– Кто он? Хоть сказал что-нибудь?
– Сказал. – Знахарка поправила измазанный кровью передник. – Многое сказал. Пить просил, мать поминал, а главное, когда в сознание приходил, молил нас поведать князю о волках, которые по берегам Мутной бродят, и о Волчьем Пастыре. Говорил, будто затем и ехал, чтобы пожаловаться князю. Волки одолели – скот задирают, печища грабят, а вожаком у них – человек!
Варяжко не выдержал. Она что, издевалась?! Он вскочил, стиснул ворожею в могучих руках:
– Хватит чушь городить! Человека убили, а ты все сказки сказываешь! Узнать надо, кто с ним такое сотворил, а не байками всех пугать!
– Она правду говорит, нарочитый, – негромко пробормотал за Варяжкиным плечом Рамин. – Я этого человека знаю. – Сотенный сглотнул комок в горле и продолжил: – Это Мстислав дубовицкий. Помнишь пороги на Мутной?
Варяжко нахмурился, припоминая.
– А паренька помнишь, что всегда у ворота стоял? Молодой такой, румяный?
Варяжко кивнул. Ему не раз доводилось бывать в Дубовниках и видеть, как, натужно скрипя, отворяются речные ворота в Новый Город.
– Так это он был.
Варяжко сморгнул. Рамин ошибался! Бледное, исковерканное, навек простившееся с душой в полутемной избе Рамина создание не могло быть тем веселым парнем, который, шутя и напевая, отворял реку для лодей!
– Я его тоже не признал, – Рамин заметил его сомнения. – Это он меня вспомнил. Мне и говорил о Волчьем Пастыре, а Малуша случайно услышала.
Не понимая, Варяжко переводил глаза с воя на плачущих женщин. Бред! Нелепые выдумки! Но тело…
– Кто его так?
– Сказал, будто останавливался по дороге в Киев в малом печище. Ночью налетели волки. Перегрызли мелкую скотину. А человек, который с ними был, увел корову и лошадь. Лапотники испугались, по избам попрятались, а Мстислав вышел, убил двоих волков, а потом они набросились скопом… Только и спасло, что конь резвый оказался. – Ратмир вздохнул. – Хотя и это не спасло.
Слушая рассказ Рамина, Варяжко закусил губу. Про нападение волков на печище звучало правдоподобно. Оголодавшие за зиму звери могли сотворить и не такое, и Волчий Пастырь был тут вовсе ни при чем. Верно, вой слышал о нем от тех же новгородских охотников, вот и вспомнил в смертном бреду.
– Что ж делать-то теперь? – жалобно всхлипнула Нестера.
Что делать? Нарочитый задумался. Прежде всего, надо поменьше болтать о всякой нежити – ужас на людей понапрасну не наводить.
Он взглянул на Малушу.
– Что скажешь, нарочитый? – спросила она.
– Хорошо. Князю я сам обо всем скажу. – Варяжко поднялся и кивнул на тело: – Многие его видели?
– Нет. – Ратмир выступил вперед. – Я его далеко от городища углядел, попоной прикрыл и на свой двор отвез.
Нарочитый знал смекалку старого сотника. Рамин не хуже него понимал, что гуляющие по городищу шепотки и слухи не принесут добра. Еще начнут поговаривать, будто Волчий Пастырь – наказание Ярополку за Олегову смерть и Владимиров побег…
– Я князю о парнишке поведаю, а вы помалкивайте. – Он грозно оглядел присутствующих.
Теребя края поневы, бледная Нестера поспешно закивала, Рамин одарил его все понимающим взором, а Малуша лишь пожала плечами:
– Как скажешь…
– Так и скажу, – не глядя на белую, в бурых пятнах, скрывающую мертвеца простыню, Варяжко вышел из избы.
Ярополк принял его неласково – видать, тоже утомился за день. Он уже готовился отойти ко сну и, сидя на лавке в длинной исподнице, тер друг о друга босые пятки. На нарочитого недовольно рыкнул:
– Что мечешься, будто тать ночной?!
– Вести, князь. – Варяжко огорченно развел ладони в стороны. Понимая, что нарочитому и самому было не очень-то по нраву беспокоить его и, коли решился на это, значит, вести того стоили, Ярополк кивнул:
– Сказывай!
Варяжко поежился и начал:
– На Мутной неспокойно, князь.
Тело Ярополка под рубашкой напряглось, лицо вытянулось, в больших глазах мелькнул страх.
– Владимир вернулся? – почти шепотом спросил он.
– Нет – волки, – поспешно успокоил его нарочитый. – Нынче вечером человек из Дубовников приехал полумертвый. Его волки погрызли. Чудом добрался…
Ярополк расслабился. Волки… Эка невидаль! Они небось каждую весну кого-нибудь загрызают. Главное, опасный и озлобленный брат не вернулся. Может, сгинул уже в чужих краях?
Князь лениво потянулся, почесал под мышкой:
– Ступай, вой. Дубовицкого похорони, как положено, а о волках много не болтай, не баламуть народ зазря!
Варяжко так и сделал. Тело дубовицкого паренька тихо спалили неподалеку от старого погоста, а об остальном молчали. Если кто спрашивал, отвечали – умер парень от полученной на охоте раны. Люди верили, сочувственно кивали: для неумелого охотника любой вепрь – убийца.
За теплой весной выкатилось на синюю горку солнечное лето, посияло, посветило и пошло на убыль, собирая спелую рожь в ровные снопы. Расплатившись с хозяевами, закупы с песнями гуляли по Киеву, а холопы и рабыни, с завистью глядя на них, подавались в бега. Ярополк готовился в приезду долгожданной гостьи – полоцкой княжны. Гонцы из Полоцка приходили чуть ли не каждый день, привозили Ярополку короткие берестяные грамоты и вольготно жили среди его кметей. Варяжко ждал изока не меньше самого князя. Надеялся, что вместе с княжной пожалует в Киев и Настена. Думал – а вдруг отошла от обиды, вдруг простила? Ночами не мог спать и, заслыша веселые голоса закупов, подпевал им в предчувствии чего-то радостного, а всего лишь за десяток дней до приезда Рогнеды Ярополк вызвал его к себе. Надеясь на добрые вести, Варяжко взбежал на крыльцо, промчался по сеням и влетел в горницу, чуть не свалив с ног незнакомого седого и крепкого мужика. Перед князем стояли еще трое таких же темных от солнца и земли людей. Однако одежда на них была добротная, и жуковинья на пальцах выдавали не смердов – печищенских старейшин.
– Вот он-то с вами и отправится, – в упор глядя на Варяжко, сказал старейшинам Ярополк.
Не веря, нарочитый распахнул глаза:
– Князь?
Отведя взгляд в сторону, Ярополк поднялся.
– Довольны ли вы, люди?
– Да, да, – дружно закивали те. Широким жестом Ярополк отпустил их. Не смея перечить, мужики поспешили уйти. Варяжко подскочил к князю:
– Куда отправляешь меня?! Ярополк положил руки ему на плечи:
– То не я отправляю, о том Рогнеда просила. Она-то тебя по-прежнему любит, а вот ее девка видеть тебя не желает.
Оглушенный, Варяжко тупо помотал головой. Углядев его потерянный взгляд, Ярополк утешающе произнес:
– Я за то тебя не виню – слышал, девка была с норовом. Только Рогнеду гневить тоже не желаю. К тому же эти пришлые твердят, будто в Порешках на Мутной поймали Волчьего Пастыря. И не кто-нибудь поймал, а твой старинный дружок Потам. Кому же, как не тебе, ехать и решать, как да что? Кто лучше тебя Потаму мое прощение передаст? Про Пастыря лапотники, конечно, врут, но, коли словили татя, скотину воровавшего, привезешь его в Киев, а я, дабы слухам язык подрезать, казню его прилюдно как Волчьего Пастыря. Варяжко открыл было рот, но Ярополк перебил:
– Знаю, ты меня от слухов ограждал, а только они, как ветер, в любую щель просочатся. Я о Пастыре еще в полюдье слышал, говорили, будто он волков на людей травит и скотину со дворов сводит. Вот привезешь мне этого Пастыря, и поглядим, кто он таков.
Продолжая говорить, Ярополк подвел Варяжко к двери, распахнул ее.
– Готовься к походу. А я покуда с Рогнедой о тебе потолкую, может, она уломает строптивую девку…
Не слыша стука захлопнувшейся двери, Варяжко привалился к стене. Стоявший на страже у княжьей горницы гридень сочувственно покосился на него, но промолчал. Нарочитый не ведал, сколько простоял так, а только, когда пришел в себя и, шатаясь, двинулся по бесчисленным клетям княжьей избы, на посту замер уже другой стражник.
На дворе его обступили печищенцы. Возбужденные разговором с князем, старейшины наперебой принялись рассказывать, как Потам словил Волчьего Пастыря и как велел им ехать к Ярополку – просить у него суда для нежитя.
– Он говорил, будто ты ему лучший друг, – обмолвился кто-то из мужиков.
– Кому? – не понял Варяжко.
– Потаму! – удивленно моргая блеклыми глазками, пояснил печищинец и пошутил: – Не Волчьему же Пастырю!
– Да, был Потам другом… – глухо откликнулся Варяжко и вдруг расхохотался. Все показалось ему глупой и бессмысленной шуткой. Полоцк, Настена, Рогнеда, Ярополк, Порешки – какая разница куда и к кому ехать?!
Нарочитый вспомнил последние слова печищенского старейшины, оборвал смех. Что ж, видать, не судьба ему любить и ласкать – его удел судить да драться. И его ждало дело – словленный Потамом нежить, Волчий Пастырь.
ГЛАВА 24
Поутру в поруб, где сидел Егоша, спустился крепкий ратник. Обмотал связанного Ратмира веревкой поперек туловища, перекинул его за спину, словно мешок с овсом, и вылез наружу. Егоша не гадал о судьбе вожака – что толку гадать, когда не можешь помочь? А вечером Ратмира сбросили обратно, правда уже без пут. К чему путы, если он и на ногах-то не держался? Отталкиваясь от земли ногами, Егоша подполз к безжизненно раскинувшемуся Ратмиру, вгляделся в его покрытое кровью лицо. Эх, кабы не стянувшие руки за спиной волховские веревки, он быстро привел бы вожака в чувство, а так оставалось только шептать заклинания да по-звериному зализывать разорванную щеку Ратмира.
– Эй ты, Пастырь! – насмешливо закричали сверху. – Погляди на дружка как следует! Скоро сам таков будешь!
Егоша не услышал. Он уже научился слышать лишь то, что было важно, а остальное пропускать мимо ушей. Нар научил. Где-то сейчас Нар? Где Стая? Болотник откинулся спиной к стене и, неудобно придавив крестцом скрученные за спиной руки, сел. Насмешники ушли, и теперь сверху в поруб заглядывали лишь крупные равнодушные звезды. Он улыбнулся им. Должно быть, так же сейчас смотрит на их бледный свет загадочный брат оборотней, могучий волк Фенрир – чудовище далеких урманских сказок…
Прерывая его думы, Ратмйр заскрипел зубами. Перекатился на бок и, с трудом приподняв избитое тело, открыл глаза. Болотник кивнул ему:
– Очухался?
Не отвечая, Ратмйр покрутил головой, коснулся пальцами раны на щеке и лишь потом зло скривился.
– Дураки! Думали, я просто волколак, а я был рожден оборотнем! –И, взглянув на Егошу, пояснил: – Эти лапотники знахарей со всей округи созвали. Уж те разгулялись! Шубу на меня волчью накидывали, мочалом обвязывали, хороводы вокруг водили – все думали, я в волка на их глазах обрачусь. А один, видать из заволочских, все ножи передо мной тыкал – прыгай, мол.
Представляя обвешанного утиными лапками и волчьими хвостами знахаря из чуди, Егоша расхохотался:
– А ты? Ратмйр сплюнул:
– Что я им – собака, приказы выполнять?
Вот почему его так измочалили… Люди не жалуют упрямых пленников. Болотник шевельнулся, чуть освободив придавленные телом руки. Ратмйр сел напротив него. Гибкие пальцы оборотня ловко принялись отковыривать от глиняного пола комья грязи и накладывать их на синяки и ссадины. Егоша знал этот способ унимать боль. Холод и влага быстро заставляли ее отступить.
– Волколак, – не отрываясь от своего занятия, назидательно произнес Ратмйр, – тот, кто был рожден человеком, а затем по своей иль по чужой воле стал зверем, мается в звериной шкуре, тоскует по прежней жизни и никогда не проходит на кромку, хоть и зовется средь людей оборотнем. Ему, чтобы менять облик, нужны заговоренные ножи, пояса из мочалы, кафтаны с чарами. Тем же, кого я беру в Стаю, ничего такого не надо – они уже рождены с двумя ликами, их наговорами не возьмешь. Вот такие-то и есть настоящие оборотни!
Егоша припомнил, что Нар тоже рассказывал об этом.
– Ратмйр, – спросил он едва слышно, – ты – оборотень, это ясно, а я – кто?
– Ты? – Отбросив в сторону влажный комок грязи, вожак недоуменно вскинул брови. – Ты – еретник. Колдун, коли по-простому. Оборотнем тебе вовек не стать, но одна твоя половина стоит на кромке, другая на земле – значит, колдун.
Осмысливая его ответ, Егоша закрыл глаза. Что ж, может, Ратмйр и прав. Он научился владеть силами Белой, одолел нежитя, а любой, кто победил нежитя, – уже колдун.
– Глуп ты еще, – словно подслушав его мысли, проворчал Ратмйр. Егоша приоткрыл глаза и по хитрому взгляду оборотня определил – так и есть, подслушал! – Думаешь, ты Белую одолел? Ничего подобного! Ты лишь слился с ней, и только. Теперь она – часть тебя самого, как рука иль нога, но и ты отныне – ее часть. Она уступила тебе свою свободу, и ты многим поступился, обретя ее могущество.
Даже Нар никогда не беседовал с ним так откровенно. Егоша задумался. Почему вожак вдруг разговорился? Может, оттого, что его вольная волчья душа задыхалась в тесноте глубокого поруба?
– И чем же я таким поступился, что сам той потери не приметил? – стараясь оставаться равнодушным, пробормотал он. Замазывая рану, Ратмир лениво растер грязь по окровавленной щеке.
– Любовью хотя бы. Белая теперь все твое своим считает. Хотя что считать – так оно и есть. Ты чувств не видишь, не ценишь их, а она за каждую частичку своего добра биться будет. За любовь – чтоб не дарил никому, за веру – чтоб ее не предал… Она теперь тебе и подруга, и жена, и хранительница.
– А как же Рала? Мы ведь… – Егоша не знал, как продолжить, но Ратмир понял.
– Рала? Я же не говорил, что ты откажешься от чужой любви или не будешь иметь женщин. Бери их, сколько хочешь! Только вернуть им любовь не сумеешь – Белая не позволит, да и сам не захочешь. Вы ведь теперь – одно.
Руки у болотника совсем затекли, и он повалился на бок, старательно шевеля онемевшими пальцами. Подошедший к нему Ратмир склонился:
– Сейчас я тебя распутаю. – И вдруг отскочил. – Э-э-э, да на тебе веревочки не простые! Средь них науз – петля заговоренная – есть.
– А ты думал – почему я до сих пор в этой яме сижу? – ехидно откликнулся Егоша.
– Ну, ничего. – Ратмир неспешно и очень осторожно принялся распутывать его запястья. – Петля одна, а веревок много. Хоть часть сниму.
Болотник был благодарен и за это. Он никогда не думал о вожаке как о друге, потому любая его помощь казалась чем-то неожиданно приятным. Егоша навсегда запомнил, каково иметь друзей. Последним его другом был Волхв.
Вспомнив то давнее время, Егоша стиснул зубы. До чего же он был наивен и глуп! Слушал Волхва, доверял ему, как отцу с матерью… Даже Блазню не сразу поверил. И нынче, кабы не Волхв, не сидели бы они с Ратмиром в порубе, а Рала была бы еще жива…
Распутывая тугие веревки на его запястьях, Ратмир рвал зубами тугую пеньку. От сильных рывков оборотня тело Егоши покачивалось, словно дерево под порывами ветра.
– Ратмир, – спросил он, с трудом выпрямляясь после очередного толчка, – ты видел того мужика, который тебя поймал?
– Сирому-то? – небрежно отозвался оборотень и, вцепившись зубами в Егошины путы, проворчал: – Конечно, видел. Я его хорошо знаю. Он Велесу служит.
Сердце у Егоши подпрыгнуло. Развернувшись к опешившему от его неожиданной резвости Ратмиру, он выкрикнул:
– Сирома?! Его настоящее имя – Сирома?!
– А-а-а, вот ты о чем! – Уразумев причину внезапной радости болотника, оборотень прервал работу. – Мстить хочешь? Думаешь, узнал тайное имя врага и теперь он в твоих руках? Глупец. Ну, пошлешь ты уроки на ветер, заставишь Волхва помучиться и пострадать, а ему-то твои наговоры, что медведю комариный укус. Он мук не чует, пока его Велес бережет. И даже смерти для него нет, покуда не отвернулся от него Скотий Бог. Так что, если хочешь Волхва раздавить, сперва Белеса победи, а это тебе не под силу.
Егоша сник. Ратмир уже немного освободил его руки, и пальцы пощипывало болезненными уколами возвращающейся в них крови. Вот так… Выходит, как ни старайся, а Волхву вреда не причинить и Рала и он сам так и останутся неотмщенными. Драться с богом – пустое дело. Егоша вздохнул. Совсем недавно он и думать не стал бы – полез бороться за свою правду с кем угодно, но теперь был учен. Нар говорил: «Спорить с богами – удел богов».