Всё было крепко в замке, всё налажено для жизни, но стояла здесь глубокая печаль и отчаянье, не было в нём ни тепла, ни радости, всякий, попавший в каменный мешок его брюха, чувствовал себя приговорённым к казни, только отложенной на некоторый срок.
Не только рабы, но и охрана, и приближенные Черного Паука жили в постоянном страхе и унынии, потому и не заводили себе ни семей, ни даже наложниц. А музыканты и танцоры, которых приводили силой, не могли выдавить из своих инструментов ни капли радости даже под страхом смерти, а между тем чёрная слава об ужасном месте расползалась по всей Великой стране.
Иногда рабы сами бросались вниз, на острые камни от тоски и отчаянья, поэтому вокруг высоких стен страшного замка постоянно кружили стаи голодных черных птиц, добавлявших и без того ужасному месту ещё больше мерзости.
Так и правил Мэтр Черный Паук.
Конечно же, он не был бессмертным, каждого правителя сменял его сын, бравший имя своего отца и так длилось много столетий. Ни одна девушка не пошла бы замуж за страшного правителя ни за какие богатства. Её брали силой и, родив в неволе сына, каждая умирала от тоски. А Замок становился всё выше и мощнее.
Но однажды Боги Скал разгневались на Чёрного деспота и злились так сильно, что затряслись горы и рухнули все древние постройки, а изнутри выполз огромный огненный Змей, проглотивший всё живое, потом с неба хлынула вода и затопила то, что рухнуло, не оставив никаких следов. Осталось на месте Замка только небольшое озеро и по берегам его Боги поселили птиц, у которых вместо перьев торчали острые стрелы для того, чтобы они не пускали сюда жадных и любопытных пришельцев.
Вот таким было это миленькое место. Мало, кто из смельчаков других кланов решался проникнуть на территорию, с такой репутацией, тем более, что-то искать здесь, но глава нашего клана, Карг Обгорелый, сам обнаружив богатства, каждый Круг приводил сюда свой народ и это помогало иритам выжить за счет дорогих находок, ценность которых была иногда очень высока. И найдя маленькую древнюю безделушку, можно было бы жить безбедно целый круг.
Но в клане все ценности сдавались вождю, которого народ любил, верил и подчинялся беспрекословно. Законы, установленные в клане, отшлифовывались столетиями, вбивались в голову с самого детства и были поэтому просты и понятны.
Пашке, который не очень-то любил учебу и зубрёжку, не пришлось особенно напрягать свои мозги, чтобы вспомнить их:
Закон Первый- каждый готов умереть за свой клан.
Закон Второй- всё твоё имущество принадлежит клану.
Закон Третий – каждый мужчина должен быть воином, а женщина – хозяйка у очага – должна давать приют каждому воину и каждому ребёнку клана.
И всё! Никакого тебе толстенного уголовного кодекса, судей, адвокатов! Нарушившие Закон изгонялись из Клана на общем сборище, а предатели, если были пойманы, чаще всего сами лишали себя жизни, если не были последними трусами.
Все эти ужасы Пашка рассказывал взахлёб, как будто, найдя для себя в этой жизни самое главное, было очевидно, что ему всё это средневековье очень понравилось. А Мишка слушал с некоторой тоской, особенно о необходимости стать воином. Никогда в нём не было желания избить и победить кого-то и то тело, в котором он сейчас находился тоже ему поддакивало и Мишка понял, что он не просто так попал в постороннее тело, его двойник здесь по характеру был таким же как он сам! Эта мысль его очень поразила. И Пашка, похоже, тоже нашел сам себя.
Потом они бродили по опустевшим пещерам и Мишка легко «вспоминал» всё, что видел и слышал, как будто с хорошо известной ему картины стряхивали муку, под которой проявлялось знакомое изображение.
Все взрослые, кто мог, ушли «работать» – на поиски, оставались только несколько женщин, возившиеся, как и все мамы на кухне, и ласково кивали, приглашая поесть, да мальчишки разного калибра, причем даже самые маленькие что-то делали по хозяйству, помогая матерям.
Мишка не очень удивлялся этой приветливости. Всё так и должно было быть, он же просто попал в свой родной клан. Ну, ходил, заблудился, упал, поранился, а теперь он – дома. Старая, земная память стояла где-то сзади и не мешала его воспоминаниям о новом мире.
В некоторые моменты он вдруг задумывался о своём земном доме, о родителях, жалел их за то, что те сейчас волнуются, поднимают на ноги милицию и знакомых. Наверно их с Пашкой будут искать с собаками, расклеят по всему городу объявления с фотографиями, будут долго расспрашивать знакомых и одноклассников, найдут следы в старом дворе но никому и в голову не придёт то, что с ними приключилось на самом деле. Будут, конечно, рыдать. А потом их забудут. Забудут?! Да нет, как это? Разве он сам может потерять память о своих близких?
Обойдя пещеру, мальчики вышли на общую кухню и неплохо перекусили. Тёплые мясные комочки, напоминающие земные котлеты, с гороховыми лепёшками, невероятно вкусные после вчерашнего голодного дня. Потом им стало стыдно за своё безделье, и они приносили воду из ручья, раздували огонь в очаге специальными мехами, полоскали стиравшиеся шкуры, носили тяжелые корзины и бегали, играя, с малышами, которые веселились и вели себя также, как обычные земные дети.
И тут Мишка сделал то, о чём потом долго раздумывал. Он, конечно, знал, точнее, «вспомнил» местные игры, но все они показались скучными, а земное просачивалось из его мозга и он решил устроить игру в мяч, которого просто не нашел в пещере. Были всякие куклы, костяные маленькие мечи, маски, а вот мяча – не было. Да и слова такого у иритов не нашлось.
Выпросив у одной из женщин куски ненужной шкуры, они с Пашкой набили ее какими-то огрызками и обрывками, закрепили жилистой ниткой, тоже выпрошенной напрокат, а дырки Мишка прожег раскалённым камушком. Часто видел как это дома делал отец – протыкал кожу простым гвоздиком, вставленным в палочку, разогретым докрасна над газовой плитой, но так как гвоздя под рукой не нашлось, пришлось применить камушки. Получился почти круглый, наполовину набитый мешок, подобие мяча.
Пашка мгновенно понял всё и помогал, как мог, кроил, зашивал, протыкал, а потом они вдвоем начали футболить тяжелыми копытами, хотя местные ноги не очень-то их слушались. В это радостное веселье включились мелкие пацанята, на общую радость подходили смотреть мамаши, получился замечательный шум и гам, такой, что все они даже не заметили, как пролетел остаток дня и вернулись взрослые.
Вернулись они тихо, уставшие, с тяжелыми наполненными корзинами, и на детские причудливые, непривычные прыжки в погоне за кожаным мешком посмотрели сурово и молча, как будто встретили нечто чрезвычайное и невероятное. Пауза начала разряжаться тем, что дети, видя родителей, бросались к ним и постепенно игра закончилась.
Точка была поставлена, когда мяч, метнувшись в последний раз, попал в руки вождя, который с удивлением и осторожностью взял непонятную вещь и достаточно долго осматривал незнакомую конструкцию.
Мишка только теперь увидел своих «родителей», таких же запыленных, вымотанных, с корзинами на плечах, стоящих в толпе взрослых как-то отчуждённо и не спешивших обнимать своё чадо. «Что-то не так?» – подумал он- «может, они увидели, что мы – не такие, как были раньше?»
– Кто это сделал?
Вопрос вождя был так неожиданно холоден, что мальчики оба сразу почувствовали себя как на уроке, которого они не выучили и которого не было в расписании. Вождь передал «мяч» суровому худому старику, и Мишка знал, кто это. Шаман, ведун, знахарь, пастырь, священник, всё в одном теле. Он был не правой рукой вождя, скорее, частью его, может быть, даже головой. Его мнение было порою суровее, чем мнение самого вождя и всё Мишкино существо боялось его как колдунов из легенды о старом замке. Но надо было отвечать.
– Это я, мэтр. Я хотел развлечь малышей.
Мишкино тело перед ответом само подогнуло одно его колено и склонило голову. Никогда дома он не встал бы вот так, даже перед директором школы, здесь же всё произошло само, автоматически. Несколько тягучих минут прошло, пока колдун рассматривал непривычный для себя предмет, иногда пристально поглядывая на Мишку, и молча вернул Вождю.
– Покажи. Что вы с этим делали?
Это был приказ, не выполнить который было нельзя. Мишка поднялся с колена, взял мяч и они с Пашкой стали неловко перекатывать его с опаской, не понимая, чего от них хотят.
Так прошло еще несколько минут в полном молчании.
– И зачем это нужно?
Вождь не понял. Мишка решил, что лучше – отвечать то, что есть, а там – будь, что будет.
– Это улучшает ловкость и быстроту движения, мэтр.
(опять пауза)
– Покажи. Что надо сделать?
– Надо закатить это, только с помощью ног, не прикасаясь руками между вот этих камней, мэтр.
Мишка показал два камня, поставленные как ворота.
– А что будете делать вы?
– Мы будем мешать и закатывать это вон туда, между тех камней. Только возьмите себе ещё воина, мэтр.
И тут Большой Вождь, кивнув одному из воинов, скинул с себя тяжелый плащ, в котором стоял до сих пор и вошел на площадку.
Места в пещере было маловато, но землянам надо было спасать свои шкуры, это они уже интуитивно поняли.
И постарались на совесть. Конечно, глухое пространство в теле горы – не футбольное поле, мешок – не настоящий мяч, а на ногах не кроссовки, а грубая обувь с жесткой подошвой, но сидели в головах главные приемы обмана и передач, которых вождь, конечно же, не знал.
Он был силен и ловок, а мальчишки – юркие как ящерицы, сыгранные на пустыре старого двора и знавшие, что надо делать на уровне подсознания, разносили его вместе с сильным молодым воином в пух и прах на глазах своего же народа. Те, кто со своими малышами уже ушел отдыхать в свои кельи, вернулись, услышав подозрительный шум и теперь весь объём пещеры заполнял густой азартный гул, вскрики одобрения и поддержки.
Ириты оказались наивными и падкими на азарт как дети. Хорошо поняв, что мяч нельзя трогать руками, толпа радостно кричала, когда мужчины это непроизвольно делали, громкие крики заменили свисток судьи. Взрослые, лишенные в походе хоть каких-то развлечений, хохотали до визга. Каждый гол сопровождался криком, которому позавидовал бы даже столичный стадион.
Бой был недолгим. Достаточным для того, чтобы вождь сначала понял суть игры и её правила, затем, чтобы он решил проучить наглых юнцов, потом, чтобы он взбесился, проигрывая, как и любой мужчина, которого бьёт слабейший, и, наконец, приходя в себя, как мудрец, который умеет делать правильные выводы даже из поражения.
Вождь вдруг остановился и поднял руку. Все замерли, прекратился шум. Он оглянулся на колдуна, как бы советуясь с ним, и, не получив никакого ответа, вдруг захохотал:
– Это же очень хорошо!
Вот уж тут на площадку бросились родители, переживавшие не меньше сыновей, но осознающие глубину опасности, которая нависала над дерзкими юнцами гораздо отчетливее и конкретнее, чем они сами. Конечно, вождь был демократичен и добр, но самолюбие – это такая тонкая струна, которую никому не следует трогать без особых на то причин.
ДУМАЮЩИЙ
(Мроган)
Мне влетело по полной. Сначала, после облизывания, на меня накинулась моя новая мать, которая, как и все женщины склонны к излишней эмоциональной нервозности. Она припомнила, что только с моим сумасбродным характером можно было пропасть в горах и вынудить весь клан обшаривать скалы вместо отдыха на тёплых шкурах, а уже на следующий день заставить нервничать самого вождя, и ещё неизвестно, чем всё это кончится.
Потом занудил отец. Как и все папаши, сдерживая желание отлупить сына как следует, он, что ещё хуже, монотонно наставлял меня на путь истинный: мы – воины старинного рода, воин должен делать то, что ему предписано, не думая и не рассуждая о том, почему мир устроен так, а не иначе. Я, сын мэтра, должен понимать, что стабильность мира зыблется на его устойчивости. Своим поступком неразумный сын нарушил какие-то древние устои и перебудоражил весь клан, если теперь над нами начнут смеяться, то вовек не отмыться от позора, и тому подобное.
Потом он поставил меня в позицию и заставил часа два отрабатывать движения двух рук воина, курс молодого бойца. Главным оружием иритов считается кинжал с двумя лезвиями, загнутыми как когти, одним, от руки, более длинным, в три ладони другим в одну ладонь, и у воина этих кинжалов два, по одному в каждой руке. Для обучения разработан далеко не изящный танец, который надо исполнять безошибочно, иначе можно не только схлопотать хворостиной, но и порезать себе руки. Это воинский танец, его с пелёнок разучивает каждый мальчик и с ним уходит в мир духов старик, если случайно останется жив в этом буйном мире.
Конечно, никакой стали, в руках моих торчали два кожаных имитатора и поначалу я, вспомнив фильмы про японскую и китайскую мафию, почувствовал даже некоторый романтизм новой жизни. Но потом ужасно надоело. Одно и то же по сто раз, тоска! С движениями я упарился не меньше, чем пиная мяч, и начал понимать, что после таких упражнений уже не захочется никаких других игр. Наверно поэтому так отнеслись к моим скачкам с мячом взрослые.
Моё новое тело, спасибо ему, видимо, раньше принадлежало очень старательному ученику, поэтому особенных ошибок я не делал, но мысли бегали в стороне и не раз я получил по ногам тонким хлыстом, которым вооружился отец. Потом, не выдержав, он воодушевился и сам пристроился рядом со мной и начал делать точно такие же выкрутасы телом, задавая темп голосом. Оказывается, к танцу есть ещё и своеобразная ритмичная речёвка без слов.
В конце концов, как ни странно, мне это представление очень понравилось, особенно, когда я ловил улыбку матери, которая давно перестала сердиться, с любовью смотрела на своих мужчин и смеялась так заразительно, что всё моё существо хотело отчудить что-нибудь экстра эдакое, чтобы порадовать её ещё больше.
Потом нас позвали на еду, а после еды мы сели… плести корзины. Я, преодолев первый приступ удивления, наконец, понял, зачем в углу пещеры валяется столько прутьев, гладких и длинных, а затем и руки мои вспомнили, как надо выплетать донышко и прочие части, а отец в это время поучительно объяснял, как совершенно тупому ученику, что в наших краях не растут большие растения с толстыми стеблями. В некоторых странах растут, но он их никогда не видел, а вот такие прутья растут везде, в каждом болоте и на любом пустыре, и даже самый захудалый воин просто обязан уметь сплести себе подстилку для сна и корзину для переноски и легкий шлем на голову, или, хотя бы, топливо для печки.