Медленно, словно в замедленной съемке голопикта, Соломон повалился наземь, чувствуя, как воздух обтекает его лицо и как трещит череп от столкновения с каменным полом. Перевалившись на спину, он увидел сквозь дыры в полуразрушенном куполе сияющее синее небо, впервые очистившееся от туч.
Капитан улыбнулся, чувствуя, что лечебные модули доспехов безуспешно пытаются противостоять смертельной ране от меча Люция, и продолжил жадно всматриваться в небеса, словно надеясь отыскать взглядом зависший на орбите флот Хоруса.
С ясностью, прежде небывалой, Соломон видел весь ужас предательства Воителя, жестокую бесконечную войну, надвигающуюся на человечество. Слезы катились по его щекам, но Деметер оплакивал не себя, а миллиарды обреченных на страдания, бесславную гибель и вечную тьме по вине несусветных амбиций одного человека.
Люций куда-то отошел, потеряв интерес к поверженному врагу, и Соломон обрадовался тому, что встретит конец в мире и одиночестве. Его дыхание все слабело, и с каждым вздохом небо темнело над головой Десантника.
Свет умирал вместе с ним, и Деметер подумал, что Вселенная так провожает его, опуская темную завесу над погибшей планетой. Улыбнувшись, он мысленно отсалютовал своим братьям и с честью ступил во тьму.
Глаза Соломона закрылись, и последняя слеза капнула на мозаичный пол.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
Глава Двадцать Первая
Отмщение/Цена изоляции/Изящный предатель/Любовь, скрепленная смертью
ФЕРРУС МАНУС ПОЧТИ НЕ ПОКИДАЛ Железную Крепь со дня чудовищного предательства того, кто когда-то был его другом и братом. Впрочем, за эти месяцы зала сильно изменилась: сияющие стены покрылись вмятинами и трещинами, ибо примарх вымещал свою ярость на чудесных вещах, которыми некогда дорожил.
Перешагивая через обломки оружия и доспехов, разбросанных по полу, Габриэль Сантар отмечал, что многие из них оплавлены или сожжены дотла, будто побывали в кузнечном горне. Он нес примарху дата-планшет, содержащий наконец-то полученные вести с Терры, и надеялся, что они смогут помочь Манусу выйти из граничащего с безумием уныния, подкосившего его сильнее, чем удар молотом Фулгрима.
Все механики, кузнецы, технодесантники и ученые 52-й Экспедиции не покладая рук трудились над исправлением тяжелого ущерба, нанесенного флоту Железных Рук внезапной атакой Детей Императора, и, благодаря их самоотверженности, в невероятно краткий срок корабли Ферруса Мануса были готовы отправиться к Терре и донести до властей Империума весть о предательстве Воителя.
Однако же навигаторы и астропаты флота оказались не в силах прозреть бесконечность варпа, ужасающие бури невероятной силы и размаха, закручивающиеся в глубинах Имматериума, не позволяли и думать о переходе в направлении Сегментума Солар, как и о том, что кому-то удастся прибыть на помощь Железным Рукам. Вход в бушующую нереальность в таких невиданных прежде условиях являлся, по сути, самоубийственным, но Сантару пришлось приложить все свое красноречие, чтобы смягчить гнев своего примарха и убедить его дождаться окончания, или, по крайней мере, стихания варп-штормов.
Около ста астропатов погибли на своих постах, пытаясь прорваться силой своего разума через пенящиеся опасными миазмами вихри Имматериума, но, хотя их героические имена и высекли на Железной Колонне, жертвы оказались напрасными, и X Легион по-прежнему пребывал в полной изоляции от остальной Галактики.
Уже несколько недель 52-я Экспедиция пробиралась сквозь реальный космос на обычных плазменных двигателях, надеясь отыскать разрыв во взбешенном варпе, но нереальность будто насмехалась над ними, и навигаторы не видели способа пройти сквозь бури без огромных потерь.
Гневный рев Ферруса Мануса разносился по всем палубам «Железного Кулака»: примарха выводила из себя мысль о том, что он пережил предательское нападение лишь затем, чтобы оказаться отрезанным от Императора столь обыденным явлением слепой природы, как варп-шторма.
Час, когда старшина астропатов Кистор объявил о том, что выжившим хористам удалось получить несколько слабых отрывочных сообщений, почти угасших в варпе, на кораблях наступило радостное оживление, длившееся ровно до момента передачи астрограмм в логические устройства и их дешифровки.
По всему Империуму бушевала война. На бесчисленных мирах группы предателей восставали против верных Императору лидеров, множество Имперских командиров объявили о том, что присягают Хорусу и не желают более подчиняться Совету Терры. Сразу же после этого они, как правило, начинали атаковать соседние системы, ещё не пораженные заразой предательства, и пламя войны постепенно охватывало целые сектора. Хорус широко раскинул сеть лжи, ненависти и презрения, а поэтому от остававшихся верными защитников Империума требовались героизм, мужество и сила, равные тем, что вели первых воинов Великого Похода. Иначе невозможно будет защитить мечту Императора о единой и безопасной Галактике Человечества.
Даже Механикумы разделились на враждующие фракции и принялись с дикой яростью сражаться за контроль над великими кузнями Марса и иных принадлежащих им миров. Фабрики, производящие амуницию Астартес, стали основной целью предателей, и лояльные слуги Императора, обороняющие их, безуспешно взывали о помощи, ужасаясь давно забытым и запретным технологиям древних эпох, попавших в руки Темных Механикумов.
Хуже того, с пугающей скоростью росло число сообщений об атаках ксеносов на человеческие миры. Орды зеленокожих буйствовали на Галактическом Юге, дикие банды калар-дунов опустошили несколько недавно приведенных к Согласию миров в Регионе Бурь, мерзкие пожиратели падали с Карнуса V начали кровавую резню у Девяти Путей. Пока человечество скатывалось в самоубийственную войну, бесчисленные ксенорасы, словно стервятники, начинали отрывать куски от гигантского тела агонизирующего Империума…
Феррус Манус склонился над огромной наковальней в центре зала, мерцающий голубоватый свет, исходящий от его сияющих серебряных рук, почти не освещал мрачные углы Железной Крепи. Примарх работал над длинной полосой поблескивающего металла, время от времени досадливо потряхивая головой. Почти все его раны уже исцелились, кроме раздробленной челюсти — удар Крушителя Стен, нанесенный братом-предателем, оказался столь мощным, что даже кость примарха срослась неправильно. Сантару никогда прежде не доводилось видеть своего повелителя в столь страшном и долгом гневе — Манус пригрозил, что разделается с любым, кто хотя бы упомянет имя Фул… предателя.
Глядя на изуродованное лицо примарха, Габриэль подумал о том, что и сам он выжил скорее по счастливой случайности — ужасающие удары, нанесенные ему энергокогтями Первого Капитана Детей Императора, рассекли сердце, легкие и желудок. Лишь немедленное вмешательство апотекариев Легиона и его собственная решимость жестоко отомстить Юлию Каэсорону помогли Сантару продержаться до имплантации в его разорванное нутро бионических органов.
За спиной Габриэля виднелась облаченная в черно-белый балахон мрачная фигура старшины Кистора, сжимающего в бледных пальцах свой медный посох. В полутемной Крепи невозможно было разобрать выражение лица астропата, но даже столь невосприимчивый к чувствам других воин, как Сантар, не мог не почувствовать, как сильно взволнован его спутник.
Манус угрюмо посмотрел на вошедших, его хмурое изувеченное лицо показалось им отлитой в металле маской холодного гнева. Давний запрет на появление посторонних в Железной Крепи забылся сам по себе, став просто смешным пред лицом кошмаров, терзающих Империум.
— Ну? — мрачно спросил Феррус. — Что ещё стряслось?
Позволив себе легкую ободряющую улыбку, Сантар показал примарху дата-планшет:
— Пришли вести от Рогала Дорна!
— От Дорна? — радостно вскричал Феррус, яркое пламя его рук угасло, а бледное лицо, напротив, слегка зарумянилось, в глазах загорелся огонек жадного интереса. Он аккуратно положил раскаленную полосу металла на наковальню и взглянул на Кистора. — Я думал, твой Хор не слышит передач с Терры?
— Ещё несколько часов назад мы могли принимать сообщения лишь из ближайших систем, — кивнул астропат, выступив вперед и поравнявшись с Сантаром. — Однако же сегодня утром варп-шторма, все прошлые недели пресекавшие на корню наши попытки установить контакт с Советом Терры, совершенно успокоились. И, разумеется, мои хористы немедленно приняли последние распоряжения лорда Дорна.
— Превосходная новость, Кистор! — воскликнул Манус. — Передай мою благодарность своим астропатам! — Он повернулся к Сантару:
— Ну же, Габриэль, не молчи! Что сообщает нам Рогал Дорн?
— Простите, повелитель, — старшина астропатов поднял руку, не давая Сантару ответить. — Столь… внезапное успокоение Имматериума кажется мне странным. И даже немного пугающим.
— Почему, Кистор? — удивленно посмотрел на него Манус. — По-моему, это превосходная новость.
— Не совсем так, лорд Феррус. Некие внешние силы успокоили бури в варпе, позволив нам получить это сообщение с Терры, а также совершить переход в любую точку Галактики. Имматериум сейчас спокоен, как никогда прежде.
— Так что в этом плохого, Кистор? — вмешался Сантар. — Быть может, сам Император вмешался в происходящее и усмирил варп-шторма?
— Возможно, — сдержанно кивнул опытный астропат, — но не обязательно. Вполне вероятно, что стихший Океан Душ — дело рук кого-то из наших врагов.
— Я приму это к сведению, — отрезал Манус. — Так что же, вы, наконец, передадите мне сообщение Дорна, или его придется выбить из вас?!
Габриэль мгновенно протянул примарху дата-планшет со словами:
— Сын Императора информирует всех верных примархов о планах по уничтожению Хоруса.
Манус выхватил планшет и жадно уставился на строчки готика, а Сантар продолжал:
— Вероятнее всего, поддержка Воителя среди Астартес ограничивается четырьмя Легионами, сражавшимися на Истваане III. Как говорил уважаемый Кистор, адепты Корпуса Астропатов на Терре все же сумели установить связь с большинством ваших братьев-примархов. Прямо сейчас формируется ударный кулак, который раздавит предателей!
— Наконец! — прорычал Феррус Манус. Его серебряные глаза, по-прежнему просматривающие дата-планшет, засверкали гневом, и грозная улыбка скрытого триумфа растянула искалеченный рот. — Саламандры, Легион Альфа, Железные Воины, Несущие Слово, Гвардия Ворона и Повелители Ночи… Семь Легионов, считая наш. У Хоруса нет ни единого шанса.
— Именно так, — кивнул Сантар. — Дорн все продумал.
— Ну, разумеется, это же старина Дорн, — согласился Манус. — Ага, Истваан V…
— Простите, повелитель?
— Здесь говорится, что Хорус обустроил Истваан V под свою базу и штаб-квартиру. Что ж, этот мир станет заодно и его могилой.
Возвращая Габриэлю дата-планшет, Манус приказал:
— Передай капитану Бальхаану, что я в скором времени прибуду на его «Феррум», пусть готовит корабль к немедленному переходу в систему Истваан. Также вызови из казарм всех готовых к бою Морлоков. Остальные силы Легиона должны последовать за нами как можно быстрее, но, если они не успеют ко времени, назначенному Дорном — я пойду в бой только с этими терминаторами.
Нахмурившись, Сантар внимательно посмотрел на ровные мерцающие строчки сообщения в дата-планшете, словно желая убедиться, что они с примархом прочли одни и те же слова. Манус тем временем вернулся к наковальне и вновь принялся за полуостывший металл. Убедившись, что за последние несколько минут приказы Защитника Империума не изменились, Габриэль неподвижно застыл на месте. Через несколько секунд Феррус изумленно взглянул на него, удивляясь задержке с выполнением его повелений.
— Мой лорд, — неуверенно произнес Сантар, — приказ Дорна подразумевает, что к Истваану Легионам следует прибыть в полном составе…
Феррус покачал головой.
— Нет, Габриэль, я не собираюсь откладывать свою месть… этому предателю, и уж тем более не позволю себе опоздать и позволить кому-то другому свершить её за меня. «Феррум» менее прочих пострадал в том бою с Детьми Императора, и, к тому же, это быстрейший корабль во всем флоте. Я… я должен снова сразиться с ним и уничтожить его, восстановив свою честь и доказав мою верность Императору.
— О чем вы, повелитель?! — поразился Сантар. — Никому и в голову не придет ставить под сомнение вашу доблесть и честь, мой лорд. Предатель явился сюда, смущал вас лживыми и подлыми обвинениями, но вы швырнули их ему в лицо! Вы были и остаетесь лучшим примером для всех нас, верным и честным сыном Императора. Как вы могли подумать такое?
— Потому что другие смогут, — буркнул Феррус, тщательно осматривая длинную полосу металла на наковальне. Пламя гнева заалело в глубине его глаз и серебряных рук. — Он осмелился явиться сюда и попытаться склонить меня на сторону Воителя лишь потому, что чувствовал — я способен поддаться на уговоры. Он видел во мне слабину, которая, быть может, заставила бы твоего примарха поверить сладкой лжи предателя. Вот что не дает мне покоя, Габриэль, вот что я должен очистить его кровью! И как можно скорее, пока этого не поняли иные — а они рано или поздно поймут, поверь мне!
— Да никто не посмеет…!
— Ещё как посмеют, друг мой. Достаточно призадуматься, почему предатель решился на столь рискованный ход именно против меня? Ну конечно, потому, что я имел причины поверить Воителю и перейти на его сторону. Вот что они скажут, Габриэль, и поэтому нам нужно немедленно отправляться к Истваану V и омыть его кровью отступников!
УДЕРЖАВШИСЬ ОТ СИЛЬНОГО ЖЕЛАНИЯ лишний раз подойти к законченной статуе, Остиан уселся на обшарпанный металлический стул в нескольких шагах от неё. Настал миг, известный любому творцу — работа завершена, пора отложить в сторону перо, долото или кисть, и, отступив назад, критическим взглядом оглядеть дело своих рук. Теперь его труд принадлежал грядущим поколениям, и, глядя в немного затененные шлемом мраморные глаза Повелителя Людей, Остиан понимал, что скульптура достойна места в истории.
Она возвышалась над ним, безупречная фигура чистейшего мрамора, каждый изгиб Императорской брони, выведенный с почтением и любовью, прибавлял ей толику величия и несравненной красоты. Огромные наплечники, украшенные яростными орлами, обрамляли высокий, древнего образца шлем, увенчанный гребнем конского волоса столь тонкой резьбы, что самому Остиану казалось, будто он волнуется в прохладном воздухе студии, разгоняя мраморную пыль и клочки полировочной бумаги.
Гигантский орел на груди Императора готов был взлететь, столь ярким и живым выглядел он на первый взгляд. Молнии, вырезанные на поножах и наручах доспеха, придавали статуе грозный вид, мощь живого существа, на миг замершего в величественной позе. Долгий плащ спадал с плеч Императора, словно молочно-белый водопад, и величие его, отображенное в мраморе, было столь явно, что сам Владыка Империума не сумел бы взглянуть на статую без восхищения.
Золотой венок, последний идеальный фрагмент, оттенял своим блеском ледяное великолепие мрамора, и Остиан вдруг перестал дышать, не в силах оторваться от созерцания скульптуры, преисполненный чистого восхищения перед совершенным творением собственных рук.
Критики по-разному охарактеризовывали Делафура на протяжении его карьеры, его называли перфекционистом, говорили, что его стремление к совершенству в мельчайших деталях — нечто вроде навязчивой идеи. Сам он всегда считал, что художников себя может называть лишь тот, кто именно так относится к своим работам. Да и стремился Остиан вовсе не к совершенству, ему всегда хотелось передать в статуях то, что называют «правдой жизни».
Он вспомнил день, когда сервиторы притащили в его студию огромный блок чистого мрамора. С тех пор минуло почти два года, и за это время он почти каждую минуту трудился над статуей или думал о ней, не успокаиваясь даже во сне. На самом деле, если принять в расчет грандиозность замысла, а особенно то, насколько великолепным вышел образ Императора, работа была закончена Остианом в поразительно короткий срок.