— Крестовый поход объявить надо, — решил Оттар. — Доколе мы терпеть эту мразь будем?!
— Замечательно, — слегка иронично отозвался Эрик. — Крестовый поход против брата короля? Увольте.
— Ты сам говорил, что твой дядя поднимал мятеж против отца нынешнего короля.
— За что и был казнен, — согласился Эрик.
— А ты, конечно, простил Эстиварам его смерть? — завелся Оттар еще пуще.
Ядвига забеспокоилась всерьез:
— Оттар, какой ты вспыльчивый и бескомпромиссный! Нельзя же так…
— Это по-другому нельзя! Я рыцарь, мне бесчестно заключать договоры и перемирия с теми, кто предает нашу веру!
— Упрек в мой адрес? — уточнил Эрик благодушно. — Оттар, не кипятись. Просто это не мое дело. Мое дело — переловить бандитов и вручить их инквизиции. Поступать иначе — предаваться греху гордыни. А быть крестовому походу или нет — решает Церковь.
— Кстати, — быстро произнесла Ядвига, — вчера отец Сигизмунд заезжал, о тебе спрашивал. Он хочет отправить часть зерна на зимнюю ярмарку в Румале, говорят, там неурожай, и цены весьма хороши.
Эрик тут же забыл про крестовые походы. Оттару сделалось противно: стоило бабе открыть рот, так Эрик уже никого, кроме нее, и не слышит. Все, буквально все предали рыцарство! Отец Сигизмунд, фанатичный аскет и инквизитор, думает, где б продать монастырское зерно подороже. А Эрик обдумывает, как бы не упустить свою выгоду от сделки…
— Он говорит, что хотел бы воспользоваться правом беспошлинного ввоза, которое ты даровал всем валадским монастырям. Но в Румале с него все равно сдерут втридорога, потому что он иностранец.
— И он хочет получить от меня грамоту, в которой числился бы моим вассалом из Трои-Черевицы? — догадался Эрик. — Что ж, я заеду к нему завтра… Он еще в монастыре?
Не дождавшись окончания ужина, Оттар скомканно пожелал хозяйке доброго сна и закрылся в своей комнате. Ему стало грустно и муторно. Эрик, лучший друг, погряз в торгашестве… И дело не в том, что он боится присягу нарушить, нет! Оттар прекрасно понял: Эрик обабился и сама мысль о войне ему претит. О любой войне. Ему бы дома сидеть да денежки считать.
Он вертелся с боку на бок, никак не мог уснуть. За окном давно мерцали полуночные звезды, во дворе даже цепные кобели не тявкали, а сон к Оттару не шел. Встал, бесшумно открыл дверь. В дальнем конце коридора из-за неплотно притворенной двери раздавался детский плач. Оттар поморщился: сопли, слезы, мокрые пеленки. Что прекрасного находит в этом Эрик? Дети хороши, когда они, во-первых, сыновья, во-вторых, уже достаточно взрослые, чтоб ездить верхом и не хныкать, получая синяки да царапины на учебных поединках. А что хорошего в девчонках? Еще три деревни ей отписал. И появляется тут так часто, что даже отец Сигизмунд ищет его у Ядвиги, а не в Найноре.
На веранде было тихо. Позванивали комары, стрекотали кузнечики, доживая свое лето. Оттар постоял, дыша глубоко и медленно. За спиной послышались шаги. Обернулся — Ядвига. Он поморщился, не скрывая неудовольствия, хотя понимал, что ведет себя неучтиво.
Ядвига не заметила. Поискала глазами, потом придвинулась, кутаясь в шаль:
— Эрик тоже вышел?
— Странно, что ты мне задаешь эти вопросы. Я думал, вы вместе спите.
Оттар рассчитывал, что Ядвига обидится. А она тихо рассмеялась:
— Мы не спали вместе с тех пор, как он увлекся Изабелью дель Вагайярд и бросил меня. С тех пор мы — близкие друзья, родственники по общему ребенку, если хочешь. У Эрика есть свои покои в доме, он волен приходить и уходить, когда ему пожелается. Но вместе мы не спим.
— Я ничего не слышал про эту… Изабель, да?
— Говорят, красивая. — Ядвига прислонилась бедром к резным перилам веранды, глядела на звезды. — Когда я понесла, Эрик настоял на свадьбе. А перед тем решил навестить сестру в Хойре. И познакомился там с Изабелью. Мне о том сплетники тут же поведали. Тот роман у него был столь страстным, что Эрик будто с ума сошел. А спустя два месяца пришел ко мне, раскаявшийся, признался в измене. Роман с Изабелью кончился. Не знаю, почему. Умолял простить его, обещал горы золотые, только я смотрела на него и понимала: ко мне он вернулся из чувства долга, потому, что я ношу его ребенка. А любить он меня больше не любит, всю нашу любовь выпила Изабель. Я и сказала ему: свадьбы не будет, ребенка обеспечишь, а больше мне не надо.
— Какая трогательная история! — Оттар не скрывал иронии. — Какое благородство!
— Ты о чем? — не поняла Ядвига.
— Да обо всем… Я просто удивляюсь, что ты сделала с ним? Он был нормальным мужчиной, с нормальными интересами, он стремился к подвигам и к славе. А стал каким-то торгашом, скотником…
Ядвига смотрела на него с мудрой улыбкой. Оттар запнулся, она воспользовалась паузой:
— Ты просто еще очень маленький, Оттар. Ростом велик, а умом — ребенок. А Эрик — взрослый. Только и всего. Все эти подвиги — тлен и прах.
— Так может говорить только женщина! Тебе не понять…
— Чего? Желания похвастать, скольких убил и ограбил? — она вздохнула. — Каждый из нас в детстве мечтает. Кто о чем. Кто-то о славе, кто-то о том, чтоб быть женой прославленного рыцаря. Мой отец как раз таким прославленным и был. Маленькая я думала, что буду блистать на придворных балах, и мне будут посвящать сонеты. Моя мать тем временем истязала себя непосильным трудом, поднимая четверых дочерей, поскольку отца дома никогда не было. А когда появлялся, то глядел на голые стены и морщился: ему не хотелось в это верить. Он и нас терпеть не мог, мать за то, что не родила сына, а нас за то, что не мальчики. Вести хозяйство он не умел вовсе, говорил, что не рыцарское дело в навозе копаться да с купцами торговаться. Потом умер. Когда моей руки попросил Венцеслав, которому было шестьдесят, который был хоть и златирином, но без титула, и я согласилась, моя мать плакала от счастья. Потому что одна из моих сестер стала любовницей орросского барона, а затем куртизанкой, другая ушла в монастырь, а самая младшая вышла замуж за купца. Вот тебе и мечты, Оттар.
— Если б твоя мать не была так меркантильна…
— Оттар, ты когда-нибудь голодал? — проникновенно спросила Ядвига. — Ну, хотя бы ел то, что едят нищие крестьяне не здесь, а где-нибудь в Орросе? Когда даже осенью хлеб видишь раз в неделю, а так — лук да репа, да то, что в лесу соберешь? Венцеслав, царствие ему небесное, редкой души человек и настоящий рыцарь, позволил моей матери жить с нами. И до самой смерти она благодарила Хироса за то, что я оказалась благоразумней нее.
— А Эрика ты по той же причине выбрала? — внезапно разозлился Оттар. — Благоразумие? Самый богатый из претендентов? И замуж выходить отказалась не потому, что он тебя не любит, а потому, что ты, играя на его чувстве долга, сможешь для своей дочери вытянуть больше?
— Ядвига не только моя. Она еще и его дочь, — сдержанно ответила женщина. — Ты становишься бестактным, Оттар. Но я все же отвечу. Эрика я выбрала потому… потому, что выбрала. Но он не мальчишка, как ты. Ты ведь не заметил, что он ранен.
Оттара будто под дых ударили.
— Он получил в живот стрелу с зазубренным наконечником. Хорошо, что ниже печени, а то б не выжил. Кроме нее, у него еще восемь ран поменьше. Ту стрелу он просто обломил, а наконечник остался в теле. Эрик довез пойманных разбойников до Сарграда. Там ему арабский врач удалил наконечник и предупредил, что рана загноилась. Но Эрику сказали, что часть разбойников ушла в сторону Травискара, он кинулся в погоню. В монастыре ему пришлось остаться. Он две недели лежал в бреду, поднялся только три дня назад. И с этой бандой… Он не затем говорил про хозяйство, чтобы мне удовольствие доставить. Для того, чтобы тебе в моем присутствии не вздумалось про арантавское отребье рассказывать. Эрик меня боялся взволновать. Он не знал, что мне про ту банду уже рассказали. Как и про его ранение, впрочем. Вот так-то, Оттар. А то, что он в мелочи хозяйственные вникает, — так он о дочери заботится. Ты на его месте всем бы похвастался, что красотка Ядвига ребенка от тебя родила, но о приданом для дочки ты и не вспомнил бы.
Оттар молчал. Мог бы возразить, да только понимал: кто спорит с женщиной, тот тратит жизнь на пустяки.
— Подвиги… — прошептала Ядвига. — Ты не знаешь, что это такое. Подвиг ли постоянно с кем-то драться? Новизна, ни о чем заботиться не нужно, все необходимое можно украсть — вы это называете добыть в битве. А попробуй, как завещал Хирос, всю жизнь, изо дня в день пахать землю да пасти стадо, — тогда и поймешь, что такое подвиг. Ты ничего не смыслишь в землепашестве, оттого и прикрываешься словами, будто оно презренно. И на Эрика взъелся, потому что ревнуешь его ко мне. Тебе казалось, что ты единственный, кто достоин его внимания. А я тебя спрошу: если бы Эрик сказал, что одному лишь тебе хочет доверить управление княжеством, как быстро ты побежал бы учиться к ближайшему купцу?
С этими словами Ядвига ушла в дом. Оттар пожал плечами, ответил, хотя и запоздало:
— Я бы на поединок его вызвал за такое унижение.
Звучало вроде бы гордо, но сам почувствовал: ложь. Выругался. Распутная дрянь Ядвига права: если бы Эрик попросил… что бы он ни попросил, Оттар выполнил бы его просьбу. Но не потому, что ему хочется вести счета, а потому, что просьба друга — священна. Ядвиге этого не понять.
Или наоборот, именно о том она и говорила, упомянув про ревность?
Об одном Оттар жалел: зря они остановились на ночь в Тыряни.
Вернулся в комнату, вытянулся на постели. Тяжело вздохнул. Рядом послышался смех. Оттар повернул голову и подскочил, закричав в ужасе.
Рядом с его кроватью сидел Вальтер. Уже не в крови, одетый так, каким его в гроб положили. Только лицо желтое и глаза — как бельма.
— Не кричи, — смеялся Вальтер.
— Т-ты… тебя же похоронили!
— Ну да. Я тебе просто снюсь. Как и раньше.
Оттар шумно выдохнул. Сел, взъерошил волосы. Огляделся: комната вроде именно та, которую ему выделили в доме Ядвиги.
— Выгляни в окно, — посоветовал Вальтер. — Звезд нет. А в яви — есть.
Оттар убедился. Успокоился, даже попросил:
— Ты б не приходил сюда, а? Ну монастырь тут, не хочу я рядом с ним богохульствовать…
Довольный Вальтер расхохотался и пошел на уступки:
— Мой Повелитель не жесток. Достаточно будет того, что ты, как проснешься, утреннюю молитву не произнесешь ни вслух, ни мысленно. Ничего страшного, верно? Ты и раньше, бывало, забывал молиться. Только теперь не забудешь, а сознательно не помолишься. А потом, когда с Эриком поедешь в монастырь, можешь и покаяться. Искренне. Скажи отцу Сигизмунду все. И что богохульствовал во сне, и что помолиться… забыл. Не говори только, что ты меня убил. И не говори, что это я к тебе хожу. Скажи, разбойник ходит. Да, и епитимью исполни в точности!
— Может, мне не ездить? — пролепетал Оттар.
— Нет-нет! Обязательно! И, — Вальтер придвинулся вплотную, так, что Оттар уловил гнилостный запах: — послушай, о чем монахи с Эриком говорить станут. Потом мне расскажешь. Запомнил? А сначала поведай мне, где схваченных на ночлег оставили?
Оттар молчал. Вальтер покачал головой:
— Плохо, Оттар, плохо. Ты ведь не подозреваешь, что за ними сообщники идут. Дорогу перепутают, сюда явятся. На дом нападут. Ядвига, положим, по заслугам получит, за грехи ее, а Эрик за что погибнет?
— Можно подумать, вы не обрадуетесь.
Вальтер помолчал. Потом серьезно и грустно объяснил:
— Мой Повелитель говорил не раз: как печально, что он не с нами. В его жилах течет очень древняя, очень благородная кровь. Лучшая кровь этого мира. И нам важней привлечь его, чем убить. Поверь, те, кто осмелился ранить его вопреки приказу моего Повелителя, были сурово наказаны. Им долго придется служить, чтобы вернуть расположение Повелителя. Эрик умрет, да, но — не так, — Вальтер хищно улыбнулся. — Так где ночуют солдаты с разбойниками?
Оттар задумался. Ядвига сегодня про подвиги говорила, мол, прах и тлен. Оттар мог бы геройствовать, и геройски погибнуть, Эрик с Ядвигой и с ребенком тоже погибли бы… А зачем? Ведь задача рыцаря — спасать слабых, а не подставлять их под нож разбойников. Подумаешь, нападут сообщники на солдат. Там неизвестно еще, кто победит. Зато здесь — известно.
— Они не ночуют, — выдавил Оттар. — Они всю ночь будут идти без остановок. А утром с большим отрядом соединятся.
— А с дороги никуда сворачивать не должны? — уточнил Вальтер.
— Эрик ничего не говорил. Только про то, что отряд их встретит. Наверное, никуда, иначе как они с подмогой встретятся?
— Хорошо… — протянул Вальтер. — Что ж, отдыхай, ты же и сам ранен. Спи спокойно, я даю тебе слово, что на этот дом никто не нападет. Да не забудь! Утром не молись, а в полдень покайся! Во всем — и в богохульстве, и в забывчивости, и в том, что Ядвигу обидел, проявив гордыню. Смири дух свой…
До монастыря от Тыряни было всего три мили. Оттар в пути косился на Эрика: в седле держится прямо, и не скажешь, что ранен. В монастыре их сразу провели к отцу Сигизмунду.
Старый аскет поднялся с грубой скамьи, приветствуя их. На Оттара посмотрел нехорошо, однако тот предупредил упреки, шепнув:
— Отец Сигизмунд, нагрешил я тут… исповедаться бы мне потом.
Монах сдержанно кивнул.
Его разговор с Эриком показался Оттару вполне обыденным. Эрик жаловался, что управляющий в Трое-Черевице совсем заворовался, и хотелось бы привлечь на службу лицо духовное, желательно из лезуитов. А в обмен собирался отдать кусок земли в том имении под возведение храма и небольшого монастыря. Разумеется, Церковь, если даст управляющего, может пользоваться складами и кораблями для перевозки паломников в Румалу, ну, и товара тоже, конечно. В самой Румале у Эрика был дом, только запущенный — там, по его словам, лет сто никто не жил. Церковь, если пожелает, может пользоваться и этим зданием.
Оттар решительно не понимал, к чему Эрик клонит. Зато, похоже, прекрасно понимал отец Сигизмунд — ибо глазки у него загорелись отнюдь не как у торгаша при намеке на выгодную сделку. Скорей уж в них запылал мистический огонь правоверного.
— Услуга, оказываемая тобой Церкви, не скрою, велика. — Глаза горели, а голос звучал почти равнодушно. — Я много прожил. Знаю, что людям свойственен грех стремления к наживе, будь то нажива для тела или же для ума. Хотя вторая нажива, конечно, предпочтительнее, все же это нажива. Люди не склонны оказывать такие услуги беспричинно, сын мой, только лишь во искупление грехов или же надеясь купить славу святого. Ты не совершил столь страшных грехов, чтобы замаливать их богатыми дарами. Неужели ты желаешь прослыть святым?
Эрик рассмеялся:
— Увольте, отец Сигизмунд. Думаю, всем будет лучше, если я подобно Хиросу понесу крест свой и не стану замахиваться на большее. Собственно говоря, я не бескорыстен. Но преследую несколько иные цели.
— И чего же ты желаешь, сын мой? Церковь — семья детей Божьих, и если Церковь может помочь одному из них, Церковь поможет.
— Немного, отец Сигизмунд. Мне известно, что монахи лезуитского ордена весьма наблюдательны и точны в донесениях. Я откроюсь перед вами: у меня большие планы, связанные с Румалатом. Но для того, чтобы определиться, мне нужны сведения об этой стране. До сих пор я пользовался услугами купцов и арабов, а у них сведения хороши, но однобоки. Мне же интересно то, что обычно включают в отчет лица духовные.
Оттар отметил, как в очередной раз изменилось выражение лица старого инквизитора. Он глядел на Эрика остро, понимающе.
— Я должен обсудить твою просьбу с братьями по ордену, — кивнул отец Сигизмунд, и так кивнул, что всякий бы понял: братья князю не откажут. — В любом случае, весной я сам думаю отправиться в тот вертеп, и по возвращении охотно поделюсь с тобой впечатлениями. Личными впечатлениями, — подчеркнул он значительно.
— Благодарю вас, отец Сигизмунд, — Эрик встал. — А нужные грамоты вы получите, как только надумаете отправляться в путь.
Отец Сигизмунд благословил его, остро и колюче взглянул на Оттара:
— Пойдем, сын мой.
Оттар честно рассказал все. Говорил бездумно, вызубрив исповедь еще по пути. Сам же думал над вопросом: и что такого важного могло быть в этом разговоре? Что монахи едут в Румалат? Так они туда каждый год ездили. Румалатом правили безбожники, а потому в городе стояли всякие храмы — и Хиросу, и арабскому Инлаху, и тарнисским Родителям, и множеству языческих божков и демонов. Паломничество в Румалу шло со всех краев мира обитаемого.