Не могу вспомнить, что дальше… Какие-то помехи; визг людей, женский вопль, стоны. Картинка в голове проясняется: девушка в одной из палат — она держит в руке пистолет. На нее бежит охрана, еще не ведущая о существовании оружия в помещении. И кого же она убила ради него? — выстрел и крик сливаются в общую композицию, голос на этажах начинает вторить о вооруженной цели и просит немедля покинуть здание во избежании иных травм. Щелчок! Дочка какого-то успешного и некогда влиятельного человека в Новом Мире оказалась в психиатрической больнице, где, соответственно, и устроила бойню спустя несколько дней лечения. Откуда она взяла оружие? — черт его знает; так и не выяснили.
Люди Нового Мира не привыкли, когда что-то идет не так, как они задумывают.
— Я помню тебя, — вдруг говорю я. — Помню тебя по новостям… Ты та сумасшедшая..!
— Ты не знаешь, что ей пришлось пережить, — вступается Серафим.
— Это не делает ее сумасшедшей в меньшей степени, — язвительно бросаю я и слегка отступаю назад. — Что это за объятия? Демонстрируешь свой фирменный захват для удушья?
Б-Нель растерянно смотрит на меня, но молодой человек рядом сдал ее уже с потрохами.
— Карамель! — шикает на меня он.
— Ты же психопатка и убийца, — продолжаю я, будучи не в состоянии остановиться. — Ты делала это из-за любви. Сумасшедшая влюбленная, я вспомнила заголовок! Все, познающие это чувство, — безумцы.
— Кара! — Рассерженно глядит на меня юноша.
Кара. А я-то думала, меня больше никто так не назовет, и это удушающее сокращение сгинет вместе с высотками Северного района.
— Не надо так… — Б-Нель обращается к Серафиму, кивает ему, спокойно разворачивается и идет обратно к гаражу. — Она права, не оправдывай меня.
Силуэт ее скользит сквозь бросаемые солнцем лучи, походка горда, плечи расправлены, а подбородок вздернут.
— Надо было тебе это говорить? — шепотом спрашивает парень.
Это ведь она… я узнала ее, ибо совсем недавно наблюдала повтор той хроники. Значит, Б-Нель… девушка по имени Б-Нель, но кого она звала?
— Дочка управляющего, перебежчик и чокнутая — чем не команда? — Закатываю глаза, после чего взвываю: — Не могу поверить, что ввязалась в это.
— Не могу поверить, что твой мозг такой же плоский, как у всех людей Нового Мира, — парирует юноша.
— Не забывай, что твой отец оттуда!
— А я не обмолвился ни разу о том, что он умен, иначе бы не связался с несовершеннолетней и не вывалил в этот грязный мир меня.
Я чертыхаюсь, опять дотронувшись нутром и мыслями до янтарных глаз, вязну, и не могу отвести взгляда, хотя ощущаю волны недовольства, бьющиеся в моем внутреннем океане. Б-Нель вдруг роняет инструменты, но никто не кидается ей помогать. Она присаживается на колени и собирает их, Серафим все еще оценочно смотрит на меня — его злость оправдана: вместо слов благодарности я извергаю мешки с грязью.
— Ради кого она это делала? — не без отвращения спрашиваю я — в новостях не указывались имена; сказали лишь одно: сошла с ума от любви. — Для кого? Ему это надо было? Он это оценил?
— Оценил, — кивает юноша.
— Тебе откуда знать?
— Б-Нель мне все рассказывает, у нас нет тайн друг от друга. Это нас сближает, а вас — наверху — отстраняет.
— Вас… — передразниваю я. — Опять закинул меня обратно на судно поверхности? Может, сдохнуть на борту было не такой уж и глупой идеей?
— Карамель, прекрати…
— В следующий раз она перестрелку в честь тебя устроит? — посмеиваюсь я. — Странно, что ее именем не назвали какие-нибудь выходные. «Б-Нель — потрошитель» или «Кровавая Б-Нель».
— Ты никогда не любила? — вдруг спрашивает сама девушка, я оборачиваюсь на нее, хочу ответить, но она не дает: — Я имею в виду не только любовь к противоположному полу. К друзьям, к семье. Никогда?
Недолго думаю.
— Никогда.
Она замечает мою ложь и, склонив голову, продолжает заниматься своими делами.
— Карамель, мы… — начинает Серафим.
— Не надо, — кидаю я.
— Ты должна уважать каждого, кто находится в резиденции, ведь мы одна семья…
Юноша не договаривает: мы вдруг слышим мужской бас с другого крыла резиденции, я вижу мелькнувший силуэт. Серафим недолго противится, но говорит, что вынужден оставить нас, после чего уходит помогать кому-то.
Девушка скидывает инструменты, вновь припадает на землю и собирает оставшееся.
— Не скажу, что это очень волнует меня, — мягко подступаю я. — Просто интересно…
— Зачем я убила тех людей? — резко спрашивает Б-Нель и встает.
Пепельные волосы небрежно ударяют по острым плечам — я вижу грязь на левом виске.
— Ты выглядишь уставшей, — резко меняю тему разговора.
— Бессонница, — отвечает девушка и указывает мне на шезлонги. — Можем поговорить там.
Я соглашаюсь, и мы идем. Начало знакомство было положено не с того кирпича, но, если я в действительности хотела остаться тут, следовало бы устранить неполадки.
Б-Нель ложится на шезлонг, зонтик отбрасывает тень на ее лицо: худые руки блестят от солнца; на девушке простая красная майка и обтягивающие черные джинсы, какие-то спортивные тапочки; замечаю черный камень в продолговатом футляре на цепочке, обмотанной вокруг ее шеи.
— Что это? — спрашиваю я.
Точно также выглядело фамильное кольцо семьи Голдман.
— Уголь, — с улыбкой отвечает Б-Нель, — какая дешевка, да? Когда я работала на добыче угля, смастерила себе кулон.
— Дешевка? — повторяю я.
— Ага. — Б-Нель касается камня. — А что — у вас в Новом Мире цены до того подняли, что уголь продают наравне с золотом?
Даже дороже! Она посмеивается, видит мое недовольное лицо и тут же стирает с лица улыбку:
— Ты ведь не серьезно? У вас это драгоценность? — восторгается она — эмоции ее живые и сбивающей с ног волны бьют при каждом обращении. — Мы топим уголь для тепла. АндеРоссия как раз находится над месторождениями некоторых природных ископаемых.
— АндеРоссия? — вспыхиваю я. — Так это правда?
Интерес во мне разжигается с невероятной скоростью, я вспоминаю все небылицы и страшные истории, которыми обыкновенно мы запугивали друг друга в младших классах.
— Что? — удивляется Б-Нель. — Существует ли она? Конечно да. Многие представляют себе, что под Новым Миром испорченная почва, кратеры, чудовища и все в этом духе, — смеется девушка.
— А я считала, что Острог находится не за пределами Нового Мира, а прямо под ним, — признаюсь я.
— Только представь: все, чему учат детей Нового Мира в школах — ложь! — Губы Б-Нель сжимаются и тут же разжимаются. — Они закрывают ваши глаза на истину и предоставляют цветастый фантик от конфетки. Пустой фантик.
Я смотрю на солнце — глазам непривычно больно, но мне нравится. Трогаю саму себя, как бы боясь отойти от сна и оказаться вновь в промятой мной постели на втором этаже дома по улице Голдман.
— Когда ты мал, ты думаешь, что есть одно живое место на Земле — Новый Мир, — нарочито произносит девушка и качает в такт своим словам головой, плечи то и дело вздымаются, а я наблюдаю за тем, как тень проскальзывает с груди на ключицы и обратно. — Подрастая и набираясь знаний, ты узнаешь про Острог. По достижению зрелости перед тобой открывается АндеРоссия.
— Почему вы не объединены? — спрашиваю я.
— Острог — деревня; маленький отросток АндеРоссии, — отвечает Б-Нель. — А Новый Мир — наш купол. Новому Миру можно сказать спасибо хотя бы за то, что именно его жители возвели защитную стену.
— На этом список добрых дел Нового Мира заканчивается, — ехидно подмечаю я.
— А строительство проходило по проектам ученых АндеРоссии, — улыбается Б-Нель.
— Я просто не понимаю, — восклицаю я, — зачем во всем выставлять Острог виноватым, если существует еще один город?
— Мы — изгои, — шепотом отвечает девушка. — Всем нужен герой и виноватый. Нам выпала доля вторых.
Я соглашаюсь.
Когда Карамель Голдман пришла на учебу в школу Северного района и познакомилась со своими будущими однокашниками на много лет вперед, они все вместе отправились до Золотого Кольца по мостам, тянущимся под и над главными зданиями Нового Мира. Дети рассказывали о том, что знали про место, в котором живут и воображали себе другие города. Помнится, девочка по имени Лилит — на год старше других ребят (ее потом перевели на курс выше за отличную успеваемость) сказала, что АндеРоссия, должно быть, тоже изящна и грациозна как сам Новый Мир. Она слышала это странное слово от своих родителей.
Вот и все, что требовалось молодому мозгу для работы — маленькая искра; розжиг был произведен. В АндеРоссии прокладывались дороги-перевертыши, люди ходили вверх ногами, а магазины работали только ночью — фантазии оплетали и создавали Мир, которого не было, но который действительно существовал все то время, что шли года, а будущие управленцы росли и позабыть позабыли о своих детских грезах.
Карамель была поймана своей матерью на верхнем этаже Золотого Кольца и в момент отправлена домой. На друзей возложили табу, и только с разрешения отца — к более осмысленному возрасту — появилась Ирис.
— Знаешь, меня всегда мучил один вопрос, — интересуюсь я — аккуратно, незатейливо, боясь оплошности, — если скинуть с крыши здания Нового Мира огрызок, он приземлится кому-нибудь на голову?
Первые секунды Б-Нель удивленно глядит на меня, затем посмеивается, а уж потом, не сдерживаясь, хохочет.
— Прекрати! Ты шутишь? — повторяет девушка. — Ты оказалась в месте, которым твои учителя и родители с детства тебя запугивали, и все, что тебе интересно — огрызок, спущенный вниз?
Б-Нель выпускает очередной смешок на мое согласие в виде кивка.
— Когда ты смотрела вниз, — успокоившись, начинает она, — что ты видела?
— Темнота. Пустота. Черный занавес.
— Когда люди из АндеРоссии смотрят вверх, они видят все то же самое. Это проекция. Чтобы два мира — Новый и Нижний — не могли увидеть друг друга.
В этот момент во мне просыпается непреодолимое желание посмотреть на высотки, но из-за холмов их не видно — удивительно; как будто они никогда и не существовали. Ощущаю на себе взгляд Б-Нель, пытаюсь игнорировать его и поэтому осматриваюсь: солнце, земля — все, что было мне так чуждо.
— Я знаю, о чем бы ты хотела спросить меня на самом деле, — говорит девушка. — И мой ответ: да. Он того стоил.
Боюсь поинтересоваться чем-нибудь еще, чем-то прямо или косвенно касающегося этой темы. Любовь — запрет, а разговоры о ней ставят меня в тупик. Но я рада, что Б-Нель первая начала. Она закрыла глаза на то, что я ей наговорила.
— Прости, что так резко и грубо обошлась с тобой в первую же встречу. Я, наверное, испугалась.
— Мудрым в жизни бывает не тот, кто познал и познает науки, а тот, кто испытал и испытывает чувство любви, — шепчет она, будто цитирует или вспоминает кого-то. Взгляд ее затуманен, лицо серьезно, плечи напряжены. — Скажи мне, Карамель… Скажи, Карамель, ты любила?
Хочу, чтобы Серафим вернулся быстрее; не желаю продолжать более разговор! Лицо мое багровеет, и я пытаюсь успокоиться.
— Да, — срывается у меня с языка. Что-то тяжелое падает мне на плечи, тянет следом в пропасть. — Да, любила.
— Расскажешь мне, как ты его потеряла?
— Это был несчастный случай, — начинаю я, но голос срывается — делаю паузу.
— Карамелька! Карамелька! — слышу детский крик у себя в голове.
Из сада. Я стою на краю здания и гляжу, как я думаю, в Острог — ни мать, ни отец не могут воспрепятствовать сейчас тому и я, нарушая все запреты и правила, тону в мертвой темноте, которая кажется мне по малым годам задорной и неизведанной раскраской. Зов отвлекает меня — я разворачиваюсь и бегу.
— Найди меня, Карамелька! — задорно продолжает звать меня голос.
Пробираюсь мимо деревьев, проползаю под свисающей низко-низко ветвью, вдыхаю запах зелени — кругом клумбы и цветы. Маме так нравилось заниматься садом, она любила наблюдать за Бесом, который обыкновенно сидел на качелях.
— Карамель, — прерывает мои мысли Б-Нель, и я с неохотой смотрю на нее — она заставила меня это вспомнить. — Карамель, тебе с этим жить, — говорит девушка, — и ты не можешь постоянно делать вид и пытаться убедить саму себя в том, что ничего ужасного не произошло. Это было и никогда не покинет тебя. Ты должна принять случившееся.
Я выхожу на мост — тогда я их еще не боялась. Вспоминаю, что оставила дома какую-то мелкую вещь — нечто незначительное; могу вернуться, могу не возвращаться: понимаю, что хуже в школе мне без нее не будет.
— Бес, подожди меня! — кричу я и шагаю обратно в сторону нашего дома.
Оборачиваюсь, думая, что Бес мог не расслышать меня — так и есть; он бежит по мосту дальше, смеется, трогает каждый болтающийся фонарик, что попадается ему под его плотные детские пальчики.
Вижу, как с одной из воздушных полос машина слишком резко перестраивается на нижнюю, еще ниже, ниже, и я уже понимаю, что она спускается не сама, а падает. Хочу крикнуть, хочу позвать его. Дергаюсь вперед — на мост, но резко останавливаюсь и отпрыгиваю назад; я не успеваю разглядеть того, кто находится за рулем, автомобиль проносится и ударяется носом о перегородку моста, с грохотом переворачивается и проезжает на верхушке.
Более не держусь. Кричу, что есть сил.
— Бес! Бес! — повторяю я, в надежде на то, что так хоть что-нибудь изменится: он откликнется и махнет мне вновь рукой, протянет карамель, покажет фонарик, который уже заржавел. — Бес! Бес! Мама! Папа! — зову их. — Помогите! Бес!
Но я не вижу моего мальчика. От машины шлейфом тянется дым, в мосту осталась пара глубоких выбоин, металлический забор отправился в Острог.
Другие автомобили не останавливаются, им дела нет до того, что здесь случилось. Я зову на помощь, машу руками, плачу. Сколько мне было? Девять лет? Меньше? А ему? Сколько Бесу? Пять? Я водила его каждое утро на подготовительные занятия для будущих учеников гимназии Северного района.
Кто-то хватает меня — оказывается, мать из сада видела все, что случилось.
Появляется худой силуэт отца. Он бежит на мост, перебирается через разбитую машину, на секунду останавливается напротив лобового стекла, присаживается — смотрит на водителя. Не помню, скончался ли тот сразу или потом в больнице.
Отец зовет Беса, проползает к нему, склоняется.
Мать обхватывает мои плечи — ее колотит; я ощущаю эту дрожь, забираю часть себе, насыпаю в ладони и бездумно подкидываю над головой.
— Скоро тут будут новости, Кара. — Она впервые называет меня так. — Не показывай, что тебе больно, ничего не случилось, верно?
Непонимающе гляжу на нее — сквозь слезы; оборачиваюсь на отца — он держит на руках маленькое покореженное тело ребенка.
— Это Бес? — шепчу я.
Зачем? знаю, что это он. Вижу — последний раз.
Больше он никогда не побежит играть со мной в сад, никогда не крикнет «Карамелька», никогда, никогда, никогда.
— Люди всегда ищут способы, чтобы обидеть друг друга. — Мать присаживается ко мне и говорит на ухо. — Они будут пытаться обидеть тебя, нашу семью, захотят работать на месте твоего отца или меня. Не показывай своих чувств, Кара. Чувства — уязвимость.
Она отпускает меня и идет к дому, я проглатываю слезы, скатившиеся по щекам до губ, и смотрю вслед — моя мамочка, какой я ее знала, уходит. Я оборачиваюсь на отца и брата. Вскоре отец начнет пить, мать уже никогда не вернется в свой сад и никогда не обнимет меня, а я уже не скажу брату о том, как он важен мне.
— Он выбежал на мост, — говорю я Б-Нель. — Какой-то водитель не справился с управлением, а машина упала рядом и… Бес. Мой брат. Его звали Бес.
Б-Нель глубоко вздыхает и плавно выдыхает.
— Вижу, что вы поладили! — доходит до нас крик Серафима.
Он появляется из резиденции, приближается, останавливается около Б-Нель и кладет ей руку на плечо.
— Ты голодна? — спрашивает он.
— Я недавно завтракала, — отказывается девушка. — Лучше иди и покажи Карамели основные комнаты резиденции.
Серафим вежливо подает мне руку; не принимаю жест — встаю без помощи. Мы идем, и я пару раз оборачиваюсь на Б-Нель: она также скрывает лицо от солнца как и секунду назад, волосы ее спадают на плечи, а худые руки скрещиваются на груди.
— Она красивая, — не знаю, почему я произношу это вслух.
— Нравится ее внешность? — подхватывает Серафим.
— Ко всему аморальному испытываешь долю симпатии. Безумие всегда притягивает. — Развожу плечами я.
— Значит, да, — улыбается юноша. — Б-Нель очень добрая, нежная. Она изменилась после того, что было в той больнице… Она открыла в себе способности к точным наукам, переосмыслила многие вещи.