Воспрещается проводить Церемонию Дарения для несовершеннолетних ведьм и колдунов смешанного происхождения от Белого и Черного родителей (половинный код: Б 0.5/Ч 0.5) или Белого родителя и Фейна (полукровки: Б 0.5/Ф 0.5) без разрешения Совета Белых Ведьм. Любая ведьма, нарушившая этот запрет, будет считаться врагом Совета. Всякий, отмеченный половинным кодом, кто без разрешения Совета примет три подарка и кровь, будет повинен в нарушении воли Совета и соблазнении Белых Ведьм. Наказанием за такого рода нарушение предусматривается пожизненное заключение для обеих сторон.
Когда бабушка закончила читать уведомление, Дебора открыла было рот, чтобы что-то сказать, но я уже шел к двери. Арран схватил меня за руку и крикнул:
– Мы получим разрешение, Натан. Обязательно получим.
Мне не хотелось спорить, и я просто оттолкнул его в сторону. В саду стояла поленница дров и рядом топор, я схватил его и начал рубить, и все рубил и рубил до тех пор, пока топор не выпал у меня из рук.
Пришла Дебора и села со мной среди щепок. Положила голову мне на плечо, прижалась щекой. Я всегда любил, когда она так делала.
Она сказала:
– Ты найдешь способ, Натан. Бабушка поможет тебе, и я, и Арран.
Я обдирал мозоли с ладоней.
– Как?
– Пока не знаю.
– Вам нельзя мне помогать. Иначе вас обвинят в неповиновении Совету. И надолго запрут. Если не навсегда.
– Но…
Я сбросил ее голову со своего плеча и встал.
– Мне не нужна твоя помощь, Дебора. Ты что, не понимаешь? Ты ведь такая умная, а такой простой вещи не понимаешь?
И я ушел, а она осталась.
И вот Дебора получила свои три подарка и бабушкину кровь, через три года то же ждет и Аррана, ну а мне… Я знаю, что Совет ни за что не позволит произойти этому событию. Они боятся не меня, а того, кем я стану. Но если я не стану колдуном, то умру. Я это знаю.
Я должен получить три подарка и принять кровь моих предков, моих родителей и их родителей. Но кроме бабушки на свете есть лишь один человек, который может дать мне три подарка, который решится бросить вызов Совету и чья кровь может сделать меня колдуном.
Лес молчит. Кажется, он притаился и ждет. И вдруг я понимаю, что мой отец хочет мне помочь. Я знаю, что это правда. Мой отец хочет дать мне три подарка и свою кровь. Я уверен в этом так же точно, как в том, что дышу.
Я знаю, что он придет ко мне.
И я начинаю ждать.
А лес все молчит и молчит.
Он не приходит.
Тогда я понимаю, что для него слишком опасно прийти ко мне сейчас и забрать меня.
Значит, я должен пойти к нему сам.
Мне одиннадцать. От одиннадцати до семнадцати долгий путь. И я понятия не имею, как найти Маркуса. Даже не представляю, с чего начать. Зато теперь я знаю, что я должен делать.
Школа
Уведомление о решении Совета Белых Ведьм
Англии, Шотландии и Уэльса.
О любых контактах между носителями половинных кодов (Б 0.5/Ч 0.5) и Белыми Ведьмами, совершеннолетними и несовершеннолетними, надлежит сообщать Совету. Отказ носителя половинного кода сообщить о произошедшем контакте наказывается прекращением всех контактов.
Контакт считается установленным, если носитель половинного кода находится в одном помещении с Белой Ведьмой, совершеннолетней или несовершеннолетней, или в иных условиях оказывается от нее на расстоянии, не препятствующем ведению разговора.
– Ну и что мне теперь делать? Пойти в погреб и запереться? – спрашиваю я.
Дебора берет у меня из рук пергамент и перечитывает его снова.
– Прекращение всех контактов? Как это возможно? – Бабушка отвечает ей неуверенным взглядом.
– Не могут же они лишить его контактов с нами? – Дебора переводит взгляд с бабушки на Аррана. – Или могут?
Удивляюсь я Деборе и Аррану; они так ничего и не поняли. Это может значить все, что угодно Совету.
– Придется составить список всех Белых Ведьм, с которыми Натан вступал в контакт. Это нетрудно. Он и так почти ни с кем не встречается, а с Белыми Ведьмами особенно.
– Не забудь про О’Брайенов из школы, – напоминает бабушке Арран.
– Список совсем небольшой. Но нам надо быть настороже и просто соблюдать правила.
Бабушка права, список невелик. С ведьмами я встречаюсь только дома да в офисе Совета, куда езжу на Освидетельствования. Я никогда не бываю на праздниках, меня не зовут на свадьбы и вечеринки – мое имя отсутствует во всех пригласительных открытках, которые нам приносят. Бабушка остается дома со мной и посылает одну Джессику, а когда Дебора и Арран подрасли, то и их тоже. Потом они рассказывают мне о том, что было на празднике, но сам я на них не хожу.
Белые Ведьмы гостеприимны и рады приветствовать других Белых Ведьм, откуда бы те ни приехали, но у нас в доме почти никто не бывает. Те же, кто изредка остается у нас ночевать, смотрят на меня как на прокаженного или урода, так что я быстро привыкаю держаться от них подальше.
Когда мы с бабушкой приехали в Лондон на мое первое Освидетельствование, было уже поздно, и мы отправились к ее знакомым, которые жили возле Уимблдона; там бабушку сразу пригласили в дом, а меня оставили стоять снаружи на коврике и разглядывать красную крашеную дверь. Когда минуту спустя она выскочила на улицу, побелев в лице и вся дрожа от злости, то схватила меня за руку и буркнула:
– Переночуем в гостинице. – Помню, я скорее обрадовался, чем рассердился.
В начальных классах я учусь в маленькой сельской школе. Соображаю я медленно, сижу за последней партой, ни с кем не дружу. Как большинство фейнов по всему миру, учителя и дети в этой школе не верят в Ведьм; они не понимают, что мы живем среди них. Во мне для них нет ничего особенного – ну разве что тупость. Читаю и пишу я с горем пополам, а когда прогуливаю уроки, то у меня не хватает ума соврать бабушке. Единственное, что я усваиваю быстро, – это что лучше помирать со скуки на уроках, чем наслаждаться эффектом бабушкиных наказательных снадобий в любом другом месте. С первого урока я только и делаю, что жду, когда же закончится учебный день. Подозреваю, что в средней школе мало что изменится к лучшему.
И оказываюсь прав. В первый же день меня наряжают в старые серые брюки Аррана, которые слишком длинны, в белую рубашку с потрепанным воротом, полосатый сине-черно-золотой галстук с пятном и темно-синий блейзер, который висит на мне, как на колу, хотя бабушка и укоротила рукава. Единственное, что я получаю не из вторых рук, – это дешевый мобильник. «На всякий случай». Аррану тоже только что купили такой, и я понимаю, что, по мнению бабушки, «всякого случая» нам не избежать.
Я подношу телефон к уху, и в голове у меня тут же начинает трещать, как в телевизоре, когда идут помехи. Брать его с собой мне не хочется. Перед уходом в школу я потихоньку кладу его за телевизор в гостиной, где ему самое место, ведь от телевизора у меня в последнее время тоже поднимается в ушах какой-то свист.
В компании Аррана и Деборы дорога в школу и обратно кажется терпимой. Хорошо, что Джессика уехала учиться на Охотницу и больше не живет с нами. Охотниками называется элитное подразделение Белых Ведьм, которых Совет нанимает для борьбы с Черными Ведьмами. Бабушка говорит, что сейчас Охотники чаще работают в Европе, ведь в Британии Черных почти не осталось. Берут туда в основном женщин, но встречаются и талантливые колдуны-мужчины. Те и другие одарены и беспощадны, а значит, Джессика легко найдет среди них свое место.
После отъезда Джессики я впервые в жизни могу чувствовать себя дома свободно, но тут на мою голову сваливается школа. Я умоляю бабушку, чтобы она не отдавала меня туда, потому что это наверняка плохо кончится. Она отвечает, что Ведьмам надо «вливаться» в общество фейнов, «учиться идти на компромисс», и мне тоже, а потому со мной «все будет хорошо». Как будто эти слова имеют какое-то отношение к моей жизни.
Я жду совсем других слов и прозвищ, таких, как «противный грязнуля», «тина болотная» и мое любимое – «тупой осел». Я готов к тому, что меня будут дразнить дураком, грязнулей и нищим и что какой-нибудь идиот наверняка докопается до меня из-за моего маленького роста, но это меня не пугает. Все равно это будет только раз.
Я готов ко всему, но только не к шуму. Автобус похож на котел, кипящий голосами, воплями и шипением мобильников. В классе еще хуже – там полно компьютеров, и они издают пронзительный писк, который буравит мой мозг, и даже когда я затыкаю пальцами уши, легче не становится.
Другая проблема, самая серьезная, в том, что мы в одном классе с Анной-Лизой.
Анна-Лиза – Белая Ведьма и к тому же О’Брайен. Братья О’Брайен ходят в эту же школу, все, кроме старшего, Киерана – ровесника Джессики, который уже уехал. Ниалл учится с Деборой, а Коннор – с Арраном.
У Анны-Лизы длинные белые волосы, которые, искрясь, стекают по ее плечам, как река растопленного белого шоколада. У нее синие глаза и длинные светлые ресницы. Она часто улыбается, обнажая ряд ровных белых зубов. Руки у нее чистые до невозможности, кожа цвета меда, а ногти блестят. Ее школьная юбка всегда безупречна, будто только что выглажена. Даже школьный блейзер ей идет. Анна-Лиза из семьи Белых Ведьм, чья кровь веками не осквернялась смешением с кровью фейнов, а единственная связь, которая существовала между ее предками и Черными Ведьмами, заключалась в том, что те и другие время от времени убивали друг друга.
Я знаю, что от Анны-Лизы лучше держаться подальше.
В первый же день учительница просит нас написать что-нибудь о себе. На одну страницу или чуть больше. Я сижу перед белым листом и тупо гляжу на него, а он как назло откровенно пялится на меня. Я не знаю, что писать, да если бы и знал, то все равно не сумел бы. Кое-как мне удается накорябать свое имя печатными буквами вверху страницы, но даже его я ненавижу. Моя фамилия, Бирн, не моя, а мужа моей покойной матери. Ко мне она не имеет отношения. Я зачеркиваю ее, много раз. Мои пальцы вспотели от карандаша. Оглядевшись вокруг, я вижу, как строчат другие, а учительница ходит между рядами и поглядывает. Наконец она подходит ко мне и спрашивает, в чем проблема.
– Не могу придумать, что написать.
– Ну, может быть, ты напишешь о том, что делал летом? Или расскажешь нам о своей семье? – Так она говорит только с полными дебилами.
– Ладно.
– Сам справишься?
Я киваю, не сводя глаз с бумаги.
Когда она отходит от меня и наклоняется над чьей-то работой, я умудряюсь кое-что написать.
«у миню ест брат и систра мой брат Арран он харош и Деб систра умана»
Я и сам знаю, что это никуда не годится, но сделать лучше все равно не могу.
Мы сдаем сочинения, и девочка, которая ходит по классу и собирает листки, замирает, увидев мой опус.
– Что? – интересуюсь я.
Прыснув со смеху, она признается:
– Моему брату семь лет, он и то лучше пишет.
– Что?
Прекратив смеяться, она говорит:
– Ничего… – берет у меня листок и чуть не падает, споткнувшись, так она спешит поскорее добраться до стола учительницы.
Я оглядываюсь посмотреть, кому еще смешно. Мои соседи по парте увлеченно разглядывают свои карандаши. За соседней партой ухмыляются, но, поймав мой взгляд, мгновенно опускают глаза. То же происходит и за другой партой, справа от меня: глаза опускают все, кроме Анны-Лизы. Она смотрит не в стол, а улыбается мне. Я не знаю, смеется она надо мной или нет. И сам отвожу глаза.
На следующий день у нас математика, и я ничего не могу решить.
Учительница, слава богу, быстро сообразила, что, если меня оставить в покое и не спрашивать, я буду сидеть тихо. Не обращать внимания на Анну-Лизу не получается. Она правильно отвечает на вопрос. Отвечает на другой – и снова в точку. Когда она отвечает на третий, я слегка поворачиваюсь на месте, чтобы посмотреть на нее, и меня опять застают врасплох ее улыбка и взгляд.
На третий день, на уроке рисования, кто-то задевает меня рукавом. Чисто вымытая, золотисто-медовая рука проскальзывает мимо меня и тянется к черному карандашу. Возвращаясь, рука проводит краем рукава по тыльной стороне моей ладони.
– Какая красивая картинка.
Что?
Я смотрю на свой набросок черного дрозда, клюющего крошки на пустынной площадке для игр.
Но меня уже не интересует ни сам дрозд, ни его изображение. В голове у меня только одна мысль: «Она со мной заговорила!»
Потом я начинаю думать: «Ответь что-нибудь!» Но ничего не происходит, только «Ответь что-нибудь! Ответь!» эхом гудит в моей пустой башке.
Сердце, как ненормальное, колотится о преграду грудной клетки, а кровь в жилах вскипает словами, которые я не способен произнести, да и просто толком понять.
Ответь ей хоть что-нибудь!
Ничего путного не придумав, хрипло и невнятно мямлю: «Я люблю рисовать, а ты?» и еще: «Ты хорошо соображаешь в математике». К счастью, Анна-Лиза отворачивается прежде, чем я успеваю выдавить из себя что-либо еще.
И все же она была добра ко мне. Не считая моих родственников, она стала первой Белой Ведьмой, которая улыбнулась парню, не умеющему связно написать даже одно предложение. Первой. И единственной. Никогда не думал, что она может улыбнуться; едва ли это случится еще раз.
Поэтому я говорю себе, что надо держаться от нее подальше.
Но ведь бабушка говорила, что мы должны «идти на компромисс» и «приспосабливаться», а разве это не значит быть вежливым? Поэтому, когда урок заканчивается, мне удается заставить свое «тело» подойти к ней.
Я протягиваю ей свой рисунок.
– Как он тебе? Я его закончил.
Я готов к тому, что она скажет какую-нибудь гадость, посмеется над рисунком или надо мной. Но в глубине души я знаю, что ничего такого она не сделает.
Она улыбается и говорит:
– Очень красивый.
– Ты так думаешь?
Она говорит, глядя не на картинку, а на меня:
– Ты и сам знаешь, что рисунок отличный.
– Да, ничего… вот асфальт у меня не получается.
Она смеется, но, уловив мой взгляд, сразу же умолкает.
– Я не над тобой смеюсь. У тебя здорово вышло.
Я снова гляжу на рисунок. Птица недурна.
– Можно я его возьму? – просит она.
Что?
Зачем он ей?
– Ладно, не надо. Все равно это глупая идея. А рисунок отличный. – Тут она собирает свои вещи и выходит.
С тех пор Анна-Лиза всегда подстраивает все так, чтобы сидеть рядом со мной на рисовании и оказаться в одной команде на физре. На других уроках мы в разных группах из-за успеваемости. Я – среди двоечников, она отличница по всем предметам, так что мы не часто встречаемся.
На следующей неделе, когда мы сидим на рисовании, она спрашивает:
– Почему ты никогда не смотришь на меня дольше одной секунды?
Я не знаю, что сказать. Сейчас я смотрел на нее дольше секунды.
Я окунаю кисточку в банку с водой, поворачиваюсь к ней и смотрю. Вижу ее улыбку, ее глаза, кожу цвета меда и…
– Две с половиной в лучшем случае, – говорит она.
Мне показалось, что дольше.
– Вот уж не думала, что ты такой застенчивый.
Я не застенчивый.
Она наклоняется ко мне и шепчет:
– Мои родители сказали, чтобы я не разговаривала с тобой.
Теперь я смотрю на нее гораздо дольше. Глаза Анны-Лизы искрятся.
– Почему? Что они про меня говорили?
Она слегка краснеет, и ее глаза теряют часть своего блеска. На мой вопрос она не отвечает, но, что бы они ей не сказали, это, кажется, не пугает Анну-Лизу.
Дома в тот вечер я долго пялюсь на себя в зеркало ванной комнаты. Я знаю, что ростом я ниже большинства мальчишек моего возраста, хотя и не намного. Мне вечно твердят, что я грязный, но ведь я много времени провожу в лесу, а там трудно не запачкаться, и я вообще не понимаю – чего такого плохого в грязи? Хотя мне и нравится, что Анна-Лиза такая чистенькая. И как ей удается?
Арран приходит чистить зубы. Он выше меня, но ведь и на два года старше. И он как раз из тех парней, которые, по-моему, должны нравиться Анне-Лизе. Красивый, добрый, и умный.
Тут заходит Дебора. В ванной становится тесновато. Дебс тоже чистюля, но не такая, как Анна-Лиза.
– Чем заняты? – спрашивает она.
– А на что похоже?
– Похоже, что Арран чистит зубы, а ты любуешься в зеркале своей неотразимой красотой.