Сергий левой рукой снял с вешалки картуз, затем правой сделал резкое движение и было понятно — если кому из сирот в самом деле предложат поработать и получить хорошую специальность, то вцепятся бульдожьей хваткой. Не оторвать. И благодетелю в спину плевать не будут. Особенно, если хозяин из своих, голодранцев. Знает, каким трудом зарабатывают на кусок хлеба.
Поклонившись, гость ушел, аккуратно закрыв за собой дверь. В библиотеке ждала гора отобранной литературы. А три старика сидели и смотрели в окно. Мимо которого по улице когда-нибудь проедет модное лакированное «ландо» на ярко-красных дутых покрышках.
Сидевший справа хозяин трех ателье вздохнул и погладил мозолистой ладонью изрядную лысину:
— Я так думаю, что несколько старых пердунов перестали смотреть вперед и лишь оглядываются за спину. Соломон ведь с нами давно не очень ладит. Как племянника его отказались по-родственному в контору взять, так при встрече больше не здоровается, лишь пальцем котелка коснется и дальше идет. Чтобы он рекомендацию кому-то дал — это надо в самом деле заслужить.
— Ну, про «старых» ты загнул, мне всего лишь чуть больше полусотни натикало… — усмехнулся второй. — А про парня я слышал. Когда попросил о встрече, справки навел. В самом деле — умный мальчик. Сейчас у строителей. И раствор кладет, и красит, и бухгалтерию с хозяйским счетоводом сверяет. А еще Соломону помогает с бумагами разбираться… И вроде как экзамен сдал по финансам. С такой хваткой — далеко пойдет.
— Вот именно. Пойдет и людей за собой поведет. И будут это сироты из приюта, а не мой двоюродный племянник, который как раз мог бы на выходных после решения домашних задач еще подработать. Тем более, что за ними сам Аристарх Гвидонович присматривать будет… Поэтому, схожу-ка я завтра в гости к Соломону. Нехорошо все же: родня, а даже не здороваемся. Будто не ашкенази… Может, еще раз с господином Макаровым потолкую.
Сидевший напротив мастер-часовщик фыркнул:
— Не рано господином мальца величать вздумал? Ему ведь всего пятнадцать, не больше!
— В пятнадцать он свою контору откроет. А к двадцати пяти миллионщиком станет. Мне так мнится, Аарон. И, может, в спину нам шипеть не станет, но вот дел точно вести не будет. У тех, кто из нищеты и голода своим талантом наверх пробился, память долгая. И нашу чванливость он точно не простит…
***
За обеденным столом у Найсакиных политику не обсуждали. Это правило папа’ установил давным давно и неукоснительно ему следовал. Но — новость о покушении на императоров взбудоражила город и газетные статьи комментировали буквально на всех углах. И то, как идет следствие. И то, что за безумный поляк вообще решился на атаку.
Сашенька все это внимательно читала и никак не могла определиться с личным мнением. Либо — жители Варшавского протектората заигрались в выдуманную свободу. Либо — англичанка гадит, пытаясь стравить братские народы между собой. О чем и пожаловалась сестре, шествуя вместе с Еленой на ужин.
— Знаешь, копуша, для обычных жителей Империи это не столь важно. Кто именно подбил бывшего студента на акцию — с этим специально обученные люди разберутся. Нам же главное — чтобы сгоряча войну не развязали.
Поприветствовав родителей, обе девушки устроились на своих местах. Покосившись на маму, Сашенька тихо прошептала:
— И вовсе я не копуша! Нечего выдумывать!
— Интересно, кого же я ждала сегодня утром почти час? Чудом на примерку не опоздали.
— Воскресенье. Имею право чуть дольше поспать… А войны — не будет! Император не допустит. Но если кто вздумает напасть, то мы — ух!..
Закончив заправлять белоснежный платок за накрахмаленный воротник сорочки, Николай Павлович уточнил, с легкой иронией разглядывая младшую дочь:
— Ух — это кто? И зачем?
— Ну… Если вдруг из-за покушения будет война, то армию ведь отмобилизуют… Может, даже кто-то из имперской семьи снова в сестры милосердия пойдет. Чтобы спасать раненных солдатиков… Я бы — так же смогла! Мне к осени первый экзамен сдавать.
Но столь замечательная идея почему-то не нашла отклик в сердцах домашних.
— Экзамены — это понятно. А насчет войны — не дай Бог! Любая война — это беда, разруха и смерть ни в чем не повинных людей. Так что, газетчики навыдумывали уже невесть что, а молодежь и рада подхватить трескучие лозунги.
— Но я бы…
Сидевшая справа Елена поправила выбившийся локон и фыркнула:
— Боюсь, тебе в армии не понравится. Там грязь, лихоманка, вши и вставать заставляют в шесть утра. С твоими привычками лучше посылки на фронт собирать, если уж до серьезных дел дойдет.
Спор прекратила Нина Августовна, тихонько постучав вилкой по хрустальному фужеру:
— Так, давайте сменим тему. На улице весна, вы собирались обновить гардероб к июньскому балу у губернатора. Вот это — я готова слушать. А ужасы газетные оставьте за пределами гостинной… Или лучше даже — за пределами нашего дома. Мы не профессиональные военные, призыву не подлежим. Поэтому переливать из пустого в порожнее не стоит. Оба императора живы, без единой царапины — и хорошо. Пусть так и дальше будет.
Конечно, спорить с родителями Сашенька не стала. И с сестрой тоже. Потому как на бал ехать вдвоем. Если рассердить Елену, запросто можно остаться одной, ведь приглашения получать будет она. Взбрыкнет — и все, отдаст красиво украшенную карточку какому-нибудь кавалеру из университета, что постоянно увиваются рядом.
Но сама идея — попасть на будущий фронт медсестрой и спасать жизни раненных бойцов, казалась очень привлекательной. А главное, по возвращении с фронта домой с младшенькой в семье придется считаться. Особенно, если медаль получить. За какой-нибудь выдающийся подвиг…
***
Шел последний день Страстной Седьмицы, на завтра город собирался праздновать Пасху. Поэтому оба дня считались официальными выходными и Агафон собрался заглянуть в гости к подруге, у которой изредка бывал вечерами. Как узнал Сергий, вдова плотника жила в Витке, недалеко от последней остановки трамвайной линии. Супруг еще не старой женщины умер три года назад, умудрившись отметить зимой день рождения и пьяным по дороге домой замерзнув в сугробе. Теперь прачка бедовала без мужской помощи, пытаясь не скатиться в полную нищету и заботясь о пятилетней дочке.
Как именно старший бригады познакомился с Пелагеей, Агафон не рассказывал. Судя по нечаянно услышанным фразам, в гости он захаживал уже второй год, как только приезжал в Новгород на заработки. Но зубоскалам, вздумавшим разок оценить чужие прелести, навалял от души, после чего скользкую тему в бытовках больше не поднимали.
Устроившись на скрипучих ступеньках, Сергий задумчиво разглядывал сапоги, обильно сдобренные черной вонючей ваксой. Сегодня парень решил устроить себе выходной. На Пасху в город соваться не хотелось, запросто могли в толчее бока помять. А вот сегодня — отличный день. Семейные сейчас за покупками толпами бродят, зато на центральной набережной пока еще относительно свободно. Тепло, солнышко из-за редких кучерявых облачков ласково светит. И ощущение праздника и свободы. Не нужно куда-то бежать, тащить, волочь или сидеть за книжками, пытаясь уложить в кипящей от напряжения голове все эти «надлежит взимать с каждого зипуна податей на пять копеек меньше в летние месяцы». И подобного рода «надлежит» — на каждой странице толстых уложений о таможенных сборах.
— Не хочешь домашнего поснедать? — Агафон легко спустился по ступенькам, натужно скрипнувшим под тяжелым телом. — Вид у тебя вполне представительный, по дороге назад вечером можно будет и по центру прогуляться.
— Так я пустой, разве что гривенник в кармане в одиночку горючими слезами обливается. Как без подарков в гости ходить?
— На двоих хватит, я сластей набрал, пряников и тесьмы прикупил, — помахал большим бумажным пакетом черноволосый великан. — Пойдем, а то зачахнешь скоро с бумажками. Хоть на свет белый поглядишь.
Задумавшись, Сергий прикинул, что ему хочется больше: в одиночку болтаться по городу, где уже в центре каждый закоулок знает, или в самом деле в гости сходить. Желание увидеть новые лица перевесило.
— Пойдем. Мне в участке пару талонов на трамвай дали, так что хоть дорога бесплатной будет.
Витка изрядно отличалась от застроенного многоэтажными домами центра Великого Новгорода. Поселок, расположенный к северу от города, почти уже сливался с ним в одно целое. Заросшие бурьяном пустыри и поля разметили, застроили складами и мастерскими. У мощеной булыжником площади напротив крохотной церкви появилось трамвайное депо, а по правую руку гордо сиял отмытыми окнами лабаз купца Ситникова. Бойкий делец сколотил состояние на продаже разной мелочи той части горожан, у кого изрядных капиталов отродясь не было. Но на спички, керосиновые лампы, иголки и разную рухлядь россыпью все же деньги находили. А то, сколько на каждой отдельно проданной мелочи наваривал купец — так кто же секреты откроет?
По Большой Столичной в синем вагончике докатили до конечной за час, устроившись на задней площадке. Сначала стояли, а как разряженная публика по дороге вышла, нагруженная покупками, так и вовсе перебрались на зеленую деревянную лавочку. Поглядывая на все чаще встречающиеся одноэтажные домики, Сергий спросил:
— Ты же вроде холостой, Агафон? Если люба тебе, так что в жены не возьмешь?
Поглаживая окладистую черную бороду, бригадир вздохнул:
— Если бы с наших была, с Белозерска, еще бы прошлой осенью под венец позвал. Но — Пелагея из ижор, а у меня предки все карелы. Чтобы родня жену не замордовала, надо из своих искать. Да и не даст отец благословения, если кого со стороны приведу.
— Тебе виднее, — не стал спорить Сергий, подставив под ветерок светлый пушок, медленно проклюнувшийся на месте сбритой шевелюры. — Просто я вот от родных уже какой год даже весточки не имею. Как уехали — так все сам. И для себя вторую половину буду искать, не оглядываясь на других.
— Одному, без родни, трудно, — покосился на парня Агафон.
— Трудно, не спорю. Но с нелюбимой под одной крышей долго не прожить. Я бы пить начал или из дому бы куда подевался.
От остановки нужно было пройти мимо покосившегося забора узким проулком, потом попетлять чуть по узким натоптанным дорожкам. Здесь в основном жили семейные рабочие и мелкие ремесленники. Если по Столичной идти дальше на север, то там уже тянулись крохотные частные наделы и было видно соседнюю деревню за редким леском. Но витчане считали себя горожанами и гордились как церковью, так и трамвайной линией. Новгородцы, не на помойке найдены!
Домик Сергию понравился. Крохотный, с двумя маленькими окошечками, которые выходили на дорогу. Невысокий палисадник, маленькая клумба у стены с редкими цветами. Из-за угла выглядывал дровяник. Похоже, позади еще и двор с клочком обрабатываемой земли. Кстати, оттенок побелки на стенах показался парню знакомым. Возможно, пару ведер со стройки Агафон все же прихватил. А что? Намешали тогда пол-бочки, не вычистив как следует, вот и отдавало лишней синевой. Пришлось все на подвал потратить. И если бригадир чуток для своих нужд использовал — его дело.
Постучав, здоровяк толкнул дверь и заглянул внутрь:
— Пелагея, дома? Принимай гостей.
Выслушав ответ, махнул Сергию — заходи.
Внутри было светло. Солнечный свет заливал комнату, печку по левую руку и небольшую кровать у правой стены. В центре стоял добротный крепкий стол и пара длинных скамеек. Похоже, бывший супруг постарался для семьи. Все очень скромно, но чисто.
Пока Агафон раскладывал гостинцы на застиранной скатерке, шутки-прибаутки сыпались не переставая. Но Сергий сначала замер позади старшего, потом тихо положил руку на плечо и прижал палец к губам, кивнув в сторону Пелагеи. Только после этого мужчина заметил, что в доме стряслась какая-то беда.
Маленькая пятилетняя девочка лежала на кровати, прикрытая лоскутным одеялом, сипло дыша. Хозяйка дома только что напоила дочку из чашки водой и повернулась к гостям. Посеревшее лицо, запавшие глаза, глубокие морщины, прорезавшие лоб. Наверное, в другой бы момент Сергий сказал, что женщина красива, но сейчас горе оставило свой след на лице.
— Что стряслось?
— Утром еще на зорьке Стефа побежала укропа с петрушкой на грядке нарвать. И ее у забора какая-то гадость укусила. Я было думала, что гадюка цапнула, но след другой и у нас их обычно не бывает.
— Что за след?
Пелагея приподняла одеяло и показала на правую ногу дочери. Там от пятки к колену тянулся багровый рубец, похожий на след от удара электрическим током. Подойдя поближе, Сергий присмотрелся и ощутил, как по спине побежали мурашки. «Жорех подколодный, ядовит, зачастую можно найти рядом с бедолагой, которого ужалил» — подсказали воспоминания Зевеке. Еще один привет с темной стороны.
— Вам в церковь надо, уважаемая. Чтобы жар уняли и боль чуть сняли. А потом к докторам, кто от разных темных тварей лечить может.
— В церкви нас не примут, — всхлипнула Пелагея.
— Почему? — удивился парень. Но видя, что женщина лишь сердито поджала губы, повернулся уже к Агафону: — Почему нельзя в церковь? Демонические следы они обязаны чистить, это их обязанность!
— Потому что поп местный еще при живом муже пытался клинья подбивать. А как Пелагея овдовела, так чуть ли не каждый вечер в гости напрашивался. Как получил отказ, так обиделся и на порог церковный даже не пускает.
— Значит, надо в город ехать.
— Праздник сегодня, не забыл? — Агафон стоял в растерянности, беспомощно глядя на маленькую девочку, разметавшуюся в жару на кровати. — Все закрыто. Если даже где и примут, то два дня придется ждать, пока доктора обратно не появятся.
Действительно. Пасха же на носу. Чтобы ради безродной подзаборной нищеты уважающий себя врач в больницу поехал? Не князи, не аристократы пострадали, потерпят… А время-то идет.
Подумав, Сергий тихо промолвил:
— Я могу попытаться помочь. Но — если об этом чужие узнают, мне не жить… Вода горячая есть?
— Вода?.. — Пелагея растерянно вскинулась на печь. — С утра не топила, нет пока.
Внимательно взглянув на снявшего пиджак парня, Агафон быстро прошел к притулившемуся в углу пошарпанному сундуку, порылся слева от него и достал крохотный керогаз — медная блямба топливного бака, чугунное колечко на ножках сверху, покрытое копотью сопло.
— Сейчас согреем. И печь растопим. Сколько воды надо?
— Четверть ведра хватит. Можно не кипяток, но чтобы рука с трудом терпела.
— Пелагея, принеси воды из колодца. А я пока помогу, чем еще надо.
Сергий тем временем уже закатывал рукава. Это учитель был великим мастером, мог с темными силами на расстоянии общаться. А будущему некроманту придется в прямом контакте, пядь за пядью…
Несколько кусков серой холстины были разодраны на широкие полосы, вымочены в горячей воде и уложены слой за слоем на пораженную ногу. Затем Сергий присел на пододвинутую лавку и протянул ладони вперед, закрыв глаза. Он прислушивался к собственным ощущениям, стараясь вспомнить, о чем успел вычитать в дневниках покойного Германа. Значит, мертвое ощущается как пустота в токах жизни. И следы яда от жореха просто обязаны быть видны человеку, который отмечен талантом к некромантии. Ведь не зря же Зевеке выбрал именно его. Из миллионов других кандидатов. Из…
Сергий сидел с закрытыми глазами, но не видел никаких сияющих линий, описанных в книгах. Не видел зеленого плетения, изображенного на картинках с пометками «энергетические каналы здорового тела». Не видел ничего. Но неожиданно где-то на грани померещилось, будто ладони ощущают дискомфорт. Вот здесь — тепло кожи, которое пробивается даже через намоченные тряпки, а тут — будто кольнуло льдинкой. Самую малость. Но если чуть собрать ладонь в чашу, то холод потянется следом, растекаясь по холстине. И еще, и еще…