потерпели страшное поражение, потому что в душе их жил страх перед народом русов, и, когда небольшого роста воин русов удавил огромного печенежского богатыря[13] на глазах всего войска, печенеги бросились бежать, объятые суеверным ужасом. Большого труда стоило отцу Куели доказать всем, что русы такие же люди и так же слабы перед смертью, как и все. Он нападал на беззащитные поселения русов и приводил пленных к своим юртам, где на глазах своих воинов убивал русов, чтобы видели все, как легко и просто их лишить жизни. Так он прогнал страх из сердец своих воинов и вскоре смог впервые победить надменных русов и их князя Владимира.
Много с тех пор воды утекло, давно уже умирающий отец передал свою саблю и власть над родом Куеле. Он так и не смог отвоевать земли русов для своего сына, потому что слишком крепки были стены их городов и слишком много воинов погибло в долгой войне, а князь Владимир привел новых бойцов из далеких лесов, из земли вятичей. Эти вятичи, или, как они сами себя называли, венетичи, стреляли из луков, как боги[14]. Их длинные стрелы не знали промаха и летели намного дальше стрел печенегов. Стоя на высокой башне, такой стрелок один убивал сотню печенегов, и с этим ничего нельзя было поделать. Война угасла сама собой, и князь Куеля, взяв власть в свои руки, сразу же заключил мир с русами, потому что рядом в степи бродили кочевья хазар, их давних и заклятых врагов.
Князь Куеля никогда не воевал с хазарами, но его отец прекрасно помнил, сколько горя принесли хазары его народу, и часто рассказывал, как из-за них печенеги принуждены были покинуть свои земли. «Это страшный и коварный народ», – так он всегда заканчивал свой рассказ и предупреждал Куелю держаться от их стойбищ и городов подальше и никогда не иметь с ними никакого дела. Куеля слушал отца и не понимал его страха; хазары такие же кочевники, как и все жители степей, ничуть не лучше его воинов. Но завет отца он все же исполнял, как того требовал обычай, и до сего дня.
Сегодня же напротив него сидел хазарский посол, медленно пил кумыс и, щуря хитрые глаза, хвалил его богатство и его бесстрашных воинов. Куеля не знал, зачем он впустил в свою юрту хазарина, зачем нарушил отцовский завет. Может быть, он устал слепо повиноваться завещанной мудрости и решил проложить свой путь по степи и найти свою правду, как когда-то его великий дед, который сумел разорвать незыблемость круга родичей и увести часть людей за собой на те земли, которыми теперь свободно владеет его внук. А может быть, все это было простой прихотью печенежского князя, который пресытился однообразием бесконечных скучных дней, когда нет войны и ничто не веселит и не будоражит кровь.
«Ах, война, война! – подумал Куеля. – Ни танцы девушек, ни соколиная охота, ничто не заменит эту дрожь в руках в предвкушении битвы, это ничем не передаваемое наслаждение победы, когда враг повержен и в ужасе бежит, и воздух весь пропитан его кровью и той незримой силой, которая только что гнала чужих воинов в бой. Теперь эта сила исторгнута из их сердец непреодолимым чувством страха и притекает в грудь победителя одним могучим пьянящим потоком».
Он вздохнул и скосил узкие глаза на хазарина, продолжавшего лить свою льстивую речь. Терпение его было на пределе, но он хорошо знал простую формулу посольского дела: чем дольше говорит твой гость, тем важнее его просьба и тем больше можно потребовать золота за свое слово, слово печенежского князя. Поэтому Куеля ждал, поглядывая то на заходящее солнце, то на сизый дымок над танцующим пламенем, то на плескавшийся на дне чашки кумыс.
– Ты бы мог стать великим... – посол хотел сказать «печенежским князем», но осекся и вовремя поправился: – Великим кангарским князем, повелителем всех кангар.
«Ну, сейчас будет просить», – подумал Куеля и не ошибся.
Посол согнулся в низком восточном поклоне:
– Великий хазарский каган обращается к твоей мудрости и к твоей силе, способной свершить великие дела, которые прославят твое имя в веках, и предлагает тебе союз, умножающий мощь наших полков и дарующий нам новые победы над общими врагами.
Хазарин разогнул свою спину, и Куеля с удивлением обнаружил, что перед ним не лежат подобающие такому случаю дары. Это было наглостью, граничащей с презрением, но он, как завороженный, продолжал слушать болтовню посла о грядущем величии и о том, как великий хазарский каган почитает одного его, Куелю, среди всех прочих печенежских князей. Он слушал все это, глядя задумчиво на шею посла и мысленно представляя себе хлесткий удар сабли, и то, как покатится эта ненавистная хазарская голова к его ногам. Интересно, долго ли она после этого будет говорить или умолкнет сразу же? Он прикрыл глаза и открыл их вновь, словно пытаясь избавиться от искушения. Взгляд его опять прилип к толстой шее посла. Наконец хазарин перехватил этот взгляд, и смутная догадка отразилась на его лице легким испугом. Язык его застрял на полуслове во рту, и наступила гнетущая тишина. Лица старейшин племени, сидевших за спиной князя, вдруг потеряли любезное выражение с застывшей приклеенной улыбкой и сделались холодными и непроницаемыми с таким же застывшим выражением, но уже не улыбки, а чего-то другого, неведомого и зловещего.
– Слышал я, что каганбек[15] начал войну с русами, – преодолевая свое искушение и с трудом отводя взгляд от лоснящейся шеи, заговорил Куеля. – Неужели он думает, что я нарушу договор с ними и вступлю на дорогу войны, полную бед и лишений, где никто не знает своего завтрашнего дня, а счастье переменчиво, как осенний ветер.
– Что ты, что ты! – хазарин по-женски замахал руками. – Сила каганбека велика, и у него хватает воинов на войну с русами.
Тут терпение Куели лопнуло, и он в ярости вскочил на ноги с перекошенным от гнева лицом, опрокинув недопитую чашу с кумысом. В одно мгновение он оказался около хазарина и ударом ноги опрокинул его на спину. Обнаженная сабля, отливая кровью в свете закатного солнца, трепетала в его руках, как былинка на ветру, готовая в любой миг скользнуть вниз, к мягкому телу хазарина.
– Я посол великого кагана! – прохрипел хазарин, дрожа от страха. – Я посол!
– Посол?! – закричал Куеля гневно. – Послы переступают порог моей юрты, юрты князя кангаров, только с дарами. А ты либо лазутчик, либо глупец, достойный смерти!
– Я посол, я посол! Я привез от каганбека предложение союза, – извиваясь всем телом, бормотал хазарин.
– Змеиный выродок, как ты смеешь насмехаться надо мной, кангарским князем?! – Князь остановился, тяжело дыша, и рубанул саблей подушку, на которой только что сидел опрокинутый хазарин. – Змеиный выродок! Ты полагаешь, что кангарский князь позволит кому-либо воевать рядом с собой, послушав твою глупую болтовню? Твой хозяин либо так же глуп, как и ты, либо ты скрыл истинную цель своего появления на нашей земле.
Вдруг лицо Куели прояснилось догадкой:
– Да ты, наверное, лазутчик и высматриваешь, сколько у нас воинов и где лучше напасть, чтобы истребить всех нас до единого, как это вы хотели сделать со своими соплеменниками, которые отказались принять иудейскую[16] веру?