— Нет, — ответил я после паузы, во время которой соображал, сколько мне сейчас лет на самом деле.
За честный ответ меня наверняка сочли бы сумасшедшим.
— Твой отец Роберт Хоуп говорил, что тебе осталось немного до совершеннолетия, — сообщил дородный мужчина и сделал вывод: — Думаю, тебе лет девятнадцать-двадцать.
В прошлую эпоху в Англии совершеннолетними считались достигшие двадцати одного года. Жители Туманного Альбиона не хуже китайцев чтят заветы предков, поэтому вряд ли возраст вседозволенности поменяли.
— Девятнадцати еще нет, — уверенно сказал я.
— Вот видишь, что-то вспомнил! — весело произнес доктор, как будто память возвращалась ко мне именно благодаря его стараниям. — Через несколько дней вспомнишь всё!
— Если вы расскажите мне обо мне побольше, я вспомню быстрее, — как бы в шутку, предложил я.
(Далее буду использовать «ты» и «вы» так, как привык на русском языке в двадцать первом веке, без оглядки на английскую склонность к унификации).
Доктор приподнял и опустил указательным пальцем правой руки пенсне за дужку, после чего проинформировал:
— Я о тебе знаю только со слов мистера Тетерингтона, — и посмотрел на стоявшего у двери мужчину.
Тот улыбнулся плотоядно и облизнул пухлые яркие губы, словно его пригласили отведать что-то очень вкусное, прошел вперед и сел на табурет, который стоял по другую сторону кровати у стены слева от окна, небольшого, но с девятью стеклами почти квадратной формы, закрепленными в раме, покрашенной белой краской. На узком подоконнике стоял небольшой глиняный горшок, в котором росло что-то с мелкими красными цветками, может быть, герань, не шибко разбираюсь в домашних растениях. Штор или занавесок не было. Справа от оконного проема между этой стеной и кроватью и впритык к другой стене был втиснут узкий стол. На столешнице с трудом поместились бы три книги в длину и полторы в ширину. К стене над столом были приколочены три полки с книгами. Верхняя полка была заставлена полностью, средняя — примерно наполовину, а вот на нижней — всего одна, причем лежала. Судя по истрепанности и строгой черной обложке, это была Библия. Напротив кровати, через узкий проход, по которому мистер Тетерингтон прошел боком, у стены было что-то типа платяного шкафа, но без дверец, сейчас пустого, только на внутренней полке вверху лежало сложенное, шерстяное одеяло, вроде бы темно-красное с черными полосами, глядя на которое я сразу вспомнил казарму.
— Когда я поселился здесь семнадцать лет назад, этот дом принадлежал вдове Саре Фифилд, старой ведьме, встретить которую на улице считалось дурной приметой, — начал мистер Тетерингтон издалека. — Я служил чиновником в Ост-Индии, занимался снабжением нашей армии и флота. Познакомился там с Элизабет, дочерью майора Самуэля Херста, попросил ее руки. К тому времени я сколотил небольшой капиталец, поэтому решил вернуться с молодой женой на родину и купил это имение. Раньше оно принадлежало Уильяму Фифилду, мужу этой ведьмы, азартному игроку, который застрелился, когда промотал полученное от родителей наследство и часть приданого жены. С такой женой и я бы застрелился! — Мистер Тетерингтон перекрестился. — У вдовы остался только тот дом, что купил твой отец, и сад, который приносил две с половиной тысячи шиллингов в год.
Я заметил, что французы предпочитали считать деньги не в экю, а в ливрах, чтобы выглядеть как бы в три раза богаче, а англичане и вовсе предпочитают быть богаче в двадцать раз. Если быть скромнее, сад давал всего сто двадцать пять фунтов стерлингов. В мою предыдущую эпоху этого хватало на неброскую, но беззаботную жизнь в сельской местности, а как сейчас — не знаю. Скорее всего, маловато, иначе бы вдова не превратилась в ведьму.
— Старая карга сдохла осенью, — продолжил мистер Тетерингтон.
— От горячки, — добавил доктор.
— Не важно, от чего, главное, что это наконец-то случилось! — воскликнул мистер Тетерингтон. — Хотя говорят, что она не оставила нас в покое — в доме и саду видели ее привидение Ее наследник, племянник мистера Фифилда — такая же сволочь! — отказался продать мне сад. Только вместе с домом. А зачем мне этот дом с привидением?! Какой нормальный человек будет в нем жить?! — Он, видимо, вспомнил, что я, пусть и недолго, жил в том доме, и добавил: — Я предупреждал твоего отца, но он не поверил — и вот чем всё кончилось!
— Дело, скорее всего, не в привидении, а в неосторожном обращении с огнем. Труба камина, наверное, забилась за зиму, — вмешался доктор, которому по профессии легче не верить во всякую чушь, и спросил меня: — Вы топили камин?
— Да, — подтвердил я. — Холодно было.
— И сильный ветер был вчера, — напомнил доктор. — Полетели искры, попали на сухое дерево — и начался пожар!
— Нет, это всё проделки старой ведьмы! — продолжал стоять на своем мистер Тетерингтон. — Я так и сказал твоему отцу, что не стоит покупать дом. Говорю: «Мистер Хоуп, вы пожалеете, если купите его!», а этот пройдоха-наследник Эндрю Фифилд возражает: «Вы специально отговариваете, чтобы купить сад за бесценок!». И кто из нас оказался прав?! Твой отец даже обиделся на меня. Я приглашал его зайти в гости, если поселится здесь, а он вчера даже не соизволили прийти поздороваться.
— Мы устали с дороги, и вещи надо было распаковать, — сказал я в оправдание незнакомых мне людей.
Впрочем, я уже почти чувствовал себя Генри Хоупом. Став подданным королевства, я буду иметь, как минимум, одной проблемой меньше, а то, что имя буду носить другое — я привык. Осталось выяснить, где мне не стоит бывать, чтобы не опознали.
— А откуда мы приехали? — поинтересовался я.
— Вчера из Лондона, а вообще — с Ямайки. Твой отец служил там шестнадцать лет в канцелярии губернатора острова, — рассказал мистер Тетерингтон. — В последние годы твоя матушка Джуди стала плохо переносить жаркий климат, и они решили вернуться на родину. Думали поехать в Эдинбург, где твой дедушка, как говорил твой отец, был известным человеком, профессором биологии в университете, но умер несколько лет назад. Да и твоя матушка выросла неподалеку отсюда — в графстве Норфолк. Тут еще в Лондоне им подвернулся этот жулик, племянник мистера Фифилда, и подсунул свой дом.
— А мы в каком графстве? — задал я вопрос.
— В Суффолке, район Уэйвени, неподалеку от административного центра Лоустофт, — сообщил мистер Тетерингтон. — Вы должны были проезжать через него. Ах, да, ты же ничего не помнишь!
— Помню, что Лоустофт — это рыбный порт, — поделился я познаниями из будущего.
— Всё правильно! — радостно воскликнул он. — Вот видишь, уже что-то вспоминаешь!
Не забыть бы, что именно «вспомнил»! Пока что моя новая биография меня устраивала. Здесь никто не знает Генри Хоупа, так что можно спокойно выдавать себя за него. Тем более, что ему принадлежит клок земли с остатками дома и садом — будет, где приютиться, если дела сложатся плохо. Тех денег, что у меня есть, должно хватить на скромный одноэтажный домик, построенный на месте сгоревшего. Поскольку я с Ямайки, мне простят акцент, который наверняка есть. Осталось решить, чем здесь заниматься? Податься в рыбаки, что ли? Видимо, суждено мне в Англии начинать с ловли трески.
Доктор решил, наверное, что я весь в печали, и спросил:
— Ты есть не хочешь?
— Не откажусь, — ответил я.
— Сейчас я прикажу служанке, принесет, — пообещал, вставая, мистер Тетерингтон.
— Если можно, бокал красного вина, — попросил я.
— Даже можно чего-нибудь покрепче, — высказал доктор. — Поможет снять боль.
— А что у меня с щекой? — поинтересовался я, дотронувшись по клочка материи, влажной и липкой, на левой щеке.
— Ожог, но небольшой, скоро заживет, — ответил доктор, стараясь не встречаться со мной взглядом. — И вмятина будет неглубокая, почти незаметная, на лицевой кости.
— Шрамы украшают мужчину! — беззаботно изрек мистер Тетерингтон, выходя из комнаты.
— Да, шрам останется, — нехотя, словно его заставляют силой, произнес доктор.
И наверняка немаленький. Что ж, видимо, в девятнадцать лет суждено мне заиметь хоть какой-нибудь дефект. Поскольку перелом будет почти незаметным, остальное доберу шрамом на щеке. Я много раз видел шрамы от ожогов. Приятных эмоций у меня это зрелище не вызывало, разве что чувство жалости. Теперь и на меня будут смотреть со смесью отвращения и жалости.
— Я завтра утром зайду, поменяю повязку, — продолжил доктор.
— Сколько я вам буду должен? — спросил я, вспомнив, что бесплатная медицина появится не скоро.
— Нисколько. Мистер Тетерингтон всё оплатил, — сообщил он.
— А как его имя? — полюбопытствовал я.
— Джеймс Бенджамин Тетерингтон. Моё — Уильям Френсис Барроу, — ответил доктор, вставая с кровати. — А как твое второе имя?
— Роберт, в честь деда по отцу, — нашелся я, — а Генри — в честь деда по матери.
— Когда ты отвечаешь сразу, не задумываясь, то всё помнишь. Значит, травма головы не очень опасна, скоро всё придет в норму, — сделал он вывод на прощанье.
Еще несколько рассказов о том, кто я такой — и точно «вспомню» всё. Или досочиняю, что для меня намного легче.
3
Я живу в комнате Джеймса Тетерингтона-младшего. Он на год моложе меня, что не мешает ему уже два месяца в чине капитана командовать ротой в пехотном полку, который сейчас где-то в Голландии сражается с французами. Папе пришлось тряхнуть мощной, чтобы помочь сыну реализовать мечту — стать знаменитым полководцем. Я не большой знаток истории Англии, но полководца такого не помню. Видимо, мечта так и не узнала, что ее реализуют. Миссис Энн Тетерингтон оказалась высокой сухопарой женщиной с такой же желтоватой кожей лица, как у доктора. К тому же, щеки у нее впалые, что говорит мне (за остальных не скажу) о проблемах со здоровьем, зато плотно сжатые губы гарантируют, что любая болезнь получит достойный отпор. Увидев ее в первый раз, я подумал, что муж боится ее, несмотря на то, что старше жены на двенадцать лет, что позже и подтвердилось. В тот день на миссис Тетерингтон были: белый чепчик с кружевами, из под которого на виски свисали по завитому светло-каштановому локону, а сзади — перевязанный белой ленточкой короткий хвостик; темно-серое платье с талией под плоскими сиськами, глубоким декольте, прикрытым кружевным платком, и узкими и длинными рукавами; на ногах — остроносые туфли-лодочки без каблука. На меня миссис Тетерингтон посмотрела взглядом матери, имеющей дочь на выданье, и сделала неутешительный вывод. Я радовался этому, пока не увидел самого младшего члена семьи. Мисс Фион Тетерингтон скоро должно было стукнуть пятнадцать, но природа явно торопилась поскорее довести ее тело до совершенства. Большие и тугие сиськи рвали изнутри лиф темно-красного платья, из-за чего казалось, что у строгого девичьего платья есть декольте. Родись она лет на триста раньше, уже давно была бы замужем и рожала детей, но ей не повезло, поэтому еще несколько лет проведет впустую. Волосы у нее светло-каштановые, как у матери, а глаза голубые, отцовские. От оцта ей достались и пухлые румяные щечки с ямочками. Мисс Фион постоянно улыбается и без видимых причин прыскает от смеха, несмотря на укоризненные взгляды матери.
— Откуда у тебя валлийское имя? — поинтересовался я.
— Меня назвали в честь бабушки, папиной мамы. Она из знатного валлийского рода, основателем которого был лорд Умфра ап Теудур. Старшие дочери нашего рода носят имя Фион, — рассказала девушка.
Надо же, а я помнил, как этот лорд пас баранов, а потом служил у меня оруженосцем, но не догадывался, что он, как и положено оруженосцу, был влюблен в жену сеньора! Хотя вполне возможно, что Умфра был влюблен в другую Фион. Девушек с таким именем тогда было много. Английская знать, впрочем, как и любая другая, вела родословные от знаменитых людей, появившихся из неоткуда. Лорды, графы, герцоги, князья и даже некоторые короли имели дурную привычку рождаться в семьях крестьян или ремесленников, но, вскарабкавшись наверх, забывали об этом.
Семью обслуживали шесть слуг, которыми командовал мажордом Томас Смит — сутулый верзила с пышными темно-русыми бакенбардами на вытянутом лице, которое от лошадиного отличалось только размером — было чуть длиннее. От мажордома постоянно распространялся аромат дешевого джина, не самого популярного напитка в этом доме. Сперва в помещение проникал аромат джина, а потом появлялся Томас Смит. Когда мажордом уходил, аромат задерживался, иногда надолго, поэтому я мог по запаху определить, где недавно был Томас Смит. Он получал аж пятнадцать фунтов в год на всем готовом, плюс, как и все остальные слугу, подарок на Рождество и чаевые от гостей. Обычно предпочитают нанимать неженатых, но в этом доме считали, что свобода развращает человека, поэтому вторым по важности слугой была жена Томаса Смита по имени Мэри, исполнявшая обязанности повара и получавшая двенадцать фунтов. Готовила она хорошо. Больше ничего хорошего сказать о ней не решусь. Семейство собиралось поработать на Тетерингтонов еще несколько лет, поднакопить деньжат, а потом купить харчевню в Кембридже, откуда была родом миссис Смит. Гувернанткой Энн Тетерингтон была Долли Элмес, у которой рот никогда не закрывался, поэтому в год ей набегало всего десять с половиной фунтов. Подозреваю, что она разговаривает даже во сне. Проверить это не было возможности, потому что Долли сожительствовала с Бобом Терботом, обладавшим крепким телом и большими кулаками. Видать, поэтому никто не хотел догадываться об этой тайной связи. Боб был слугой мистера Тетерингтона и строгостью и угрюмостью напоминал свою хозяйку. Наверное, выбрала его миссис Тетерингтон и именно для того, чтобы муж постоянно был под надлежащим, по ее мнению, надзором. За это ему платили столько же, сколько и его сожительнице. Последней парой слуг были Уильям и Сью Доу. Он за девять фунтов стерлингов в год совмещал обязанности конюха, кучера и дворника, а она за семь с половиной выполняла все работы по дому, до которых не доходили руки других слуг. Вилли был приятелем и собутыльником мажордома, но почему-то от него не пахло джином. Сью уравновешивала своей молчаливостью и неторопливостью болтливость и суматошность Долли, поэтому последняя постоянно попрекала или подгоняла миссис Доу. Впрочем, попрекали и все остальные. Вот не могли просто пройти мимо Сью и не сделать замечание. Та долго крепилась, а потом швыряла на пол корзину с продуктами или постиранным бельем и исчезала на пару часов, и никто даже не порывался искать ее. Видимо, нашедшего ожидал приятный сюрприз.
Все эти люди проживали в большом двухэтажном каменном доме с одноэтажными крыльями, в которых располагались конюшня, каретная и другие хозяйственные помещения, и высоким крыльцом, по обе стороны которого стояли по две деревянные, покрашенные под мрамор колонны и поддерживали «мраморный» навес. Мебели в доме была разнообразнее и элегантнее, чем в предыдущую эпоху. Стены обклеены обоями. Раньше обои попадались мне только у очень богатых. На стенах висело много картин. Поскольку чета Тетерингтонов в искусстве разбиралась слабо и даже не помнила фамилии авторов некоторых своих картин, скорее всего, это дань моде.
Впрочем, наверняка фамилии ничего бы мне не сказали. Я не большой знаток живописи. Из английских художников помнил только Гейнсборо, с картин которого по ночам капает мелкий, нудный дождь. Меня притягивает Гойя, но это притяжение сродни тому, какое появляется, когда стоишь на краю пропасти и смотришь вниз; заводят импрессионисты своими пятнами радости, разбросанные с кажущейся небрежностью по холсту; настораживает грубая проницательность Филонова; смешат Шагал и Кандинский, точнее, те, кто их боготворит. Однажды по телику известный телеведущий заявил, что тоже не понимал «Черный квадрат», а потом долго смотрел на эту картину — и увидел! Я бы посоветовал ему так же долго посмотреть на кучу говна. Результат будет сходный. А еще лучше — перечитать сказку «Голый король».