Эх, придётся всё исполнить. Потом ведь всё выплывет наружу. Может, и даст время крючочек, что позволит эти узелки непонятные распутать. А там видно будет, использовать эти знания против "Петруши" или для того, чтобы в долю войти. А вот медлить с исполнением "просьбиц" этого аспида точно не стоит.
Событие шестьдесят девятое
В далёком уже 1602 году Генеральные Штаты Республики Семи Объединённых Провинций (иначе именуемые Голландской Республикой) учредили Вест-Индскую Компанию и поставили перед ней задачу найти Северо-западный путь в Азию и присоединить к Нидерландам вновь открытые территории. Одна из экспедиций компании в 1609 году под началом английского мореплавателя Генри Хадсона (Гудзона) открыла, основательно исследовала и составила подробную карту залива и дельты реки (позднее получившие имя Гудзона) на месте будущего города. Первое поселение провинции появилось на Губернаторском острове по соседству с Манхэттеном в 1624 году, и вот теперь, в 1625 году, поселенцами строился Форт Амстердам на южной оконечности острова Манхэттен.
Основателем города стал второй директор Вест-Индской компании Виллем Верхюлст, который вместе со своими помощниками выбрал остров Манхэттен в качестве оптимального места закладки постоянного поселения. Сейчас военный инженер Крейн Фредериксзон ван Лоббрехт начал строить здесь крепость с фортом Амстердам в центральной её части. Чтобы защитить собственность поселенцев, согласно голландскому закону, губернатор Новой Голландии Петер Минуит выкупил остров Манхэттен у индейского племени Манахатта за вещи, оценённые в 60 гульденов.
Хорошо укреплённый город на южной оконечности Манхэттена в дельте реки призван был обеспечить безопасность речного прохода судам Вест-Индской компании, которые будут торговать в верховьях реки пушниной с местными индейскими племенами. Кроме того, он должен был охранять от других судов доступ компании к устьям рек Делавэр и Коннектикут.
Не получилось.
- Паруса, много, - к Виллему Верхюлсту подбежал матрос и махнул рукой в сторону моря.
- Наши? - второй директор Вест-Индской компании накинул кафтан и вышел из одного из трёх построенных уже домиков.
- Ван Лоббрехт говорит, что флаг на мачте переднего судна ему не знаком, - пояснил матрос, еле поспевая за широким шагом директора.
Что это не корабли Семи Объединённых Провинций стало ясно через час, когда целый флот стал заходить в бухту.
- Есть датские флаги и есть непонятные, белые с синим косым крестом, - губернатор Новой Голландии Петер Минуит передал подзорную трубу военному инженеру и вопросительно посмотрел на стоящего рядом капитана стоящего в бухте корабля "Принц", что привёз недавно новую партию переселенцев.
- Я, таких, не видел, - капитан неуверенно переступил с ноги на ногу, - Датчане ведь нам не враги?
Виллем Верхюлст уныло кивнул. Нет, с датчанами они не воюют и даже более того, ходили слухи, что король Кристиан собирается вступить в войну на стороне Протестантской Лиги. Только вот война там, в немецких землях и в Голландии, а не здесь. Зачем же присылать сюда десяток судов, из которых семь явно военные. На визит вежливости очень не похоже.
А ещё через час все плохие предчувствия материализовались. Озвучил печальные для голландцев новости молодой ещё человек с неплохим знанием языков. С датчанами он, правда, общался по-немецки, зато голландский знал почти в совершенстве. А вот акцент был Верхюлсту совершенно незнаком. Вскоре выяснилось, что и представляет он не страну, а всего лишь герцога. Только если это считать положительной новостью, то на этом все они и закончились.
- Считайте господа голландцы, что вы подверглись нападению пиратов, - даже не представившись в отличие от датчанина, который оказался адмиралом Ове Гедде, молодой человек уверенно сел на стул и предложил собравшимся последовать его примеру.
- На берегу нас больше, и мы можем взять вас в заложники! - ворохнулся губернатор Новой Голландии Петер Минуит.
- Это будет как раз самым желаемым для нас вариантом, - усмехнулся русоволосый "переговорщик" со светло-серыми глазами, - Но давайте я озвучу все варианты. Итак, самый желаемый. Вы оказываете вооружённое сопротивление, и мы вас всех убиваем. Не стройте ложных надежд, эти пять десятков человек, что высадились на берег, легко перебьют и тысячу опытных воинов, а у вас тут в основном просто переселенцы. Второй вариант. Самый дорогостоящий. Вы все подписываете договор с князем Пожарским. Это хозяин небезызвестной Пурецкой волости. Я понимаю, что сейчас многие из вас находятся на службе в Вест-Индской Компании. Ваше жалование удвоится и посты, что вы занимали, останутся прежними. Просто с этого дня вы будете на службе у князя Пожарского Петра Дмитриевича, и все эти земли будут включены в состав Российской империи. Сюда будут приплывать поселенцы из России и других стран, но к Голландской республике эта земля не будет иметь ни какого отношения. Есть третий вариант. Те из вас, что откажутся подписывать договор с князем будут посажены на корабли и увезены в Ригу, потом вас под конвоем довезут в Пурецкую волость, снабдят оружием, орудиями труда, запасами провианта, скотом и всем прочим и отправят на поселение в города, что основал Пётр Дмитриевич за Уралом. Это в нескольких тысячах милях вглубь материка.
- А что будет, когда сюда прибудут следующие суда Вест-Индской Компании, а потом и военные из Семи Объединённых Провинций? - попытался припугнуть молодого человека военный инженер ван Лоббрехт.
- Мы их захватим, если они предпримут враждебные действия. Или потопим. Объявит ли ваше государство войну Российской империи. Нет. Во-первых, это просто пиратское нападение, а во-вторых, у вас сейчас война с Испанией. Воевать же с двумя странами ваше правительство из-за маленького островка не захочет. Но даже если вдруг решится, то Амстердам постигнет, та же участь, что и Стокгольм. Мы вывезем все ценности до последнего гульдена, в том числе и из храмов и соборов. Не надейтесь, на то, что мы не католики. Мы православные, а значит, ваша конфессия так же враждебна нам, как и католицизм. Даже ещё хуже. Там есть Папа Римский и с ним можно договориться, а у вас нет единого центра власти, а значит, невозможен и договор.
- Но зачем вам этот маленький островок, постройте колонию в другом месте, - попробовал договориться Виллем Верхюлст.
- Остров прикрывает дельту реки и находится именно там, где и указал князь Пожарский. Ни каких переговоров не будет. Выбирайте одно из трёх условий. И чтобы вы оценили наши возможности, сейчас по вон тому недостроенному дому выстрелят с корабля. И вот деньги, в которых вы будете получать жалованье, если согласитесь перейти на службу к Петру Дмитриевичу, - русоволосый достал из непонятной прорези в штанах несколько монет и положил их на стол.
Губернатор Новой Голландии Петер Минуит протянул руку и взял одну из монет. Это была очень большая золотая монета, но не размер поражал. В глаза человеку на реверсе монеты были вставлены необычно огранённые сапфиры. Виллем Верхюлст взял другую монету. Тоже из золота, но чуть меньше, чёткий оттиск женщины в короне и цифра десять.
- Это императрица Российской империи Дарья Иоанновна, - перевёл надпись русский.
Что можно сказать? Монеты были великолепны. Как впрочем, и любое изделие из Пурецкой волости. Есть люди, которых нельзя купить? Вряд ли. Есть религиозные фанатики. Есть люди, готовые умереть за свободу. Но ведь никто не покушался на свободу и религию. Только смена того кто платит.
- Сколько бы вы не получали от Вест-Индской компании удвойте сумму, - вбил последний гвоздь в гроб надеждам голландцев так и не представившийся слуга "Сатаны".
Только десяток солдат отказались подписать договор и даже попытались во главе с офицером, оказать сопротивление. И были обезоружены и связаны всего тремя такими же молодыми русскими. Такого второму директору Вест-Индской компании Виллему Верхюлсту видеть, ещё не доводилось. Выстрел из пушки по недостроенному дому разрушил как дом, так и последние крохи надежд. Одно такое попадание и самый большой корабль разлетится в щепки. Не только вазы и шоколад умеют делать в Пурецкой волости. Не только.
Событие семидесятое
В это время Сечь находилась на "Чортомлыцком Днеприще" - на острове Базавлуке. Остров был сухой. Весеннее половодье никогда не затапливало его. Густые плавни окружали его чащей тростника, трав и даже небольших лесов. В этом зелёном переплетении протоков, лиманов и рек легко было заблудиться даже живущему здесь человеку. И не раз погибали, высланные падишахом вселенной, турецкие галеры, запутавшись среди островов, под метким огнём Запорожского войска.
Этот лабиринт ниже острова Базавлука назывался военной казной, потому что казаки прятали там пушки, деньги и другие ценности, добытые в походах. Здесь же неводами и сетями ловили рыбу. Сотнями бочонков курили они её, солили, вялили или мариновали. Ловили рыбу бедняки, которых нанимала казацкая старшина на свои лодки за часть улова.
Ежедневно к пристани острова приходили и уходили чёлны, груженные рыбой или разным товаром. Подходили к пристани и турецкие фелюки, и, молдавские дубы, а иногда и итальянские и далматские шхуны. Совсем не маленькую торговлю вело Запорожье со многими странами и водой, и степью. Богатела военная казна от пошлины за торговлю и платы за проезд через мосты и паромы - во всех местах запорожских земель, во всех, куда дотягивались руки казаков и куда не смели пока сунуться мытники Сигизмунда. А так как пути были очень опасны, никуда ведь не исчезли татары, то приставляли к каждому каравану конвой с булавой, а чаще с прикреплённой к булаве военной печатью. Давали такой конвой каждому, без различия, просил он его, или нет, и взимали за него плату. Но проезжие и сами не скупились, да ещё и от себя добавляли своей охране "сыт ралец", то есть подарок.
Шли из Крыма на Сечь ковры, шёлковые ткани, доспехи, олово, орехи, и сушёные фрукты. А главное - соль. Из Турции, кроме табака и шелков, шли прекрасные черкесские седла, оружие, олово, квасцы, лошадиная сбруя, кофе, благовония и пряности. Выгрузив все это на Сечи, уходили заморские корабли, наполненные воском и мёдом, льном, сырыми кожами, шерстью, икрой и рыбой, пшеницей, конопляным маслом, пенькой и лесом.
Жизнь сечевиков проходила чуть ли не все время под открытым небом, и даже тучи насекомых - настоящее бедствие днепровских плавней - не могли загнать их под крышу.
На берегу всегда было шумно и людно. Здесь загружали и разгружали корабли и лодки, здесь разделывали и солили только пойманную рыбу. Здесь же рядом строили чёлны и маленькие лодочки и большие морские чайки, на которых ходило казачество в Чёрное море. От зари и до самого позднего вечера стучали топоры, рубя и обтёсывая сухое смолистое дерево, визжали пилы, скрипели канаты, кипела смола в огромных котлах, подвешенных на цепях над кострами. Полуголые запорожцы, бронзовые и медно-красные от загара, быстро и ловко работали и пересыпали работу или крепким словом, или шутками или песнями. Приезжего человека поражало то, что в этом кипящем скоплении людей и кораблей не было ни одной женщины.
Чуть выше по берегу начинался пригород.
Здесь расположились палатки "базарных людей", кузницы, бондарные, слесарные и другие мастерские, без которых Запорожская Сечь не могла существовать. Коренастые кожемяки мочили в красниках и мяли шкуры, оружейники ковали копья, сабли и ножи, кузнецы подковывали лошадей. Здесь останавливались чумацкие обозы и караваны чужеземных купцов, стояли волы, ревели верблюды и ослы, толпились люди в живописных одеяниях или в лохмотьях, но центром всего пригорода были кабаки, где после похода некоторые казаки спускали за кварту мёда или водки кабатчику все, вплоть до последней рубашки.
Конечно, большинство казаков, погуляв после похода несколько дней, и протрезвев, верные своему крестьянскому прошлому, понемногу экономили и накапливали добытое саблей, ибо мечтали о собственном хуторе и семейном гнёздышке где-то в зелёной беспредельности Дикого Поля. Зря надсмехались и глумились над ними кабацкие завсегдатаи, неисправимые пьянчуги, звали скупердяями.
Сама Сечь расположилась в верхней части острова и была окружена земляным валом и довольно глубоким рвом. Кое-где на валах стояли пушки и мортиры, чтобы отбивать возможные нападения врагов.
Центром же военной жизни был большой четырёхугольный майдан, где собирался совет. С трёх сторон окружали его длинные одноэтажные курени, в которых жили казаки.
Лет двадцать назад был на острове Базавлуке посол от цесаря Рудольфа, Эрих Лесото, который подробно описал жизнь запорожских казаков, но за эти двадцать лет Сечь во многом изменила свой облик. Во времена Лесото курени были плетённые из хвороста, обмазанные глиной и крытые шкурами от дождя. Только с того времени выросла и разбогатела Сечь. Вместо нищих полуземлянок появились крепкие бревенчатые здания, саженей по двадцать длиной и шесть шириной. С передней стороны каждый курень имел четыре окна, а с боковой стены - два узеньких окошка и двери с полукруглыми перекладинами и резными косяками, окрашенными в зелёный или красный цвет. Высокая трёхъярусная крыша низко надвигалась на окна, и три дымохода заметно возвышались над ней.
С четвертой стороны площади расположились военные сооружения: дом гетмана или кошевого, канцелярия (или писарня), суд и склады с оружием, пороховые погреба, кладовые с конской упряжью и всяким припасом и сокровищница, где хранили военные знамёна и трофеи. За ними шли дома для чужеземных послов и путешественников, для почтенных купцов Востока и Запада, различные мастерские и мелкие хозяйственные постройки.
И этот полный жизни остров манил к себе, как магнит, десятки тысяч народа. И чем дальше жили они от Сечи, тем заманчивей и прекрасней казалась она охолопленному крестьянину, голодному подмастерью или безземельному шляхтичу, что жил у магната вместо лакея, и монастырским хлопам, что отрабатывал "ради спасения души" лишний день барщины на монастырских полях, и тем более полунищему люду, ютящемуся в городах, и добывающему себе кусок хлеба подённой работой...
Для всех этих людей Запорожская Сечь была символом свободы. Это не была крепость с каменными стенами, железными воротами и глубокими рвами вокруг, но каждый знал, что это надёжное убежище, где можно чувствовать себя в полной безопасности и откуда никакие цепкие и когтистые лапы не могут выдрать его, чтобы причинить ему новое горе и новые притеснения. Здесь каждый мог выбрать себе дело или работу на свой вкус и по своим способностям.
Но и на Сечи не было равенства, как это казалось издалека. Не было и полной свободы, о которой мечтали тогдашние рабы. И все же была бездна между сечевой жизнью и тем, что было в деревнях, сёлах и городах. На Сечи каждый мог чувствовать себя человеком. Новичку сначала казалось, что здесь можно делать всё, что придёт ему в голову: работать, спать или рыбачить, охотиться или валяться на палящем солнце, если есть что на обед...
Однако новички быстро начинали понимать, что надо браться за какую-то работу, потому что никто не будет кормить его на халяву. И, отдохнув немного после долгого опасного путешествия, шёл товарищ наниматься на лодью казацкого старшины рыбачить, или в сечевые мастерские ремесленничать, или куда-то на хутор, к тому же старшине, потому что все земли и охотничьи и рыболовные угодья были давно распределены между знатью и богатыми степенными казаками, которые садились на землю.
И ещё вскоре они начинали понимать, что не стоит болтать всё, что думаешь, так как старшинские подхалимы пристально прислушивались по кабакам к казацким разговорам, и слишком болтливому новичку приходилось иногда испытать немало бед за лишние слова.
Старшина нарочно распространяла слухи о сечевой воле, про весёлую гульбу по кабакам, о беззаботной и сытой жизни, чтобы сманить на Сечь больше народа, ибо беднота нужна и пополнять военные потери от походов, и ловить рыбу и пасти несметные старшинские и военные отары и табуны, и ковать, и делать седла, сапоги и разную одежду, делать бочки и бочонки для рыбы и мёда, строить дома и лодки.