— Но, госпожа! — Да что ж за смертные такие пошли?! С десятого раза не понимают!
— Только зеленое платье и серый плащ! — тихо, с угрозой. Тиан за занавеской фыркал уже от смеха.
— Кофту еще подберите потолще, — посоветовал он. — И еще… ну, чтобы везде тепло было, понимаете?
— Как скажете, господин, — согласилась Станя и ушла за зеленым платьем.
Выбор платья оказался не таким уже и легким делом. Паршивка Станя притаскивала мне какие-то обноски, которые сидели на мне, как мешок на огородном пугале. Неудобные, невозможные, кошмарные! Уродливые! Пусть Ткачиха сделала меня человеком, но Старшей я от этого быть не перестала. Никогда Старшая не наденет такое… убожество…
Я перемерила десятка два, не меньше, постепенно входя во вкус. А ведь раньше не понимала, что женщины моего Рода находят в этом, почему часами крутятся перед зеркалом.
— Это подойдет, — милостиво согласилась я.
Станя бросила на меня замученный взгляд. Под конец, она, сдавшись, притащила мне целый ворох одежды, не глядя, что берет.
— Это?! — она внимательней глянула на выбранное мною темно-зеленое платье.
— Ну да, — согласилась я.
— Госпожа, это же бархат! — с отчаянием произнесла она, заламывая руки.
— Ну и что? — разозлилась я. При всех выкрутасах ее братца Тарина до самой смерти ходила только в бархате и шелках. Эта пигалица еще будет меня учить, как одеваться! — Мне нравится это!
— Но бархат! — сходила с ума девчонка. — С меховой оторочкой!
— Нара, — вмешался в нашу перепалку Тиан. — Замерзнешь в бархате… Никакая оторочка не поможет.
— Не замерзну! — заупрямилась я.
— Замерзнешь, простудишься, — не уступал человек. — Что я с тобой делать буду? Куда мне тебя девать? На дороге бросить?!
— Не надо меня никуда девать! — взвилась я.
— Тогда возьми другое, — предложил Тиан.
Я, не глядя, вытянула следующее из вороха.
Это было попроще, из мягкой, уютной шерсти. Да, Тиан прав, зачем мне бархат?
— На вас замечательно сидит, госпожа! — охнула моя помощница, всплеснув руками.
Станя порылась в том же ворохе, вытянула оттуда кофту-накидку и набросила мне на плечи. Кофта и платье чудесно дополняли друг друга.
— Вам повезло, такой красивый комплект и такой дешевый…
Я поморщилась. Теперь, когда спал первый испуг, я вспомнила, что собиралась не экономить деньги Тиана, а потратить. Если сам такой дурак добренький… вот потратится, тогда и саблю продаст…
Перед глазами промелькнула жуткая картина: Тиан расправляется с парнями, которые на меня напали. Что бы со мной было без его сабли… Да и поздно уже. Став на путь Воина, он не свернет уже. Не отпускает Огнь тех, кого опалил. Он уже внутри смертного тела. В глазах Тиана уже пляшут его блики.
Сабля ему теперь просто необходима… Чем лучше оружие — тем дольше он проживет. Может, удастся хоть семя его взрастить в чреве какой-нибудь девушки? Уж ребенка-то я от Княгини Осенней охраню…
— Госпожа? — тревожно окликнула Станя. — Что с вами?
— Со мной все хорошо, — заплетающимся языком ответила я. — Дешевый, говоришь? Хорошо…
Плащ я уже взяла первый попавшийся. Серый, как и хотела. Тяжелый, из толстой шерсти, на простой домотканой подкладке.
Станя скрепила фибулой наброшенный на плечи плащ и вывела из-за натянутого полотна в основную часть палатки.
Тиан при виде меня как-то изменился в лице. Гулко сглотнул. Он, кстати, тоже приоделся — расстаравшийся купец отыскал ему более-менее приличную одежду взамен испачканной. К моей радости, плащ тоже прикупил, не забыл. Все черное, смотреть страшно! К тому же, явно не новое. Хорошо еще чистое…
— Нравится? — с явной гордостью спросила Станя.
— А-а-а, — протянул Тиан каким-то странным голосом. — Сколько с меня?
— Шесть золотых и три серебряные монеты.
— А-а-а. Хорошо.
— Дорого? — расстроилась я, заметив, как он глянул на кошелек. — Я же говорила — не надо мне ничего!
— Нет, оставь! Хватит у меня денег, хватит! Теперь только платок купим… и… — Человек чудовищно покраснел. — Белье тебе нужно. Теплое. И сорочка. Еще сумку бы… — вспомнил Тиан.
— Какой платок? — возмутилась я. — Не надо мне никакого платка.
— На голову, — отрезал Тиан. — И не спорь, я сказал — нужно!
— Госпоже бы еще волосы заплести, — встряла Станя. — Неудобно ведь в дороге будет. Возьмете ленту?
— Ни за что! — Где вы видели баньши с убранными волосами?! Нет, эти смертные меня с ума сведут!
— Тебе же хуже, — махнул рукой Тиан. — Но платок возьми.
Из палатки мы вышли, расставшись с семью золотыми из тианового кошелька. Человек нес в правой руке саблю, а в левой сумку, куда были сложено сменное белье и ненавистный мне платок. Надевать эту гадость я отказалась: сегодня не было ветрено, так что о здоровье можно не беспокоиться. К счастью, Тиан не вспомнил человеческий обычай, по которому вдовы прячут от неба волосы. Или не очень-то поверил моему рассказу…
Саблю он нес завернутой в холстину.
— Надо бы ножны прикупить… — шепнул он себе под нос.
— Ей не нужны ножны, — заметила я, не глядя на спутника. — Ее ножны — пламя. Позови — и оденут клинок.
Он фыркнул что-то, но я не расслышала, погруженная в свои невеселые думы.
Порыв непонятно откуда взявшегося ветра бросил мне в лицо алый кленовый лист… И кто-то рассмеялся… И шепнул в ухо: «Все правильно, глупая… Все так, как должно быть»…
Тиан
Оставалось купить ножны и поспрашивать, не уходят ли сегодня обозы на Костряки. Держа Нару за руку, я быстро шел, разыскивая знакомые лица. Многих купцов я встречал на воротах, многие знали меня в лицо, кто-то даже по имени.
Нара вдруг резко остановилась. Я дернул ее за руку, но девушка не двинулась с места. Пришлось оборачиваться и смотреть, что ее так заинтересовало.
Мы стояли у навеса, под которым старый мастер выложил музыкальные инструменты…
— Что? — недовольно спросил я. — Нам некогда любоваться…
— Тиан… Ну пожалуйста… — просительно. — Всего минутку.
Ну, как было отказать?
Она подошла ближе, кивнула мастеру. Тот, обрадованный, начал предлагать ей свои нехитрые товары. То флейту расчехлил, то вытащил откуда-то семиструнную гитару — изящную, из светлого дерева…
Ох, знал бы, чем кончится, за волосы бы утащил!
Нара вцепилась в гитару, будто утопающая в бревно. Все расспрашивала мастера: что, да из чего, да почем… Я, услышав цену, поперхнулся — иной меч дешевле.
— Хотите опробовать? — спросил мерзкий торгаш, прищурившись. Нара обернулась, глянула на меня… и я вновь кивнул. Поморщился правда, когда она уже не видела…
Гитару она держала неуверенно, но вот пальцы пробежали по струнам. Перебор, еще один…
Нахмурившись, она подтянула одну из струн. Попробовала еще раз…
А потом заиграла. Да так, что я не поверил своим ушам. Вот оно, значит, что! А я-то уши развесил! Какая она вдова-то, к фейкам?! Менестреля за час видно! Должен был догадаться сразу, как она Псхов упомянула. Вот и объяснение всем ее странностям. Как же я мог забыть, что, кроме феек, их отродий и магов, истинным свободно владеют еще и менестрели! Как мог не догадаться, что все ее странности — не наивность и глупость, просто менестрели все такие, не от мира сего.
Мелодия изменилась. Старый мастер не просил вернуть инструмент: как и я, заслушался, потерялся среди льющихся из-под нервных пальцев аккордов, заблудился, потерялся, забылся…
А вокруг уже толпились привлеченные музыкой зрители, яблоку было негде упасть…
Ее глаза затуманились, и вновь новая мелодия: жестче, быстрее… безумней…
И она запела. Сначала тихо, хрипло, так, что музыка заглушала ее голос. Все громче, и громче… У нее был удивительно богатый, глубокий голос с легкой хрипотцой. Сильный, красивый, необыкновенный… Голос Менестреля.
Я закрыл глаза.
…хрипит раненый конь подо мной. Один за одним гибнут те, кто бьется рядом. Ни боли, ни злости, ни страха — только ярость. Кровавая, застилающая глаза ярость…
…огненная дева смеется, и срывается с ее ладоней пламя, летит ко мне, но не обжигает — прячет, укрывает, защищает. «Сражайся, мой Берсерк», — шепчет кто-то, но я почти не слышу, оглушенный стуком собственного сердца. И горит в моих руках сабля… И ревет пламя: «Сражайся дитя угасшего Рода, сражайся — это в твоей крови!»…
…тебе ведь не нужен мир? Ты не ищешь покоя? Зачем они такому, как ты?…
А перед глазами стоит усмешка огненного мага. Злая усмешка, довольная.
…разбуди то, что спит в твоей крови…
Я словно сон вижу: навстречу мне несется армия. А я один… И лишь сабля со мной. Одна сабля против целой армии. И я.
— Придите те, кому не ведом мир! — шепчет кто-то моим голосом и кричит, срывая голос: — Придите те, кто выбрал свободу, а не рабство! Придите жители Великого Города, покоренного, но не сдавшегося! Придите и исполните обет!
И они приходят. Что-то пробивается из-под земли, идет волнами дерн, фонтанами брызжет земля. И они встают. И разгорается внутри костяков осеннее пламя, и сжимают костяные пальцы ржавые мечи, одетые в огнь…
И они идут…
И они мстят…
Все еще не соображающий ничего, я покорно согласился купить моему несчастью эту гитару, будь проклята она и мастер, ее нам всучивший. На инструмент для моей менестрельки ушли почти все деньги. Купить ножны — и все. Придется все-таки наниматься в обоз, или голодать…
— Тиан… — радостно, звонко. — Тиан, ты слышал?! Слышал?!
— А кто тебя играть учил? — спросил я, чуть успокоившись. Что уж теперь? Да и Менестрелю инструмент как воздух нужен. А она помрачнела, нахмурилась, в глаза вернулась тревога.
— Никто. Я и гитары-то в руках не держала никогда… — пожала плечами.
— Как не держала? — опешив, переспрашиваю.
— Такой не держала, — исправляется она. И горестно всхлипывает: — Зря я пела, зря! Наи'ли Сей, они мит'т ва'ари?![8]
— Почему?
— Это не песня! — с отчаянием произносит Нара. — Это проклятье, предсказание. Мой дар, да катится он в Хаос! Ты ведь заметил! Ты ведь видел, видел… это. Судьбу. Проклятье.
Я молчу, ничего не говорю… А перед глазами до сих пор стоит видение — тысячи огненных воинов, что пришли по моему зову…
Ножны я все-таки купил, хотя Нара и убеждала меня, что не стоит. И обоз нашелся, который шел по Вольградскому тракту. Не до Костряков, правда, но в нужную нам сторону. Нара не отходила от меня ни на шаг. Гитару она повесила за спину. Мастер сказал, ее эльфы делали. Ни дождь, ни холода ей не страшны.
Сбегав за вещами, мы вернулись как раз к отходу обоза. Нара устроилась на одной из телег, я шел рядом. Пели возницы — тягуче, раскатисто…
За спиной остался Вольград — Город Городов. За спиной осталась моя прежняя жизнь.
В Вольграде остался Тиан Ничейный, по тракту же шел Тиан еще не Берсерк.
Впереди меня ждала неизвестность…
Ткачиха Судеб покачивалась в своем гамаке и смеялась. Уже сплетен узор, уже предрешено будущее, его не изменить ни метаниями глупой девчонки, но выбором мальчишки, ни вмешательством Реи'Линэ. Ни сабля предка, ни предсказания баньши не помогут потомку Берсерка, когда придет его час. Мало быть Воином, чтобы открыть дорогу пламени… мало…
Не призвать ему Воинов, не спасти ему город… намеченное давным-давно случится. Скоро. Уже седлают Чудовищ те, кого она призвала. Уже корчатся в муках жертвы, приносимые в дар несуществующим зверобогам. Поют шаманы, пьют из золотых чаш соленую кровь, пляшут и молят, зовут… Случится так, как должно было произойти тысячи лет назад. Быть потомком Берсерка мало. Слишком поздно спохватилась Реи'Линэ…
ГЛАВА 2
3 — 18 ноября
Нара
В обозе было два десятка повозок. Из них половина везла зерно и товары, три принадлежали Академии, — в них ехали мелкие чиновники в Управы, везли бумаги и приказы, — оставшиеся принадлежали семьям переселенцев. Я разговорилась с ними. Переселенцев манило Приграничье, и никакая близость фейри и Старших не могла затмить в глазах людей тех благ, что мог предложить этот богатый край. Люди красочно описывали нажитые за считанные месяцы состояние и — шепотом, неохотно, — рассказывали о погибших или вернувшихся ни с чем бедолагах. Люди — поразительные существа. Они всегда надеются на удачу, стремятся к риску, ловят случай. Они и не знают, что их нити уже давно заняли свое место в узоре Ткачихи.
Охранников было семеро, включая Тиана и обозного мага. Слабенький, правда, маг этот был, даже не стихийник, а так — теоретик-щитовик. Под защитой такого бездаря поневоле взмолишься Ткачихе, чтобы уберегла от разбойников. На мага надежды нет. От пары грабителей, может, и защитил бы, но от настоящей засады — вряд ли. Будь моя воля, никогда не доверила такому человеку свою жизнь.
Менестрелей в обозе не было, но гитары нашлись еще у троих смертных. Ехали весело — шутили, пели, смеялись, на каждом привале устраивали небольшие концерты. Я не играла и не пела, — опасалась, хватит с меня мрачных предсказаний — но рассказать у костра красивую древнюю легенду не отказывалась. Мои истории были не о войне, нет. Мои истории были о мире, счастье, любви, жизни… о тех вещах, которые смертные так мало ценят, пока не приходит их последний час. Маленьким детям переселенцев, которых укладывали спать задолго до ночных посиделок, я пела колыбельные и рассказывала сказки. Было странно не только говорить с детьми, видеть их, слышать их голоса, но и обнимать, гладить их вихрастые головы и утирать носы. Странно, непривычно. Нет, не ценят люди выпавшего на их долю счастья. Иметь возможность самому воспитать своего ребенка, видеть, как он или она растет… Чего им еще надо?!
Тиан мои рассказы не слушал, как ни старалась я привлечь его внимание. Дремал, беседовал с товарищами, обсуждал возможность нападения разбойников на обоз, но не слушал. Обидно. Я ведь не для этих смертных старалась, вспоминая давно забытые легенды. Для него. Хотела, чтобы он понял, почувствовал, осознал… Куда там!
Он вспоминал обо мне только тогда, когда хотел проявить свою заботу. Ели мы из общего котла, варево было так себе, хорошо хоть не горелое. Вот тут мой человек никогда не забывал сесть рядом и потребовать, чтобы я не капризничала, а съела все. Говорил: и так худая да слабая, а не буду есть, меня скоро ветром шатать будет. Если бы ни он, я бы, наверное, все-таки оставляла в миске примерно половину — еда просто не лезла в горло, хоть тело и бунтовало против такого обращения. Быть человеком — означает непрерывно смиряться с неизбежным и необходимым. Кошмар, да и только!