Но женщина чертовски быстра, и, сколько ты ни борись и ни пинайся, она отбирает у тебя нож, а у тебя больше не осталось сил, чтобы бороться или пнуть в ответ.
Снова клетка. Наручники. Всю прошлую ночь ты просыпался… потел… ухо по-прежнему не слышало… дышать приходилось ртом, так как нос заложен. Она заковала даже твое больное запястье, так что рука опухла, да еще наручник жмет.
Утро уже в разгаре, но она еще не приходила. Топит в доме, и ты видишь, как из трубы поднимается дым.
День сегодня теплый, с юго-запада дует ветерок, облака быстро бегут по небу, то пряча, то открывая солнце, которое время от времени касается твоей щеки, а решетка отбрасывает тени тебе на ноги. Но ты все это уже видел, а потому просто закрываешь глаза и вспоминаешь прошлое. Иногда это помогает.
Часть вторая
Как я оказался в клетке
Моя мать
Я стою на цыпочках. Передо мной, на столике в прихожей, фотография, но я не дотягиваюсь до нее. Я изо всех сил вытягиваюсь и кончиками пальцев толкаю рамку. Она тяжелая, поэтому с грохотом падает на пол.
Я застываю, даже не дышу. Но никто не появляется.
Я осторожно поднимаю с пола фотографию в рамке. Стекло не разбилось, даже не треснуло. Я забираюсь с фотографией под стол и сажусь там, прижавшись спиной к стене.
Фотографию напечатали в день ее свадьбы, и мама на ней очень красивая. Она щурится: солнечный свет играет и в ее волосах, и на белом платье, и в белых цветах, которые она держит. Рядом с ней ее муж. Он тоже красивый, и он улыбается. Поэтому я закрываю его ладонью.
Не знаю, сколько времени я так сижу. Мне нравится смотреть на маму.
Незаметно подкрадывается Джессика: я забыл, что надо прислушиваться к ее шагам.
Она хватает рамку и тянет к себе. Но я не отпускаю. Держу крепко. Изо всех сил.
Но тут у меня начинают потеть ладони. Да и Джессика гораздо старше; она тянет рамку так сильно, что вытаскивает меня из-под стола и ставит на ноги, а фотография выскальзывает из моих пальцев.
Она поднимает рамку над своим левым плечом и, очертив в воздухе диагональ, наносит ею мне удар в челюсть.
– Никогда больше не трогай это фото.
Джессика и первое уведомление
Я сижу на своей кровати. Джессика сидит рядом со мной и рассказывает историю:
А мама спрашивает: «Вы пришли, чтобы забрать его?»
Молодая женщина у дверей отвечает: «Нет. Вовсе нет. Мы бы никогда так не поступили». Она говорит искренне и очень хочет все сделать правильно, но она еще наивная.
– Что значит «наивная»? – перебиваю я.
– Невежа. Дурочка. Тупица. Точно, как ты. Понял?
Я киваю.
– Хорошо, тогда слушай.
Женщина говорит: «Мы ходим по домам всех Белых Ведьм Англии, рассказываем о новых правилах и помогаем заполнить формуляры».
Женщина улыбается. У нее за спиной Охотник. Он в черном, как все Охотники. Он большой, высокий и сильный.
– А мама улыбалась?
– Нет. После того как родился ты, мама ни разу не улыбнулась.
Когда мама не ответила, женщина из Совета встревожилась. Она спросила: «Вы ведь получали Уведомление, не так ли? Это очень важно».
Женщина пошелестела бумажками, прикрепленными зажимом к дощечке для письма, и вытащила само письмо.
Тут Джессика разворачивает пергамент, который держит в руках. Лист большой и толстый, две глубокие складки – продольная и поперечная – рассекают его в форме креста. Джессика держит его осторожно, словно драгоценность. Она читает:
Уведомление о решении Совета Белых Ведьм Англии, Шотландии и Уэльса.
Постановлено для усиления защиты всех Белых Ведьм отныне и навсегда ввести перепись всего ведовского населения Британии.
Постановлено для регистрации всех ведьм и их отпрысков (ведьм, не достигших возраста семнадцати лет) смешанного происхождения ввести следующие коды: Белый (Б), Черный/Не Белый (Ч) или Фейн/Не Ведьма (Ф).
– Знаешь, что это значит? – спрашивает Джессика.
Я трясу головой.
– Это значит, что у тебя половинный код. По коду ты Черный. Не Белый.
– Бабушка говорит, что я Белый Колдун.
– Ничего подобного.
– Она говорит, что я наполовину Белый.
– Ты наполовину Черный. Да ты слушай!
Когда та женщина заканчивает читать уведомление, мать так же молча уходит в дом, оставив открытой входную дверь. Женщина и Охотник идут за ней.
Мы в гостиной. Мать сидит в кресле у камина. Но огня в нем нет. Дебора и Арран, которые до этого играли на полу, теперь сидят на подлокотниках материного кресла, по обе стороны от нее.
– А ты где?
– Я стою рядом.
Я представляю себе Джессику, как она стоит рядом, надменно сложив на груди руки и выпрямив колени.
Охотник встает в дверях.
Та женщина присаживается на краешек другого кресла, кладет на плотно сдвинутые колени дощечку для письма и сжимает пальцами ручку. Она говорит матери: «Наверное, будет быстрее и яснее, если я сама все заполню, а вы потом просто подпишете».
Женщина спрашивает: «Кто глава вашего семейства?»
Мать выдавливает: «Я».
Женщина спрашивает у матери ее имя.
Мать отвечает, что ее зовут Кора Бирн. Она – Белая Ведьма. Дочь Элси Эшворт и Дэвида Эшворта. Белой Ведьмы и Белого Колдуна.
Женщина просит ее назвать имена своих детей.
Мать говорит: «Джессика, восемь лет. Дебора, ей пять. Арран, ему два».
Женщина спрашивает: «Кто их отец?»
Мать отвечает: «Дин Бирн. Белый Колдун. Член Совета».
Женщина спрашивает: «Где он?»
Мать отвечает: «Он умер. Убит».
Женщина говорит: «Простите».
Потом она спрашивает: «А младенец? У вас есть еще младенец».
Мать отвечает: «Он здесь, в ящике».
Тут Джессика поворачивается ко мне и поясняет:
– Когда родился Арран, мать и отец решили, что не хотят больше иметь детей. Поэтому они отдали колыбельку, коляску и другие детские вещи. Этот младенец нежеланный, вот он и спит на подушке в ящике, завернутый в старый грязный конверт, из которого вырос Арран. Никто не покупает ему игрушки или подарки, потому что все знают, что его не хотели. Никто не приносит матери цветы или шоколад, потому что все знают: она его не хотела. Такой ребенок никому не нужен. Мать получает за все время только одну открытку, но и она не с поздравлениями.
Пауза.
– Хочешь знать, что там написано?
Я трясу головой.
– Там сказано: «Убей его».
Я грызу пальцы, но не плачу.
Женщина встает и направляется к ящику с младенцем, Охотник за ней – ему тоже интересно взглянуть на странного ребенка, который никому не нужен.
Даже во сне он ужасно гадкий, маленький, тощенький, весь какой-то серый, а волосы у него черные и торчат сосульками.
Женщина спрашивает: «Ему уже дали имя?»
«Натан».
Джессика наловчилась произносить мое имя так, как будто это ужасная гадость.
Тогда молодая женщина спрашивает: «А его отец…?»
Мать не отвечает. Она не может выговорить это слово, потому что оно ужасно. Но все и так знают, просто поглядев на ребенка, что его отец – убийца.
Женщина говорит: «Может быть, вы напишете его имя».
И подносит свою дощечку матери. А мать уже плачет вовсю и не может даже писать. Потому что отец ее ребенка – самый страшный Черный Колдун на свете.
Мне хочется сказать: «Маркус». Он мой отец, и я хочу вслух произнести его имя, но мне страшно. Мне всегда страшно произносить его имя вслух.
Женщина решает еще раз поглядеть на спящего ребенка и даже протягивает руку, чтобы коснуться его…
«Осторожно!» – предупреждает ее Охотник, потому что хотя Охотники и не трусы, но они всегда остерегаются Черного колдовства.
Женщина говорит ему: «Это же просто ребенок». И гладит его тыльной стороной пальцев по голой руке.
Ребенок шевелится и открывает глаза.
Женщина восклицает: «О, боже!» – и делает шаг назад.
Поняв, что не надо было трогать такую гадость, она бросается в ванную мыть руки.
Тут и Джессика протягивает ко мне руку, разыгрывая сцену, будто хочет коснуться, но тут же отдергивает ее со словами:
– В жизни не дотронусь до такой гадины, как ты.
Мой отец
Я стою в ванной перед зеркалом и смотрю на свое лицо. Я совсем не похож на мать или на Аррана. Моя кожа темнее, чем у них, с оливковым оттенком, и волосы совершенно черные, но главное отличие – глаза.
Я никогда не встречал своего отца, не видел его фотографий. Но я знаю, что мои глаза такие же, как у него.
Самоубийство матери
Джессика еще раз бьет меня рамкой по лицу, очертив в воздухе очередную диагональ.
– Никогда больше не трогай это фото.
Я стою неподвижно.
– Ты слышишь?
На углу рамки осталась моя кровь.
– Она умерла из-за тебя.
Я отхожу к стене, а Джессика истошно вопит:
– Это из-за тебя она покончила с собой!
Второе уведомление
Помню, как дни напролет шел дождь. День за днем лило и лило, так что даже мне надоело бегать в одиночестве по лесу. И вот я сижу за кухонным столом и рисую. Бабушка тоже на кухне. Да она всегда здесь. Бабушка старая и худая, кожа у нее сухая и прозрачная, как обычно и бывает у стариков, но талия еще тонкая и спина прямая. На ней всегда какая-нибудь клетчатая юбка в складку и ботинки или резиновые сапоги. Она ведь все время на кухне, а пол там грязный. Потому что дверь на улицу всегда открыта, даже в дождь. Со двора, ища укрытие от дождя, забредает курица, что даже для бабушки уже слишком: внутренней стороной обутой в сапог ноги она осторожно выталкивает ее за порог и закрывает дверь.
На плите пыхтит горшок, узкий столбик пара поднимается над ним и быстро уходит вверх, под потолок, где расширяется, превращаясь в облако. Из тумана свисают пучки зеленых, серых, синих и красных трав и цветов; там же, в тумане у потолка висят в корзинках и сетках корни и луковицы. На полках рядами стоят стеклянные банки с сиропами, сушеными листиками, зернами, притираниями, снадобьями, а некоторые просто с вареньем. Покоробленная от сырости дубовая столешница завалена разными ложками – металлическими, деревянными, костяными, длинными, как моя рука, или коротенькими, как мой мизинец. Из колоды для рубки мяса торчат ножи, тоже разных размеров; некоторые намазаны какой-то пастой и лежат на доске для шинковки. Тут же стоят ступка с гранитным пестиком, две круглые корзинки и еще банки, банки и баночки…
На двери висят шляпа с сеткой, как у пасечников, коллекция передников и черный зонтик, изогнутый, как банан.
Все это я и рисую.
Я сижу с Арраном и смотрю по телеку старый фильм. Арран любит старое кино. Для него чем старее, тем лучше, а я люблю сидеть как можно ближе к нему. Мы оба в шортах: ноги у нас обоих худые и бледные, только его совсем бледные и дальше моих торчат за краем старого мягкого кресла. На левой коленке у него маленький шрам, на правой голени другой, побольше. Кудрявые светло-русые волосы почему-то никогда не закрывают ему лицо. У меня волосы длинные, черные и прямые и вечно свисают так, что закрывают мне глаза.
На Арране поверх белой футболки синяя вязаная жилетка. На мне старая красная футболка Аррана – его подарок. Я прижимаюсь к нему – он теплый, а когда я смотрю на него, он отрывает взгляд от экрана, медленно поворачивает голову и смотрит на меня. Его движения напоминают мне замедленную съемку. Глаза у него светлые, серо-голубые, с серебряными блестками; кажется, он даже моргает очень медленно. Доброта сквозит в каждом его движении. Как здорово было бы походить на него.
– Тебе нравится? – спрашивает он неспешно.
Я киваю.
Он обнимает меня одной рукой и снова поворачивается к экрану.
Лоренс Аравийский проделывает свой фокус со спичкой.
Позже мы сговариваемся повторить его. Я беру из ящика в кухне коробку спичек, и мы убегаем в лес. Я несусь впереди, чиркаю спичкой и держу ее большим и указательным пальцами, пока она не гаснет, полностью сгорев. Мои короткие, худые пальцы с ногтями, обгрызенными почти до корней, чувствуют боль, но я не выпускаю обугленную спичку.
Арран пытается повторить фокус. Но у него не выходит. Он похож на человека из кино. И спичка у него падает.
Когда Арран уходит домой, я опять проделываю то же самое. Это просто.
Мы с Арраном пробираемся в спальню к бабушке. Там стоит странный крепкий запах какого-то лекарства. Под окном – дубовая шкатулка, в которую бабушка прячет Уведомления от Совета. Мы садимся на ковер. Арран открывает крышку шкатулки и вытаскивает второе Уведомление. Оно написано на толстом желтом пергаменте, по которому вьются серые хвостатые буквы. Арран, как обычно, читает медленно, четко произнося каждую букву.
Уведомление о решении Совета Белых Ведьм
Англии, Шотландии и Уэльса.
В целях обеспечения безопасности и защиты всех Белых Ведьм, Совет намерен продолжать политику Заключения и Наказания, применяемую ко всем Черным Ведьмам, как совершеннолетним, так и не достигшим семнадцатилетнего возраста.
В целях обеспечения безопасности и защиты всех Белых Ведьм вводится ежегодное Освидетельствование совершеннолетних и несовершеннолетних ведьм смешанного Черного и Белого происхождения (Б 0.5/Ч 0.5). Результаты каждого Освидетельствования будут учитываться при определении каждой несовершеннолетней Ведьмы при ее совершеннолетии как Белой (Б) или Черной/Не Белой (Ч).
Я не спрашиваю Аррана, какой Код получу я – Ч или Б. Я знаю, что он не захочет меня огорчить.
Наступает мой восьмой день рождения. Надо ехать на Освидетельствование.
Здание Совета холодное, в нем полно серых каменных коридоров. В одном из них мы с бабушкой сидим на деревянной скамье и ждем. Я трясусь от холода, когда, наконец, появляется парень в белом халате и тычет пальцем в комнатушку слева от нашей скамьи. Бабушку туда не пускают.
В комнате сидит женщина. На ней тоже белый халат. Она зовет парня, который меня привел, Томом, а он ее – «мисс Ллойд». Ко мне они обращаются одинаково – «Неопределенный Код».
Они велят мне раздеться.
– Сними одежду, Неопределенный Код.
Я снимаю.
– Встань на весы.
Я встаю.
– Подойди к стене. Мы должны измерить твой рост. – Они измеряют. Потом фотографируют меня.
– Повернись боком.
– Встань подальше.
– Лицом к стене.
И оставляют меня разглядывать мазки от кисти на сверкающей кремовой краской стене, а сами разговаривают и убирают свои инструменты.
Потом они велят мне одеться, и я одеваюсь.
Они выводят меня в коридор и подталкивают к той же скамье. Я сажусь, но не смотрю на бабушку.
Дверь напротив отделана темным дубом, и через какое-то время ее открывает мужчина. Огромный охранник. Он тычет пальцем сначала в меня, потом в комнату за своей спиной. Когда бабушка начинает вставать, он говорит ей:
– Не вы.
Комната для Освидетельствований длинная, с высокими потолками и стрельчатыми окнами, прорезанными в двух стенах выше человеческого роста. Потолок сводчатый, с деревянными балками. Мебель деревянная. Огромный дубовый стол занимает почти всю ширину комнаты, отгораживая от меня трех членов Совета. Они сидят у его дальнего конца, на высоких резных стульях, как короли.
В центре сидит седая старуха, худая и такая бледная, как будто из нее высосали всю кровь. Справа от нее пампушка средних лет, у нее очень черная кожа, а волосы гладко зачесаны назад и туго стянуты. Мужчина слева еще моложе, он стройный, с густыми, светлыми до белизны волосами. На каждом из троих белые мантии из какой-то груботканой материи, которая странно переливается, когда на нее падает солнечный луч.