— Но тот, снаружи… — начала Мария Дишер неуверенно, и он кивнул:
— А также от родственников, чье влияние на него мне как служителю Конгрегации кажется тлетворным и разрушающим его душу.
— То есть, — с нетвердой усмешкой подытожил Карл Штефан, — вы нас ставите перед фактом, что с нами в одном доме будет пребывать свободно разгуливающий оборотень, и того, кто попытается возмутиться этим, вы тут же обвините в ереси и исполните приговор на месте?
— Ну, к чему столь мрачно. Я надеюсь на вашу рассудительность и здравый смысл.
— Здравый смысл, — возразил фон Зайденберг, — говорит о том, что находиться поблизости от зверя опасно. В дни моей юности, майстер инквизитор, подобных личностей предъявляли суду, и никакие оправдания не перевешивали того, что он может…
— А вы можете убить невинного, — пожал плечами Курт.
— Не понял, — напряженно произнес тот, и он вздохнул:
— При вас есть оружие, господин фон Зайденберг. Вы обучены с ним обращаться, вы почасту бываете на пустынных дорогах, где вам наверняка попадаются одинокие и, уверен, порою обеспеченные путники. Можете предъявить гарантии того, что вы не отправили в мир иной кого-то из них, дабы поправить свои дела?
— Ваши обвинения, майстер инквизитор…
— … не менее умозрительны, нежели ваши. Он может напасть; не спорю. Как и вы, как Ян или я сам, и проверить это невозможно. Феликс может обсчитывать своих покупателей и заказчиков, причем регулярно — ведь он занимается торговлей, а это вполне достаточное условие. Альфред может предъявлять нам счета, не соответствующие его услугам — он содержатель трактира, а это обстоятельство дает такую возможность. Берта может класть нам в каши прошлогодние сардельки — ведь она заведует кухней… И, наконец, поскольку каждый из вас хоть раз в жизни если не прочел, то услышал Священное Писание и имеет способность мыслить — каждый может выдумать ересь.
— Не думаю… — начал торговец с сомнением; Курт кивнул:
— Сочувствую.
— Это нельзя сравнивать, — возразил рыцарь. — Мы способны уследить за собою; он — нет. Вы намерены выбросить из мешка ядовитую змею посреди людной площади, майстер инквизитор.
— Зачем спорить? — тихо вмешалась Берта Велле. — Почему не отпустить мальчика к отцу?
— Ты всерьез предлагаешь умножить поголовье тварей собственными руками? — переспросил Ван Аллен с подчеркнутым интересом. — Парень сам же отбрыкивается от такой семейки, собственной волей решил отречься от крамолы — а ты предлагаешь выпихнуть его насильно, чтобы там из него таки сделали убийцу и людоеда? Да ты ангел просто.
— От него, — заметил Феликс, — мы еще не слышали ничего такого. Чего ж он молчит? Он сам не сказал пока, что не желает воссоединиться с родителем.
— Он молчит потому, — пояснил охотник доброжелательно, — что у вас с ним много общего: при попытке ляпнуть что-то выходит глупость.
— Слушайте, майстер инквизитор, — окликнул Карл Штефан заинтересованно, — а если допустить, что он останется? Ну, к примеру, вам удастся нас разжалобить, и мы все разом кинемся его оберегать от его родни, которая так плохо на него влияет… Он, быть может, славный парень, сама учтивость и добродетель, только вот, как я помню со слов господина охотника, он ночью обо всем этом забудет. Он вообще забудет, что человек. И мне, знаете ли, будет глубоко начхать на то, что, закусив мною в бессознании, наутро парень будет биться головой об стену и слезно каяться. Безопасность, о которой вы так пеклись — как с ней-то быть?
— Вот уже три ночи он здесь, — вмешался Бруно негромко. — И от него — никто не пострадал.
— Резонно, — вынужденно согласился фон Зайденберг, бросив на Хагнера угрюмый взгляд. — И вы убеждены в том, что сумеете обеспечить это и впредь?
— Вариантов множество, — кивнул Курт. — Прежде мать вязала его на ночь; согласитесь, при этом сложно закусывать корыстолюбивыми пройдохами. Но теперь, когда столь уместно мы обрели желанное железо, есть иной выход: попросту помешать ему обернуться зверем. Полагаю этот способ обеспечения его безвредности гораздо более уместным, ибо ночью при обороне мы получим лишнего человека.
— А он станет нам помогать? — пренебрежительно хмыкнул Феликс. — Отец, все ж таки, неужто вы думаете, что на него мальчишка руку подымет?
— У меня нет отца, — заговорил Хагнер, и торговец умолк, косясь на него с опаской. — Не было почти пятнадцать лет и нет сейчас. А то существо, о котором вы говорите, убило мою мать. Еще вопросы — есть?
— И вы ему верите?
— Как я понимаю, — вздохнул трактирщик, — выбора вы нам оставлять не намерены, майстер инквизитор. Вы уже решили, что он будет в живых и будет здесь, а нам остается лишь принять вашу волю.
— Спорить не буду, — кивнул он; Феликс нахмурился:
— А я буду. Он порождение Дьявола, и мы все понесем возмездие от Господа, если вздумаем покрывать его. Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей!
— Вот даже как, — пробормотал охотник; Курт вздохнул.
— Блажен человек, который всегда пребывает в благоговении, — произнес он размеренно, — а кто ожесточает сердце свое, тот попадет в беду.
— Зло причиняет себе, кто ручается за постороннего; а кто ненавидит ручательство, тот безопасен!
— Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца.
— Вина отцов на детях их!
— Сын не несет вины отца своего, потому что сын поступает законно и праведно, все уставы Мои соблюдает и исполняет их; он будет жив… Не переплюнешь, Феликс. Уж в чем, а в Писании я подкованней буду.
— Отчего лишь я один не желаю связывать свою душу с созданием Сатаны! — призвал торговец, вопрошающе оглядевшись. — Неужто все вы готовы рисковать жизнями и посмертным спасением ради адского исчадия? Неужто столькие верные дети Церкви не могут противостоять одному?! Рассудок его помутнен демонским мороком, а вы…
— Полегче, — предупредил Ван Аллен уже серьезно. — На твоем месте я бы следил за словами — инквизиторы такой словоохотливости обыкновенно не жалуют. Кроме того, помутненных здесь по меньшей мере трое. С оружием.
— И вы готовы пустить его в ход? — уточнил фон Зайденберг. — Против людей, чтобы защитить зверя?
— Знаешь, мне самому все это не по душе, — согласился охотник. — Однако Молот Ведьм прав в одном: винить парня не за что, а если мы порешим его просто потому, что он, может быть… когда-нибудь… что-нибудь… почему-нибудь… Чем будем лучше тех же тварей? Есть факт: он желает остаться человеком. Во всех смыслах. Не помочь ему в таком деле — вот это и впрямь будет грех, это даже не попустительство будет — подстрекательство.
— Я думаю, надо голосовать, — решительно сказал торговец. — И поступить, как решится большинством.
— Этот трактир внезапно перешел в статус вольного города? — осведомился Курт. — И все обрели в нем гражданство? Или твоей волей он вдруг перенесся из Германии на иные земли?.. Мы все еще под юрисдикцией Закона, Феликс, и в ведении Святой Инквизиции, чьим служителем я являюсь. Не вынуждай меня применить данные мне полномочия въяве.
— Пусть начинает свое голосование, майстер инквизитор, — нехотя, через силу выговорил фон Зайденберг. — Вас уже трое по ту сторону… И я с вами.
— Господин рыцарь! — возмущенно и ошеломленно ахнул Феликс. — Ведь вы же сами!.. только что!.. Как же вы?..
— Я имперский рыцарь, — пояснил тот хмуро. — И клятву, данную при посвящении, помню ежедневно, ежечасно. «Веруй всему, чему учит Святая церковь, исполняй ее повеления: защищай ее, с тем вместе уважай слабого, будь защитником его, защитником вдов, сирот, всякого немощного». В этом клянется рыцарь, обретая цепь и меч. Тебе неоткуда это знать, и сие простительно.
— Да ведь вы же сами во все эти дни были против его указаний, против…
— Возможно, — оборвал фон Зайденберг. — Но я не убиваю детей. Этого тебе тоже, боюсь, не понять… Я с вами, майстер инквизитор, и вы в большинстве.
— Не ожидал, — признал Курт искренне. — Благодарю.
— Вы мне по-прежнему не нравитесь, не стройте иллюзий, — оговорился тот. — Я все так же полагаю, что вы взялись решить задачу не по силам, но охотник прав: не попытаться значило бы подтолкнуть мальчика к злодеянию, а стало быть, взять на себя половину его греха. Я помогу вам защитить его.
— Альфред! — с отчаянием потребовал торговец, и трактирщик, помедлив, вздохнул:
— Что-то ты мутишь, Феликс. Какое ж он исчадие адское, ежели был и крещен, и Причастие принимал? И инквизитор не станет заступаться за сатанинское отродье. Я верный католик и поступать стану так, как велят Церковь и ее служители. Я, конечно, рыцарских клятв не приносил, однако же это долг любого христианина — помочь нуждающемуся в помощи, защитить сироту в беде…
— Твой сын погиб, Альфред! Из-за тварей этих погиб!
— Не он убил Вольфа. Не ему мстить. Уж я совершить смертоубийство точно не смогу; не смогу и тебе не позволю.
— А трактирщик таки святой, — отметил Ван Аллен вполшепота. — Кто б мог подумать.
— Ничего все это не значит, — уверенно возразил Феликс. — Все равно нас двое против вас, и смиряться с этим мы…
— Эй, — осадил его Карл Штефан, даже чуть от него отодвинувшись, — меня к своим бредням не приплетай. Я по ту сторону.
— А вот это настораживает, — произнес Курт, когда торговец растерянно замер. — От тебя я ожидал поддержки всего менее. Откуда вдруг такое человеколюбие?
— Никакого человеколюбия, — поморщился тот. — При моей жизни, майстер инквизитор, если будешь идти на поводу у чувств, быстро спалишься… Простой расчет. Убить парня ради того, чтоб отвести душу? Ну, можно, наверное, хотя подобные развлечения не в моем духе. Да и толку с этого никакого. Безопасность? И вы, и охотник этот знаете, как ее добиться; значит, нам он не навредит. Лишний человек, опять же, как уже было сказано. Выпихнуть его к папаше? Не пойдет; тогда это лишняя тварь, а мне такая мысль не по душе. И наконец, ничто из этого нас не спасет: его родитель ведь не попытался увести его тихонько, он сразу начал убивать. Значит, убивать продолжит. Значит, избавившись от мальчишки, мы все равно не избавимся от него. А судя по тому, с каким упорством папенька пытается его заполучить, парень имеет для него значимость, и, стало быть, пока он жив и здоров, пока у нас в руках — мы имеем первоклассного заложника на случай крайностей. Я с вами, — повторил он убежденно. — А нашего проповедника, если мне будет позволено влезть с советами, я бы рекомендовал запереть где-нибудь, пока он не кинулся на кого-нибудь с кулаками или чем похуже.
— А неплохая мысль, — согласился охотник. — Он и меня раздражает до колик.
— Меня?! — выдавил тот, запнувшись. — Запереть?! Тварь свободно ходить будет, а меня под замок?!
— Я это сделаю, Феликс, — подтвердил Курт, — и не погнушаюсь скрутить по рукам и ногам, если будет необходимость. Не давай к тому повода. Ты призывал к общественному решению вопроса? Оно свершилось. Большинство постановило так. Или ты смиряешься с его волей, или… Решать тебе. Будешь продолжать попытки поднять смуту, и я поступлю, как сказал.
— Ничего я не буду делать, — ответил тот твердо. — Не буду — и все. Смирюсь, но не с вашим решением, нет — оно человеческое, суемудрое, ложное; я смирюсь с волей Господа. Вы втянули и меня в свой грех, и мне нести наказание вместе с вами. Если Господь так решит — Его воля. А быть может, видя, что я всею душой против вашего решения, Он избавит меня от гнева Своего и помилует. Руки я на этого… юношу не подниму, но и защищать не стану, ясно вам? Буду помогать, как сумею, в меру своих невеликих сил, когда вновь те сатанинские отродья сюда явятся, но лишь чтобы защитить свою жизнь и прочие здесь, людские.
— Отлично выкрутился, — одобрил Курт и расслабился, прижав ладонь к ранам на лбу, вновь начавшим простреливать в затылок. — Надо ж. Я ждал потасовки — по меньшей мере; даже как-то не по себе от эдакой готовности к сотрудничеству… Ну, коли уж мы пришли к такому единодушию, предлагаю заняться делом. На отдых всем нам было отведено довольно времени, и впереди полдня, которые неплохо было бы употребить на то, чтобы подготовиться к ночи. У нас с Яном есть пара задумок, которые могут оказаться весьма полезными в нашем положении. И вот здесь как раз и понадобится помощь — каждого из вас.
Глава 14
Вечер застал постояльцев измотанными больше, нежели во все минувшие дни, и теперь вместо прежнего утомленного безмолвия из-за столов доносились то и дело жалобы и сетования. Курт также пребывал в состоянии, далеком от бодрости то ли по причине того, что отоспаться толком так и не удалось, то ли из-за отравы, на борьбу с которой тело выбросило почти все силы.
Сделав очередную перевязку, Ван Аллен покривился, оглядев наложенные им стежки, и пожал плечами: «Ну, тебе к королевне не свататься. Не льет — и ладно». Раны все еще дергало, и боль временами отзывалась резью в затылке и под макушкой, однако странный рецепт охотника, судя по всему, оказался действенным — тошнота уже не одолевала вовсе, боль становилась все слабей и реже, бесславная гибель, как видно, ему не грозила, и единственной серьезной досадностью оставалась лишь одолевшая его слабость.
Хагнер, чем ближе подступал вечер, тем мрачней и напряженней становился, на вопросы отвечая скупо и не начиная разговоров первым, что было вполне понятно — наверняка майстер инквизитор и сам чувствовал бы себя не в своей тарелке, сидя в ошейнике, точно купленный за бесценок раб или сторожевая собака. По завершении оборонительных приготовлений Бруно и Ван Аллен взялись за Хагнера, навесив на него безыскусные вериги, исполненные из найденных в железном хламе вещей. Старый обод от бочки, несколько укороченный и склепанный на скорую руку в кольцо, опоясывал его, оставшийся обрезок облегал шею, а длинная собачья цепь, разбитая зубилом на части, стала своеобразными браслетами, сомкнувшимися на запястьях и лодыжках.
Феликс старался держаться от парня поодаль, косясь на него с опаской и неприязнью, продолжая порою тихо, вполголоса, произносить молитвы и просто выдержки из Писания, умолкая после очередного внушения и спустя время начиная снова. Все указания, однако, торговец исполнял с подчеркнутой готовностью и прилежанием.
Мария сидела за столом в одиночестве, на Ван Аллена глядя грустно и чуть укоряюще, однако не оттого, что тот пренебрег ее обществом ради обсуждения последних мелочей обороны с майстером инквизитором, а, скорее, размышляя над тем, надлежит ли ей чувствовать себя оскорбленной в сложившейся ситуации. Лук Вольфа, выданный трактирщиком, был осмотрен придирчиво и тщательно, и приговор, вынесенный довольно потрепанному оружию, оказался неутешительным: древко пересохло и грозило треснуть при усиленном напряжении, а тетива не смогла бы выдержать даже первого выстрела. Если рассохшееся дерево можно было, пропитав маслом и снабдив плотной пеньковой обмоткой, в некотором роде привести в рабочее состояние, то заменить тетиву было попросту нечем — шелковых шнуров ни в чьем владении, что понятно, не водилось, собственно тетив тоже, и Курт с охотником, поочередно разразившись тяжелыми вздохами, синхронно остановили взгляды на присутствующих в трапезном зале женщинах. «У старухи слишком сухие», — заметил Ван Ален, взгляды сместились к одной лишь Марии Дишер, и та попятилась, не зная, чего ожидать после уже свалившихся на нее за последние дни приятных событий. Обрезать волосы ради дела всеобщего спасения она согласилась лишь спустя четверть часа убеждения, и только после того, как Курт, уже пребывая на грани срыва, клятвенно пообещал выдать для ее родни письменное заверение в том, что сотворено сие непотребство было по благословению служителя Конгрегации и фактически под его давлением. Тем не менее, плача избежать не удалось, и теперь беглянка поглядывала на своего утешителя с молчаливым упреком, порою все еще порываясь пустить слезу.