Блюхер под жёстким взглядом Мехлиса опускает голову.
— Данный приказ уже передаётся по фототелеграфу.
«Слово „фототелеграф“ уже вошло в состав „героических“ — выделено Семёном Михайловичем громкостью. Надеюсь и качество документа „героическое“ устройство обеспечит».
— Товарищ Будённый, Чаганов на проводе, — пользуюсь моментом, что все собравшиеся, кроме Блюхера, отходят к аппарату и наблюдают как на их глазах рождается документ. — вы помните, я послал вам записку о приборе оптической разведки «Алмаз»?
— Помню, — быстро отвечает он. — это которая на бомбовозе…
«Хорошая память, о таких системах ему наверное много довелось бумаг прочесть… Выделяет он меня, хотя с другой стороны и прибор прорывной — тепловизор на самолёте в хорошем разрешении пишет тепловой профиль местности, над которой он пролетает на обычную киноплёнку».
— …Так точно. Через месяц у нас намечены полигонные испытания «Алмаза» на Софринском полигоне. Самолёт ДБ-3 и прибор уже готовы и находятся у меня в Подлипках. Прошу дать распоряжение совместить эти испытания с войсковыми и провести их здесь в Приморье в боевой обстановке.
— Как же ты, Алексей, собираешься перегнать бомбовоз на Дальний Восток? Ты хоть знаешь сколько времени готовил Коккинаки свою «Москву» для перелёта?
— Товарищ маршал, я не предлагаю беспосадочный перелёт, пусть будет обычный с посадками по маршруту «Аэрофлота» дня за три-четыре.
— Не могу тебе ответить сейчас, мне надо с Головановым посоветоваться, но предложение хорошее. Молодец.
— И ещё, я знаю, что здесь в Приморье где-то находится один из «Подсолнухов». Неплохо было бы его тоже проверить в боевой обстановке. Хотел бы с вашего позволения поучаствовать в этом.
— Я тебе, Алексей, не командир, у своего начальства отпрашивайся, а со своей стороны дам распоряжение чтоб не препятствовали.
28 июля 1938 года, 12:00.
«Новая метла», комкор Иосиф Апанасенко, отрывается от карты, проводит рукой по гладко выбритой голове и суровым взглядом обводит собравшихся, высших военных руководителей Приморья: дюжина комкоров, комдивов и флагманов (я со своим ромбом картины не портил) напряглась.
— Нет узкоколейки на юг в сторону границы? — Карие глаза замкомфронта буравят фигуру немолодого комдива, мгновенно взмокшего от этих слов. — Как же вы собирались границу прикрывать?
— От нас и от Владивостока к границе ведут две грунтовки… — Выдавливает из себя Кузьма Подлас, недавно назначенный командующим 1-й армии, и замолкает.
— Разрешите мне? — Подаёт голос Яков Смушкевич, комкор, поправляя орден Ленина на груди и дождавшись кивка Апанасенко продолжает. — Я получил приказ передислоцировать авиацию фронта поближе к театру боевых действий, было намечено несколько несколько передовых заранее выбранных площадок для штурмовиков и истребителей: в Новокиевке и заимке Филипповского. Самолёты на месте, но снабжение организовать не удаётся. Из-за дождей дороги раскисли, также с площадками отсутствует телефонная связь.
У Апанасенко над воротником гимнастёрки появилась красная полоса, которая, расширяясь, быстро поползла вверх окрашивая щёки, нос и лоб.
— Дальний Восток-крепость?! Граница на замке?! — Глаза командующего ГВП налились кровью а губы беззвучно зашевелились. — От кого? От нас с вами?
Собравшиеся втянули шею в плечи.
— Товарищ Молев, — краска начала сходить с лица Апанасенко, с места поднялся высокий худощавый комбриг лет пятидесяти, военный инженер из Ленинграда, с которым мы ехали в одном вагоне на Дальний Восток. — делай что хочешь, но чтобы вот эта дорога до Краскино через три дня была в порядке, понял нет? А чтоб твои подчинённые не заскучали, проложишь рядом с грунтовкой узкоколейку, понял да? Короче, неделю на подготовку, месяц — на строительство…
Молев, закусив губу, встревоженно смотрит на карту-километровку, что-то прикидывая в голове.
— … а ты, — командующий поворачивается к что-то записывающему Григоренко, сидящему не за столом для совещаний, а за приставным столиком. — первого сентября садишься на паровоз и дуешь в Краскино, оттуда мне звонишь. Еслм он не доедет, Молев, я не завидую твоей судьбе… Комдив хотел что-то возразить, но быстро передумал.
— … а список тех, кто виновен, что дорога не построена, имей в кармане. — Апанасенко делает эффектную паузу, вновь обводит нас взглядом. — Это твою судьбу не облегчит, но не так скучно будет там, куда я тебя загоню.
— Но я смотрю человек ты сурьёзный, — продолжает заботливым тоном комкор. — поэтому вот тебе мой совет: всем кто участвует в строительстве нарежь участки и установи сроки. Что нужно для стройки, составь заявку и веди строгий контроль. У меня на столе каждый день должна быть сводка выполнения плана и отдельно — список не выполнивших план.
— … Теперь с лётчиками, — Апанасенко встаёт напротив Смушкевича, покачиваясь с каблука на носок и обратно. — у вас, товарищ комкор, Новокиевка кажется на берегу в бухте Экспедиции находится, да-нет? Я б на твоём месте не ждал пока Молев дорогу починит, а договорился бы с моряками. Подсобишь, товарищ Кузнецов, своему товарищу, да-нет?
— Обязательно поможем, товарищ командующий, — с места встаёт Николай Кузнецов, флагман второго ранга, высокий статный красавец, недавно назначенный на Тихоокеанский флот. — тем более что одно наше судно уже готово туда к отплытию с грузом Чаганова.
«Опоздал, Иосиф Родионович, я первый догадался попросить своего знакомого по Испании Кузнецова перебросить „Подсолнух“ в Краскино по морю».
— Вот видишь, товарищ Смушкевич, какая молодёжь у нас шустрая, — подмигнул мне Апанасенко правым, подвижным глазом, левый же продолжал смотреть в сторону. — и ты тоже не зевай, попороси у Чаганова радиостанций, вот и выйдешь из положения со связью, понял нет?
— Сам хотел предложить, товарищ командующий, — подскакиваю со стула. — только вы меня опередили.
«Не слишком по лизоблюдски прозвучало? Я правда хотел».
— …Предлагаю разместить по одному взводу радиоразведки на площадках, про которые товарищ Смушкевич говорил. В отдельной роте их четыре штуки: один взвод оставить здесь в Ворошилове, а три где более всего нужны. Вот и товарищ комкор получит надёжную шифрованную радиосвязь с ародромами.
— Одобряю, действуйте… сам лично проверь связь. — Апанасенко оборачивается снова к Подласу. — А мы вернёмся к нашим баранам…
«Не похоже, что командующий цитирует средневековый французский фарс, скорее понимает фразу буквально»…
Глава 2
30 июля 1938 года, 11:00.
— Снижаюсь, не видно ни хрена… — в переговорной трубке раздаётся грубый голос майора Рычагова, командира истребительного авиаполка, сидящего за штурвалом У-2.
— В Краскино? Доставлю в лучшем виде, — Говорил он мне час назад на аэродроме близ Ворошилова, насмешливо улыбаясь и поглаживая орден Красного Знамени на своей груди. — мне самому туда с проверкой лететь. За час домчу.
«Домчит…. типа сто километров по прямой, да за час… Это ж какая средняя скорость выходит? А-а, понятно, летим на У-2».
Легко, как акробат, едва коснувшись фюзеляжа лётчик взлетает в кабину, одним движением застёгивает молнию кожаной куртки, явно привезённой из Испании, живо поворячивается назад с лукавым выражением на лице. Техник поправляет на мне лямки парашюта, помогает разместить в ногах радиостанцию «Северок», спрятанную в двух холщовых сумках (на стержневых лампах с фиксированными частотами, не тяжёлая, с батареей не больше шести кило), проводит краткий инструктаж по технике безопасности, мол вы, товарищ майор госбезопасности, крепче держитесь за сиденье и, довольный собой, спрыгнул с крыла.
— Выключено? — Хором спрашивают у Рычагова техник и моторист, подходя к винту.
— Выключено. — Отвечает он мгновенно посерьёзнев, те, упираясь, вместе начинают проворачивать лопасти по ходу. Послышались чавкающие звуки заливного насоса.
— Винт на компрессию, поздний угол опережения, от винта! — Полетели команды. Мотор заработал сразу, лётчик убрал газ, техники прыснули в стороны. Самолёт плавно стронулся и, покачиваясь на кочках, резво побежал по полю. Через пару минут он остановился, мотор заработал на полных оборотах и пошёл на взлёт.
Первая половина пути прошла довольно гладко: облачность высокая, под крылом неторопливо плывущего на высоте тысячи метров самолёта вьётся грунтовка, слева вдали — свинцовые воды Тихого океана.
«Хорошо, душа поёт».
Но потом что-то пошло не так. За пять минут с моря на сушу вылез мохнатый туман, видимость упала до ста метров. Лётчик невозмутимо, твёрдой рукой продолжает вести воздушный корабль к цели.
«Что это я забеспокоился, впереди за штурвалом сидит сам Рычагов — лётчик от бога. Мотор гудит ровно, запас высоты есть… но дай-ка включу рацию, прогрею на всякий случай»… Подключаю батарею, выпускаю потихоньку длинную проволочную антенну с тяжёлым наболдашником на конце и щёлкаю тумблером радиостанции, с которой не расстаюсь ни на минуту. Только с этим условием я был отпущен в Приморье — всегла быть на связи и… заранее предупреждать о всех своих перемещениях.
«Вот с этим хуже, о своём полёте в Краскино я Кима не предупредил. Время для его ежедневного отчёта Москве ещё есть, было… Подумал что свяжусь с аэродрома по прилёте». Застёгиваю шинель на все пуговицы, затягиваю ремешки лётных очков — стёкла быстро покрываются мелкой водяной пылью. На часах полдень — должны быть уже в районе аэродрома.
— Антошка вызывает Подсолнух, Антошка вызывает Подсолнух. Приём. — В наушниках слышится громкий шум и треск.
Каждую минуту вызываю РЛС, которая по идее уже должна была начать свою работу на Новокиевском аэродроме, что под Краскино. Краем глаза, привалившись к стенке кабины, смотрю вниз — не появится ли разрыв в сплошной облачности, окутавшей землю и самолёт.
«Тишина… Точнее, сплошной шум».
Скручиваю потихоньку антенну, вставляю другой кварц и перехожу на запасную частоту на коротких волнах: шум в наушниках немного поутих, но РЛС попрежнему молчит.
«„Северок“ — не самолётная рация…. те, что скоро мы начнём выпускать по американской лицензии на радиозаводе Орджоникидзе, будут с частотной модуляцией в КВ и УКВ диапазонах. Там, конечно, уровень помех, создаваемых двигателем, будет намного ниже… Но всё равно, надо поговорить с мотористами, что могут сделать они со своей стороны»…
Рычагов начинает делать плавные развороты «блинчиком», плавно снижаясь, тоже видно понял, что мы где-то рядом с целью. Туман по мере снижения реже на становится, сдвигаю с уха один наушник и наклоняюсь к переговорной трубе..
— Опущусь метров до ста, — разговаривает как бы сам с собой ас. — если видимости не будет то летим обратно.
— Подсолнух ответьте Антошке, Подсолнух ответьте Антошке. Приём.
— Я — Подсолнух, я — Подсолнух, — вдруг минут через пятнадцать сквозь завывания и карканье в эфире прорывается чей-то голос. — слышу вас, Антошка. Приём.
— Нахожусь в воздухе где-то над вашим районом, как поняли меня? Приём.
— Вас понял, вы в нашем районе, приём.
— Сплошная облачность… если вы видите нас, то сориентируйте по месту. Как поняли? Приём.
— Вас понял…. — в наушниках громко и отчетливо зазвучал голос майора Сергеева начальника РЛС. — переключаюсь на круговой обзор. Приём.
И тут я понимаю, что последняя фраза майора прозвучала чисто, без помех. Мы проваливаемся вниз, сердце йокает. Лихорадочно срываю наушники и сквозь свист ветра слышу окончание фразы Рычагова, сказанной невозмутимым голосом: «… отрезало. Падаем». Но ещё до того момента, как я понял смысл этих слов, самолёт вырывается из молочного марева на свет и в десятке метров под нами блеснула зеленоватая водная гладь и поросшие лесом сопки.
«Рация»!
Щёлкаю выключателем, не отделяя анодную батарею сую «Северок» в сумку, второй — пустой накрываю радиостанцию сверху.
— Держись! — Кричит Рычагов.
Ещё успеваю ногами прижать сумку к спинке сидения лётчика, согнуться вперёд, насколько позволила шинель и ремни парашюта, и упереться руками во что-то впереди. Сильный сдвоенный удар самолёта о воду подбрасывает меня вверх, дальше — непередаваемое ощущение свободного полёта, земля и небо во время него несколько раз меняются местами, и неожиданно мягкое приземление на спину, которое всё же выбивает из груди весь воздух.
На мгновение тёплая мутная, пахнущая болотом вода заливает глаза и рот, но тут же сильные руки поднимают меня наверх, а сила инерции всё тащит вперёд, но и она пасует перед сплошной стеной озёрного камыша. Ошупываю себя: руки-ноги целы, позвоночник гнётся, голова? Что с ней сделается — наверное уже привыкла к своему беспокойному хозяину…
Освобождаюсь от парашюта, удобно устроившегося в подколенных ямках, и по дорожке, проложенной моим телом, заправив полы щинели за ремень, быстро, как мне кажется, двигаюсь к самолёту. Шаг, другой, третий… ноги вязнут в белесых вывороченных корнях камыша, руки обжигают колючие верхушки осоки. Двигатель самолёта наполовину зарылся в бурую тину, на винт намоталась зелёная борода, хвост — слегка приподнят.
В кабине лётчика какое-то шевеление, хватаюсь за край кабины и на руках с усилием, едва не потеряв сапоги, с трудом вырываюсь из объятий трясины: она нехотя, с громким чавканьем, отпускает меня.
— Паша, ты как? — Вглядываюсь в его мутные глаза. Лётные очки на шее, его глаза заливает кровь, струящаяся из под кожаного шлема, и он непослушными руками никак не может расстегнуть ремни парашюта.
— Я — в порядке… — Хрипит он.
— Хорошо, хорошо, — с моей помощью Рычагов оказывается на притопленном крыле, стоит держась руками за фюзеляж и мотает головой. — ты погоди минуту, я за рацией. Перевешиваюсь через стенку пассажирской кабины, руками нащупываю сумку, выпрямляюсь и вешаю её на плечо.
— Аптечка, носимый аварийный запас есть? — Подхватаю за плечи, чуть не упавшего лётчика.
— Нет… ракетница там. «Я бы не вспомнил».
Едва успели отойти от самолёта на пять метров, как откуда-то сверху со стороны берега по самолёту ударил пулемёт, поначалу забурлила вода, затем полетели срезанные свинцом стебли и, наконец разлохматился перкаль, приподнятого хвостового оперения.
«Подальше отсюда…. хрен нас кто здесь в этих зарослях найдёт… до берега метров пятьдесят, сплошь камыш и осока на многие километры… прорвёмся».
Заметно, что каждый шаг даётся лётчику с трудом, но он, тяжело дыша и сжав зубы, продолжает, держась за мой ремень, упорно переставлять ноги. Пулемётчик, расстреляв ленту, делает паузу и начинает обрабатывать окрестности нашего приземления, но мы уже в сотне шагов оттуда. Удовлетворённый видом размочаленного хвоста самолёта, японский пулемётчик прекращает огонь, останавиваемся и мы. Паша стаскивает с головы, тыльной стороно кисти проводит по лбу, размазывая кровь.
— Погоди, дай посмотрю, — вешаю на шею сумку с рацией, споласкиваю руки в коричневой от взбаламученной нами грязи воде и отвожу наверх слипшиеся от крови волосы лётчика. — просто ссадина, ещё что-то болит?
— Бок… ударился об ручку управления. — С трудом выдавливает из себя Рычагов, держась за левый бок.
«Надеюсь ребро, а не разрыв селезёнки, в любом случае долго стоять он не сможет».
Стаскиваю шлем с головы и тут же надеваю его обратно: комары, мошки и слепни с высоким мерзким жужжанием бросаются в атаку.
— Как думаешь, Паша, где мы? Я пока мы падали по сторонам не успел посмотреть…
— Озеро Хасан…. западный берег… — шепчет лётчик, чувствуется, что каждое слово доставляет ему боль. — сели… у сопки Заозёрной.
«Как же нас сюда занесло? Хотя от Краскино до сюда по прямой всего лишь пятнадцать километров».