Разве он может забыть, как Жерар сдирает с него рубаху, как проводит с нежностью ладонью по спине. Причмокивает:
«Какая нежная кожа!»
И следом обжигает удар кнута. Марку кажется, что его разорвало пополам. Марк кричит…
«Что случилось? Неужели больно? – притворно изумляется Жерар. – Я ведь вполсилы ударил… Даже в четверть силы… У тебя никакого терпения… Фу…»
Жерар презрительно сплевывает.
Разве может Марк забыть это презрение?
Не забыть, как ночью в туалете (деревянное строение, где доски ноют на все голоса и прогибаются и вонь из выгребной ямы смешивается с вонью хлорки) какой-то дюжий тип ухватил его за шкирку и прижал лицом к стене. Стены были жирные, грязные, вонючие. Здоровяк сопел, освобождая из штанов член. Но пряжку заело, парень на миг отпустил Марка, тогда юноша саданул наугад локтем, вырвался и бросился бежать, наступая на кучи дерьма: ночью рабы ленились идти к дырам и гадили прямо у входа.
Забыть! Забыть! Забыть! Но не могу… не могу… не могу…
Дверь отворилась, и вошел сенатор. Марк приподнялся. Голова закружилась. Дед сделал знак, чтобы он не вставал, и юноша вновь повалился на постель. Старый Корвин опустился в кресло.
– Я знаю, тебе сейчас тяжело. Но ничего. Ты привыкнешь.
– Как умер отец? – спросил Марк. В горле першило, глаза слезились. У него аллергия. Бывает ли аллергия от перегрузки памяти? – Его убили? Да?
– Его корабль взорвался в нуль-портале. Причина взрыва до сих пор не установлена. – Старик помолчал, шевельнул губами, будто пережевывал последнюю фразу. – Предположительно, неисправность во время одного из включений нового нуль-портала. Нелепая случайность. Нелепейшая… – добавил едва слышно. – От него ничего не осталось. Ничего. Я уверен, это было убийство. Он знал, что его хотят уничтожить. Потому и велел спрятать тебя на Вер-ри-а, как только ты появишься на свет. Но Империя Колесницы захватила нашу провинцию, и ты исчез. Когда я узнал о захвате Вер-ри-а, чуть с ума не сошел. Думал, что потерял тебя навсегда.
Марк сделал усилие и сел. Поборол подступившую к горлу тошноту.
– Вопрос о твоем статусе завтра обсуждается в сенате, – продолжал дед. – Завтра я получу точный ответ, будет ли тебе дозволено стать Марком Валерием Корвином, наследником славного патрицианского рода.
– И я смогу расследовать дело об убийстве отца?
Сенатор помолчал.
– Марк… Я много раздумывал все то время, пока тебя не было со мной. Вот что я думаю… С каждой минутой это решение кажется мне все более верным, все более справедливым. Ты не должен становиться следователем. Выбери другую профессию. Например, военного. Или винодела. Или художника. У тебя есть шанс, которого лишены многие патриции: ты можешь найти дело по душе. Ты не сделаешь блестящую карьеру, но спасешь себя и своих детей. Со временем людей перестанет волновать, что наш род знает какие-то давние тайны. Все наши секреты станут достоянием истории. И ты сможешь…
– Нет! – закричал Марк, не дав сенатору договорить: подобная грубость была для патриция недопустима, но он не смог сдержаться. – Извини… прошу… но нет. Нет! Я дал слово Флакку, что я найду убийцу его сестры. Потом я узнаю, из-за чего погиб мой отец. Ради этого с меня сняли рабский ошейник. Ради того, чтобы я продолжил то, что начал отец.
Старик улыбнулся:
– Честно говоря, Марк… я думал, ты ответишь иначе.
– Почему? Потому что я был рабом, и это настолько должно было изменить мою личность… Так ведь?
Сенатор молчал. Поднялся, потом снова сел.
– По-моему, ты очень смутно представляешь, что тебя ждет. Не торопись, подумай, прежде чем ответить.
– Я уже сделал выбор.
– Своим упрямством ты похож на отца… Чем старше ты будешь становиться, тем сильнее будет сходство.
– Я и на вас похож, – заявил Марк.
Старик улыбнулся, кивнул:
– Ты прав… Хорошо, не буду больше настаивать. Но знай, мой мальчик, основное твое умение – это умение не столько помнить, сколько применять свои знания. У патрициев слишком много врагов и завистников, мы не можем позволить себе быть слабыми. Лишь часть того, что патриций знает в восемь лет, плебей может осилить в двадцать пять. А те уникальные знания профессии, которые достались тебе от предков, весь их жизненный опыт – этого плебей не подучит никогда. Но если патриций теряет свою генетическую память, он становится похожим на младенца. Основа его знаний разрушена. То, что он узнал сам по себе, разрозненно и хаотично. Такой человек похож на безумца. Но тебе это не грозит. Ты уже сформировался как личность.
«Сформировался в рабском ошейнике», – уточнил Марк. Правда, про себя.
– Ты должен быть осторожен. Твоя память – именно твоя – хранит слишком много чужих секретов.
– Но Лери… Она тоже все помнит? Разве ей угрожает меньшая опасность?
– Во-первых, она женщина. Значит, помнит все отцовское в общих чертах. Хотя, случается, что наследник получает память отца и матери почти в равных пропорциях. Так было с Эмми, сестрой трибуна Флакка. Недаром она стала пилотом звездолета. Во-вторых, Лери на четыре года старше тебя… четыре года воспоминаний… последних воспоминаний твоего отца очень опасны. Как ты сам мог убедиться. И потом… У нее нет таланта следователя. Или нет желания, скорее всего. Ей поручали несколько дел, но ни одно она не сумела раскрыть. Ее отстранили. А ты в самый первый день оказался на высоте…
«Да уж… кинулся обносить гостей вином», – язвительно напомнил сам себе Марк блестящее начало карьеры следователя.
– Теперь для тебя главное – не утонуть в бесконечных подробностях, мелочах, частных случаях… такое порой случается с патрициями. Надо ухватить главное.
– Я справлюсь, – пообещал Марк.
И мысленно добавил:
«Иначе так и останусь рабом».
Марк отыскал сестрицу на террасе. Лери сидела на скамье с пентаценовой книгой в руках.
– Ну, как ты? Пришел в себя? – спросила насмешливо. – Да, признаюсь, чтобы ходить по рынку, надо иметь крепкие нервы. Я в детстве ужасно боялась этих рекламных воплей. Пряталась под бабушкино платье. Смешно, правда? – Она помолчала. – Вообще-то, прежде чем войти на рынок, надо вставить в ухо инфокапсулу, настроенную на нужный товар. Тогда ты будешь слышать лишь вопли о тогах, если тебе нужна тога, или о скафандрах, если явился за скафандром. Неужели ты этого не помнишь?
– Нет, – покачал головой Марк.
– Неудивительно. Отец принципиально не ходил на рынок. Но я помню, как обожала такие походы бабушка. Она настраивала фильтры капсул сразу на десятки товаров и умудрялась не запутаться. Ты не помнишь этого?
Марк почувствовал в словах сестрицы подвох. Но он решил не кривить душой и отвечать на все вопросы искренне.
– Нет, не помню.
– Конечно, и не можешь! Потому что это моя бабушка, а не твоя! – расхохоталась Лери. – Это, во-первых. А во-вторых, я ходила вместе с ней. А молодые женщины, которые заботятся о том, что передать своим детям, а чего передавать не стоит, жуют мнемосинки. – Лери потрясла перед носом Марка пакетиком с конфетками. – Перегружать генетическую память историями покупок, примерок платьев и передачей женских сплетен не стоит, мой друг.
Марк мучительно сдвинул брови: про мнемосинки он тоже ничего не знал.
– Значит, если пожевать эту конфетку, происходящее со мной останется тайной для грядущих поколений? – Марк протянул руку к пакетику.
Но Лери спрятала конфеты в карман платья.
– Конечно. Пока жуешь, ты ничего не запоминаешь. – Лери рассмеялась. – Многие годам к тридцати от этого здорово толстеют.
– Но ты постоянно их жуешь.
– Я не хочу, чтобы за мной подглядывали мои будущие детки.
«Она хочет сохранить в тайне свой роман с Друзом», – догадался Марк.
– Ты знаешь, что завтра в сенате решается вопрос о твоем признании? – спросила Лери.
– Да, дед сказал. – Марк сел рядом с нею. – А ты? Ты все помнишь так же, как я?
– Не совсем, как ты… В тебе только память отца, во мне слились две линии – нашего отца и моей мамы. Память наследуется патрициями по отцовской и по материнской линии неравномерно. Поэтому обычно патрицианка, выйдя замуж, на несколько лет откладывает рождение первого ребенка, чтобы получить больше знаний в той же области, в какой работает ее муж. В будущем это очень облегчает жизнь детям. Мы учимся за наших детишек. Но многие патриции отправляют жен рожать девочек на другие планеты, и тем самым лишают дочерей генетической памяти. Твоя мать не обладала генетической памятью. Это не мешает браку. Напротив, многие считают, что брак патриция и патрицианки приводит к полной каше в головах потомства.
– А бабушка? То есть мать отца…
– По происхождению – из патрицианского рода. По положению – плебейка. Она была из рода Эмилиев. Они все виноделы.
– Почему бы патрициям не жениться на плебейках по крови? Какая разница?
– Родня невесты – вот в чем проблема. Плебеев в наш круг пускают с трудом. Впрочем, формальных препятствий для таких союзов нет. Но знаешь, кто яростнее всего восстает против неравных браков? – спросила Лери и сама ответила: – Женщины из патрицианских родов, лишенные ноши патрициев.
– А если плебей женится на дочери патриция, что тогда?
Она поняла, почему он задал этот вопрос, но не подала виду. Разве что румянец сделался ярче.
– В этом случае они подают в сенат прошение о том, чтобы плебейский род перевели в патрицианский. Если разрешение получено, их дети, рожденные на Лации, наследуют память лишь по материнской линии. Но в дальнейшем сами они уже будут передавать свою генетическую память. То есть сын патрицианки и плебея будет помнить все тайны рода матери и к тому же передаст свою собственную память своим детям. Такое разрешение очень трудно получить. Если откажут, дети такой пары должны появиться на свет вне Лация. Обычно их вообще стараются держать всю жизнь в колониях.
Марку чудилось, что Лери рассказывает ему про обычаи лацийской знати с некоторой долей злорадства.
– Получается, что плебеям жить куда легче патрициев.
– У плебеев немало преимуществ, и, прежде всего, их мозг не отягчен избытком стереотипов. Мы помним, они же выдумывают новое, – отвечала Лери с кратким смешком. – Идем. – Она поднялась. – Нас ждут шесть перемен блюд и шутки Друза.
– Ты же его любишь, – заметил Марк. – Тогда зачем насмешничаешь?
– Я стараюсь скрыть, что он мне нравится.
– У тебя не получается.
– Может быть. Но дед делает вид, что верит. Это наша маленькая игра. Я делаю вид, что равнодушна к Друзу, а дед не предпринимает попыток выдать меня замуж за другого.
– Дед против этого брака?
Лери сделала неопределенный жест:
– Не знаю. Иногда мне кажется, что против… А иногда, что согласен. У меня такое впечатление, что он ждет чего-то. Может быть, твоего усыновления? Тогда и моя судьба решится.
Марк распахнул дверь в свою спальню и увидел что на кровати кто-то сидит. Светильник горел на террасе прямо напротив окна. В его желтоватом свете без труда можно было различить обнаженное женское тело. В первый миг Марку показалось, что это Лери. Ее коротко остриженные волосы, ее длинная шея и узкие плечи. Потом понял, что ошибся. Девушка была ниже ростом. И куда более хрупкая. А вот груди куда тяжелее.
– Я Мета, – услышал он хриплый голос, совсем не похожий на голос Лери. – По-моему, ты не прочь предаться Венериным удовольствиям.
– Ты – рабыня?
– Нет. Я служанка.
– Рабыня. Ты – рабыня. Иначе ты бы не пришла.
Марк уселся рядом с ней на кровать. Так Эбби приходила по зову барона Фейра на Колеснице. Забудь Колесницу! Не могу! Когда Эбби возвращалась от хозяина, Жерар подкарауливал ее у выхода из дома и затаскивал к себе. Эбби жаловалась хозяину, а тот хохотал, находя такую очередность забавной. Однажды Эбби, прежде чем идти к хозяину, пригласила Марка в спаленку…
Мета ласкала его весьма искусно.
Он помнил, как его отец ласкал на этом ложе другую женщину. Тоже юную, стройную, темноволосую. О боги! Он же вспоминает, как отец обнимал на этой кровати его мать. Марк сейчас покрывает поцелуями тело Меты, как его отец целовал его мать. Он помнил все… До мгновения собственного зачатия.
Марк отстранился.
– Что с тобой? – шепнула Мета обиженно. – Куда же ты…
– А дети… У нас с тобой не может их быть?
– Вот дурачок! У меня прививка от беременности. Ни один патриций не возьмет служанку в дом без такой прививки. Ну, иди же сюда…
Она привлекла его к себе. Дальше действие пошло уже по оригинальному сценарию.
Глава V
Сенат Лация
Утром Марка разбудила Лери.
– К тебе можно? – раздался звонкий голосок сестрицы. – Долго же ты спишь, наследничек!
Юноша поднял голову. Сестричка стояла в дверях в том легком белом платьице, в котором он увидел ее впервые.
– У меня для тебя новость, братец! – Она хитро прищурилась.
– Какая?
– Угадай.
– Решение сената? – Марк почувствовал, как холодеет спина. Неужели отказали? Нет, не может быть. Но почему тогда Лери так ехидно улыбается?
Старому Валерию Корвину очень не понравилась атмосфера, царящая в здании сената. В этом храме власти каждому вопросу соответствует определенное настроение. Когда речь идет о внешней политике или о бюджете Лация, атмосфера всегда сугубо деловая, никто не позволяет себе не то что пошутить – заговорить о чем-то постороннем. Другое дело, если обсуждают очередной нелепый запрос Колесницы или бредовые ноты Неронии, – тут шутки уместны, они сыплются, как из рога козы Амальтеи.
А вот когда обсуждаются постановления комиссии по патрицианским родам, тогда отцы-сенаторы принимают таинственный вид. В разговорах перед началом заседания полно недомолвок, и во время обсуждения уместен лишь патетический тон.
Этим утром ставился на обсуждение и голосование проект комиссии Фабия. То есть решалась судьба юного Марка. Но где торжественное настроение, где значительность на лицах? Первое, что услышал сенатор Корвин, войдя в сумрачное здание курии, была неприличная шутка Марция, которую тот рассказывал сенатору Корнелию Лентулу:
– Тогда матрона сказала: на моей дочери женится любой патриций. Потому что все мои познания в искусстве любви она унаследует вместе с генетической памятью.
Сенатор Корнелий Лентул нарочито громко захохотал. Он всем видом старался показать, что вопрос о признании внука сенатора Корвина совершенно его не интересует.
Трибун Флакк, вызванный в сенат как свидетель, явился не в военной форме, а в белой тоге гражданина. Прервав разговор со своим дядей-сенатором, Флакк спешно направился к Корвину.
– Все будет зависеть от позиции Фабиев, – шепнул трибун. – Во всяком случае, вердикт комиссии положительный. Но речь идет о признании патрицием бывшего раба. Такого еще не бывало! Корнелии будут доказывать, что усыновление юного Марка недопустимо. Их главный аргумент: нельзя создавать прецедент. Горации, как всегда, нейтральны. Тебя поддержат мой дядя, Манлий Торкват, и все Эмилии.
Валерий кивнул, давая понять, что ему ясна позиция Корнелиев и причина колебания Фабиев, и прошел на свое место. Когда-то в сенате Валериям принадлежало двенадцать мест. Но почти все ветви рода с тех пор угасли. Остались лишь Валерий Флакк и Валерий Корвин. Пока.
– Пожалуй, даже неплохо, что бывший раб вскоре займет твое место в сенате, – сказал сенатор Корнелий Лентул, останавливаясь подле Валерия. – Ему только скажешь: «Молчать», он тут же захлопнет пасть.
– Он выдержал все пытки, которые придумал для него наварх, твой брат, – отвечал Корвин, с ненавистью глядя на дородное смуглое лицо своего извечного врага. – В тебе нет даже сотой доли его доблести.
– О да, раб привык к тому, что его бьют.
Корнелий спешно отошел, чтобы старый сенатор не успел ему ответить.
«Фабии на моей стороне, – удовлетворенно подумал Корвин. – Иначе бы этот мерзавец не стал устраивать дурацкую демонстрацию. А так он заранее знает, что проиграл».
Тут он увидел, что сенатор Фабий шествует к нему. Неспешно, с достоинством, как положено патрицию. Он уселся на скамью подле Корвина, расправил складки тоги на груди, приветствовал сенатора Торквата, который в этот миг вошел в зал заседаний, и затем, придвинувшись к сенатору Валерию, проговорил шепотом, но очень отчетливо:
– Я готов поддержать признание твоего внука, Марк. Но взамен ты должен отдать свою внучку за моего сына. Я слышал, ее не лишили ноши патрициев. Так ведь? Очень хорошо. Именно такая невеста подойдет моему сыну.