И мне всегда нравились эти места. Улицы и здания, возвышавшиеся по бокам от них, не перестраивали и не ремонтировали с тех пор, как жители покинули их, и только время оставило на них свои следы. Тихие, покрытые пылью, практически потерявшие цвет, облупившиеся, постепенно превращающиеся в песок под натиском столетий и непогоды. За мутными оконными стеклами виднелись комнаты, которые выглядели так, словно жители только что вышли, встав посреди обеда или игры в карты. За покрытыми паутиной витринами магазинов все еще можно было увидеть остатки выцветших и пропыленных товаров.
Поклонение Имперскому святому заставило обитателей этих домов покинуть их за одну ночь, они сбежали, словно жители города, получившие предупреждение о скором извержении вулкана — и по сей день сила святости охраняла дорогу скорби, делая ее недоступной для непосвященных.
Но это не останавливало отбросы общества. Они приходили сюда в поисках укромных мест, где можно было спрятаться от городской стражи — и, насколько я понимаю, они приходили сюда, чтобы приобщаться к святости, осенявшей это место после того, как здесь побывал подвижник, чтобы получить благословение, или исцеление, или спасение.
Ну, и, конечно же, здесь ошивались Слепошарые Вояки. Говорят, что сам святой приказал сломленным ветеранам великой войны отрешиться от душевных мук и неукротимой жажды насилия — жажды, которую они не могли утолить с тех пор, как вернулись к мирной жизни — и посвятить себя охране священного пути. Слепошарые Вояки — стражи этой тропы. Их банды и племена следили за этим местом, прячась в засаде, убивая или вышвыривая вон тех, кто приходил без спросу. Бедняки и бродяги, видя Слепошарых, старались не попадаться им на глаза.
Кандидаты из Зоны Дня использовали дорогу скорби, чтобы незаметно и беспрепятственно путешествовать через город. Конечно же, это было категорически запрещено — но все наше образование было направлено на то, чтобы оставаться невредимыми во всяких запретных местах и выходить оттуда в целости и сохранности — так что, такой способ передвижения представлялся не только практичным, но и полезным. Хотя это было небезопасно, мы отключали наши манжеты — так что, наша «затупленность» отпугивала от нас тех, с кем мы не желали встречаться. Никто не хотел иметь с нами дела — даже самые бешеные, увешанные аугметикой бандиты из Слепошарых Вояк.
В результате всех этих мер, я, бывало, прогуливалась по дороге скорби, словно на экскурсии. Мне не было нужды уходить, прятаться, или оперативно отступать. Я любовалась покинутыми зданиями, которые никто не осматривал целую вечность. Слепошарые точно не видели смысла приглядываться к ним. Они вообще ничего не видели, кроме размытой, с неровными краями, панорамы окружающей обстановки, поверх которой четко прорисованы прицельные метки, в красном тумане ярости и убийственной агрессии, которые были вызваны боевыми стимуляторами и никогда не прекращались из-за полученных ими психических травм.
Итак, одетая как представитель закупщика товаров с одного из близлежащих миров, я прогуливалась по центральной части дороги скорби, неторопливо продвигаясь к югу в направлении торгового дома «Блэкуордс», когда увидела его.
И поняла, что он тоже видит меня.
Это было просто чудовище, здоровенная тварь в человеческом облике. Я никогда не видела воинов из легендарных Адептус Астартес, но, увидев его, решила, что они должны выглядеть примерно так, как он. Высокий, с широченной грудной клеткой, в его плечах и руках чувствовалась огромная сила.
Его аугметизированное тело защищал доспех из керамитовых пластин, кольчуги и кожи. Он выглядел немыслимо-старым — один из ветеранов, каким-то чудом доживших до наших дней со времен великой войны. Кольчужное плетение и пластины брони, тоже старой и сплошь исцарапанной, столько раз чистили, чтобы удалить ржавчину и следы коррозии, что они были стерты до металла и неокрашенного керамита. Металлические части тускло поблескивали, словно серовато-зеленый камень. Длинный плащ-пыльник обвивал верхнюю часть его тела, трижды перекинутый через его плечи — такая манера напомнила мне одеяния жителей Сандерленда. Я видела их на иллюстрациях в книгах по этно-истории.
По красным шевронам на его наплечнике я поняла, что он из банды Слепошарых Вояк, которые называют себя Кривыми Клыками. Его имя было выведено краской на боковой стороне визора, закрывавшего его глаза, прямо под мерцающим, жужжащим оптическим прицелом. Я прочитала корявые, наползающие друг на друга буквы на анграбике — «Смертник».
Ниже края рваного плаща я видела его кулаки — они были покрыты вживленными прямо в плоть лезвиями. Даже на расстоянии я чувствовала запах, запах отбросов, гнилую вонь падали, которой он питался.
У его ног сидела собака — под стать хозяину, огромный уродливый пес; его шкура была покрыта полученными в боях шрамами, старые аугметические импланты, стимулирующие агрессию, были вырезаны, или выдраны из тела зверя. Увидев меня, пес зарычал, дрожа всем телом.
Я остановилась. Конечно же, мне не стоило этого делать. Напротив, мне нужно было бежать отсюда как можно быстрее. Мне нужно было бежать, потому что он видел меня, несмотря на настройки моего манжета. Бандиты никогда не смотрели на парий, когда мы появлялись на их территории — даже головы не поворачивали в нашу сторону. Во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы такое когда-либо случалось.
Мне нужно было бежать, потому что он видел меня — но сам факт того, что он смог меня увидеть, заставил меня застыть на месте, я обернулась к нему, завороженная его взглядом.
Смертник. Имя было известно — и пользовалось дурной славой. Один из самых жестоких Слепошарых Вояк, вожак банды убийц. Это действительно был он?
Рычание пса не прекращалось, звук был словно от фраг-гранаты, катящейся по рокриту. Порывы ветра гнали через улицу пыль и клочки бумаги.
Я сделала шаг к нему, потом еще один… Его плечи слегка приподнялись — он встревожился.
Или, возможно, приготовился к бою.
Оптический прицел на его визоре зажужжал громче, в такт охватывающей его ярости, маленькая янтарная метка задвигалась с одного края прицела к другому. Я увидела, что ниже визора его губы и подбородок сплошь покрыты рубцами — словно связанными вместе и перекрученными полосками красной лакричной пасты.
Что мне было делать? У меня не было оружия, кроме небольшого кинжала, спрятанного в складках плаща. Если даже я смогу опередить Слепошарого Вояку — вряд ли у меня получится сбежать от его пса.
— Ты видишь меня. — произнесла я на уличном жаргоне мабисуаз.
Прицел жужжал. От Вояки невыносимо воняло.
— Ты меня видишь? — повторила я.
Жужжание.
— Я — Бета. — представилась я. Понятия не имею, почему я назвалась Бетой, а не Лаурелью Ресиди, персонажем, в чьем облике я была сейчас.
Мне ответил его пес. На секунду его горловое рычание, казалось, сменило тональность, превратившись в «смеррр» и «ррртник». Клянусь — именно так все и было, хотя я не верю в говорящих собак.
— Смертник. — повторила я. Пес перестал рычать и пару раз громко фыркнул на пятно на земле.
Я вежливо поклонилась в ответ.
— Приятно было познакомиться, — произнесла я.
Развернулась, собираясь уйти. Снова услышала жужжание.
Но так и не дождалась выстрела в спину.
Глава 7.
Лаурель Ресиди посещает «Блэкуордс»; наблюдатель в школе
Мое сердце все еще бешено колотилось после встречи со Слепошарым; я покинула дорогу скорби неподалеку от выхода к Центральному холму и вышла на оживленные улицы Ропберна. Это был старый, но тщательно ухоженный жилой квартал, дома, словно серые утесы, поднимались над расположенными на первых этажах магазинами и маленькими обслуживающими фирмами. В некоторых частях Королевы Мэб до сих пор работало старое трамвайное сообщение: лязгающие медные вагоны с железными колесами, обшитые снаружи ярко окрашенными деревянными панелями, громыхали по участкам путей, которые еще пребывали в рабочем состоянии, перевозя фабричных рабочих — на очередную смену и со смены домой, покупателей — за покупками на рынок и с покупками обратно, слуг из богатых домов, отправленных с поручениями. Вечерами вагоны освещались изнутри газовыми лампами, превращавшими их в небольшие, теплые, сверкающие коробочки с драгоценностями, которые, трясясь и погромыхивая, двигались по погружающимся в темноту улицам, но я знала, что они — исчезающий вид. Когда-то трамваи ходили до самых Волшебных Врат, за город в южном направлении — до Врат Мытарств и рокритовых сараев на верфях, и до самого Мыса Ученых. Но трамвайные линии постепенно изнашивались, сейчас для движения были пригодны лишь небольшие отрезки путей, которые поддерживали в сносном состоянии остатки транспортных гильдий — пережитками былого оживления в медленно умирающем городе. Каждый раз, когда я видела старые серебристые рельсы, почти потонувшие в булыжной мостовой, я понимала, что в этом квартале еще ходят трамваи. Я невольно представляла, что трамвайные пути — это нервные волокна в булыжном теле города, немногочисленные нервные волокна, которые еще отзываются на раздражение в теле, которое уже затронуто трупным окоченением.
Трамвайные пути в Ропберне напоминали о жизни — но в этом квартале я видела и другим напоминания. В свое время самый красивый и широкий проспект Ропберна — Авеню Парнас, по обеим сторонам которой тянулись подстриженные деревья-фепены и железные скамьи, — была местом публичных наказаний и казней. Гладкие каменные плиты, потускневшие от времени черные железные платформы с автоматическими люками все еще были здесь, а длинные перекладины и блоки виселиц возвышались над улицей, словно флагштоки, с которых сняли знамена.
Торговый дом «Блэкуордс» находился на улице Гельдер, в самом конце проспекта, угол, на котором они пересекались, отмечал особенно жутко выглядевший помост для казней — собранный из темных просмоленных досок, скрепленных стальными болтами. Когда-то здесь ревела толпа черни, ее вопли заглушали последние слова осужденных диссидентов и предателей. Мальчишки-барабанщики выбивали ровный монотонный ритм до последнего, оглушительного удара, с которым открывался люк внизу — и придушенного выдоха затихшей толпы.
У торгового дома было одно громадное окно-витрина, день и ночь светившееся теплым золотистым светом, как светильники, которыми освещались трамваи. Каждый день в витрине менялась экспозиция, но говорили, что никто никогда не видел, чтобы сотрудники торгового дома входили в витрину и меняли выставленные в ней вещи. «Они делают это поздно ночью, когда никто не видит», — считали одни. «Это происходит с помощью колдовства», — настаивали другие. Я не испытывала желания вслушиваться в эти сплетни и запоминать их — хотя даже такая тихая улочка, как Гельдер, подобно всей Королеве Мэб, никогда не засыпала.
Я представляла, как каждую ночь в один краткий миг вдоль огромного окна торгового дома опускается занавес, а потом, через несколько минут поднимается снова, являя новую сцену, преображенную мастерством искусных декораторов — все это напоминает живые картины, которые можно увидеть на театральной сцене.
Я подошла к двери и позвонила в медный колокольчик. Мой манжет был включен. Теперь я была Лаурелью Ресиди, представителем коммерсанта с одного из отдаленных миров.
Я ждала, когда меня впустят, и смотрела на окно-витрину.
Сегодня выставка в витрине была очень простой: помещение, затянутое серым шелком, как сцена без декораций. Пространство за толстым и слегка неровным хрустальным стеклом было освещено газовыми лампами и маленькими круглыми светильниками, расположенными по внутренней стороне подоконника.
Экспозиция состояла из двух кукол. Хотя, возможно, более подходящим названием для них было «манекены». Они были высотой примерно в четверть человеческого роста — так что, взрослый мог бы посадить такую куклу на колени, как ребенка. Их стеклянные глаза, изумительно выполненная имитация, пристально глядели из витрины на улицу. Личики — белые, с нежно-розовыми щеками. У них были большие рты, я заметила тонкие щели, спускавшиеся к подбородкам — спрятанный внутри механизм позволял им открывать и закрывать рот, подражая человеческой мимике. Эти куклы были марионетками для представлений чревовещателей. Они были старыми — я видела это — очень старыми и довольно пугающими. Они не выглядели живыми и не производили приятного впечатления — но их пристальный взгляд поневоле привлек мое внимание, а выражение, в котором застыли их губы, было не улыбкой и не неодобрительным поджатием, а, скорее, угрожающей гримасой.
Одна кукла была мальчиком, вторая — девочкой. Вообще-то, их лица выглядели совершенно одинаковыми, выполненными одним и тем же мастером, но один был одет в копию бархатного костюма аристократа, а вторая — в изысканное платье, какие носят леди. На головке "джентльмена" была нарисована гладкая лаково-черная шевелюра, у "леди" на голове красовался шиньон, сделанный — я уверена — из настоящих человеческих волос.
Они сидели на миниатюрных старинных стульях — мебели для детской Орфеанского Периода, словно позируя для портрета. Я могла видеть прелестные крохотные башмачки на их ножках.
Дверь торгового дома отворилась.
— Я — Лупан, — произнес владелец магазина. — Добро пожаловать.
— Я — Лаурель Ресиди, — ответила я, протягивая мою визитку. — Меня ожидают.
— Все верно, — согласился он с очень вежливой улыбкой. — Нам известно, что ваш наниматель — страстный коллекционер. Для «Блэкуордс» большая честь приветствовать его представителей в этих стенах.
— Мой наниматель, — отвечала я. — знает, что «Блэкуордс» — лучший в этом классе торговых домов на этой планете. Я совершила длительное путешествие, чтобы выполнить его особое поручение.
Еще несколько минут мы продолжали в том же духе, каждый отвечал на изысканно-предупредительную реплику собеседника своей — столь же изысканной и предупредительной, осыпая комплиментами моего нанимателя и его торговый дом. Именно этого требовал обычай. Лупан, облаченный в серый костюм с высоким белым воротничком, говорил на безупречном низком готике. Я, словно сгорая от желания продемонстрировать мой энтузиазм, отвечала на анграбике, уснащая его едва заметным гудрунитским акцентом и делая небольшие ошибки в словах или в использовании форм глаголов. Мой «наниматель», известный промышленный магнат из Сектора Скарус, конечно же, ничего не знал обо мне — но мы выбрали его для этого задания из-за его репутации коллекционера, а еще потому, что его рекомендательные письма легко можно было подделать. Когда я создавала образ Ресиди, мне пришло в голову, что она будет стараться говорить на местном языке, чтобы снискать расположение тех, с кем ей нужно будет работать. Я видела агентов вроде нее в торговых домах по всему городу — они вели себя именно так. Готовясь играть эту роль, я также поняла, что агент такого класса скорее всего, должен быть старше меня, поэтому наложила косметику так, чтобы создавалось впечатление, что мой облик — результат работы дорогих ювенантов, и вела себя так, чтобы походить на шестидесяти- или семидесятилетнюю кокетку.
Лупан повел меня внутрь. Он был невысоким, чопорным человечком. Его движения были быстрыми и довольно нервными. Сервиторы с фарфоровыми лицами принесли нам солановый чай и бисквиты-нафар; их элегантные механизмы издавали звук, похожий на тиканье старинных напольных часов. Лупан говорил, не умолкая, переходя от одной темы к другой.
Торговый дом представлял собой запутанный лабиринт комнат и залов, обрамленных витринами или застекленными шкафами. Здесь царил многозначительный полумрак. Лупан установил висячие круглые светильники так, чтобы осветить отдельные объекты, к которым он рассчитывал привлечь мое внимание; чтобы показать мне некоторые из них, он извлек их из-под защитных стеклянных колпаков. Он поднимал их затянутыми в перчатки руками или выкладывал на расстеленные квадраты черного сукна.
Крупные экспонаты стояли у стен на подставках или свисали со стропил. Все это напоминало большой антикварный музей, который попытались втиснуть в маленький особняк — казалось предметы старины наполнили его до краев и вот-вот начнут выпадать наружу.
Здесь были куклы, книги, информационные планшеты, стеклянные безделушки, бутылки, изделия из серебра, старинные велосипеды, ювелирные украшения, скульптуры, мебель, образцы искусства таксидермистов (я рассмотрела довольно побитое жизнью чучело… кажется, акулы), старинное оружие, образцы древних технологий, карты, картины, меццо-пикты, симулякратическая живопись, древние астрономические армиллярные сферы и тканые молитвенные коврики.
Мы провели почти четыре часа, рассматривая эти предметы. Все это время я не видела ни сотрудников торгового дома, ни других клиентов. Пару раз мне казалось, что я слышу вдалеке отзвуки детских голосов — но я не была уверена в этом. Были и другие звуки: внезапный перезвон или бой часов, бормотание старинных запоминающих устройств, мелодии музыкальных шкатулок и механических пианино, гул древних силовых установок.
Я делала отметки в информационном планшете, внося в них те предметы, которые показались мне особенно интересными — и которые, как я полагала, могут заинтересовать и моего нанимателя. Я условилась, что завтра приду взглянуть на них еще раз, объявив, что мне необходимо нанести визит доверенным брокерам, чтобы уладить все формальности по переводу средств для совершения покупки.