– Что, детинушка, столбом стоишь? Молишься, али мошну потерял? Много ли утеряно?
Обернулся Хвак на дребезжание – прохожий со спины подоспел, старенький дедок. На голове шапка, белая с черным, которые паломники носят, в знак уважения к своим богам – Хвак не раз таких видел, через их деревню паломники часто проходили… Паломники – люди праведные, чистые… И путешествуют много, с богами разговоры ведут, стало быть – умные… Обрадовался Хвак: вот кто ему поможет, туман в голове рассеет!
– Доброй тебе дороги, отче! – Хвак поклонился вежливо, со всем уважением к старости святой.
– И тебе того же, внучек. Денюжки считаешь?
– Ды… не без того. Слушай, дедушка, а у тебя есть деньги при себе?
– Че… чего?.
– Ну… монеты! Кругели там, полукругели? Давай посмотрим, какие у тебя?
Так и затряслись у деда коленки, стоит, ртом пустоту подглатывая…
– По… пощади, сынок… нет у меня…
– Как – нет? – Изумился Хвак и на деда взирает вытаращенными глазами, поверить ему не в силах. Как это у него нет, когда кошель к поясной веревке подвязан?.. Был подвязан, а теперь его старик под жреческий балахон засунул? Хвак поозирался – нет никого вокруг! Ни людей, ни зверей, ни демонов – чего он так испугался, паломник этот?
– Кого ты боишься дедушка, чего ты прячешь? Тут ведь нет никого, ни одной живой души поблизости?
Понял дедок, что – да, чистую правду святотатец речет: нет никого в округе, нечего и надеяться на защиту, на спасение… Бряк на колени и дальше бороденкой в пыль валится, слезы туда роняет. Да только пыль зело густа и высока: туда кувшин вылей – тотчас впитается и даже грязи не образует, а немного погодя и до прежнего состояния высохнет…
– Не губи, сынок, возьми все, что есть, только не губи! Не мое это добро, храмовое!
Видит Хвак – дело как – то не в лад поворачивается, умом тронулся старец, не иначе…
– Вставай, дед, ты чего? Может, воды тебе? Я поищу, где – то тут ручей неподалеку, водицею потягивает…
Нет, завывает старик, в пыли перед ним валяется… И осенило вдруг Хвака: старый пень за лихоимца его принял, за татя дорожного, за разбойника!
– Дурак ты, дедушка! Я как лучше хотел – а ты вон что! Ну и жри свою пыль, коли так, а я дальше пойду! Эй, дед! Слышишь? Уйду ведь, ежели не опомнишься?
Была у Хвака надежда, что незнакомец сей попутчиком ему станет, добрым собеседником, что пойдут они себе по дороге и будет он старцевым словам внимать, почтительно и с благодарностью, мудрость человеческую впитывать в себя… Опять же, денежному счету учиться… А он – вон как! Ну, и лежи себе, на доброе здоровье!
Пошел Хвак дальше. Идет, куда прежде шел, а сам нет – нет, да и оглянется: дорога – то прямая, ровная уложена, далеко по ней видно и вперед, и назад! Одним словом, немного времени спустя – дождался Хвак сего мига – богомолец поднялся на ноги и порысил в обратную сторону, пыли с себя не отряхнув.
Эх, досадно Хваку, что такая несуразность вышла с попутчиком, но тут уж ничего не поделаешь, старые мозги не омолодишь!
Был осадочек на душе, да смахнуло его напрочь теплым ветерком и птеровым щебетаньем из окрестных трав. Давно ли снег с полей стаял – а они уж по колено и выше стоят, травы – то! Скоро ведь косить! Ишь, как птеры луговые раскричались! Это уж не щебет… Видит Хвак – мизгач прямо через дорогу шмыгнул, но не на птеровый грай, а наоборот! И без добычи в зубах! Стало быть, кто – то нарушил покой звериный да птеровый, стало быть, обретается кто – то в кустарнике в придорожном… или прячется… Хвак идет, а сам головой крутит: ну чего прятаться, от кого прятаться? До вечера далече, места обжитые, а он, Хвак, мирно идет, никому никаких угроз не выкрикивая! Никогда не думал он и не предполагал, что за пределами его родной деревни столь странные и непонятные люди живут! Нипочем не угадать – что они будут делать и говорить, когда с ними столкнешься! Взять, хотя бы, старика – паломника… чего он там себе удумал?
Хвак все правильно приметил: стоило лишь ему с кустами поравняться, как вышли оттуда трое, вышли и дорогу Хваку заступили. Боги милосердные! Так он их всех знает: посередке рыжий Огонёк, ошую от него – Петля, одесную – этот… Хрустень. А у Петли – то – ох, как рожу разнесло: и синяя она, и красная, и с кровоподтеками. При этом все трое веселы, довольны чем – то…
– Ну, что корова деревенская, – встретились мы с тобой! Небось, не чаял и увидеть? Петля, поздоровайся с благодетелем!
Маленький Петля расхохотался зловеще, одним горлом, стараясь не шевелить разбитым ртом – все одно побежала с губ кровь мелкими капельками, а сам подступает к Хваку, – аж трясется весь от сладкой злобы – медленно приближается, и в руке у Петли небольшая секира, какие в городах носят: в настоящем бою такая почти бесполезна, однако на ночных улицах, противу случайных грабителей – очень даже хороша! И уж искромсать в куски безоружного увальня – вполне пригодна.
Петля надвигается на Хвака, но и двое сообщников его, Огонек с Хрустнем, не отстают: чуть раздвинулись по сторонам, чтобы друг друга случайно не зацепить, не ранить, и – к Хваку! Хрустень с кинжалом, а у Огонька одноручный меч, но он его рукоять в две ладони ухватил, чтобы, в ущерб увертливости, ударить сильнее. И действительно – сражаться – то не с кем, для того, чтобы сего жирнобокого юнца на ломти нарезать – ловкости особой не требуется!
И тут дошло до Хвака, что никакие они ему не друзья, что они все трое с самого начала были заодно, и что… Так вот они какие, морочники!.. Значит, правду в таверне про них угадали!.. На деревенских завалинках односельчане Хвака часто рассказывали былины и небылицы о городской да дорожной жизни, о том как демоны неосторожных путников подстерегают, о том как морочники облапошивают доверчивых… Теперь вот эти – убить его хотят… за то, что он ненароком помешал им обман творить… Но он же не знал… А знал бы – сразу побежал бы прочь во весь дух… благо, что теперь он при сапогах…
И страшно Хваку, что трое убивцев к нему с оружием подходят, и обидно, что душой и сердцем поддался на обман, а они – вон какие оказались… Как же теперь быть? Руками отталкивать – так руки посекут, а потом и его самого… Прощения попросить – но у Хвака даже и язык от волнения отнялся… и высох весь…
И через предсмертный страх такая внезапная чистота и ясность в голову Хвакову вошла, что все вокруг легко постижимым стало, любую мелочь он запросто различает: ранняя стрекозка над травой трепещет, у Огонька из под левого сапога белый камешек выпрыгнул и в лужицу булькнул, на небе мелкие тугие облачка бегут, а высоко над ними – иные, бледные, словно разлохмаченные, на месте стоят… А сердце стучит в грудь и почему – то в виски… Стрекозка вдруг метнулась к Хваку, чуть об пузо не ударилась и исчезла куда – то… И показалось Хваку, что глазки у той стрекозки знакомого ярко – синего цвета… Где же она?.. Хвак ерзнул глазами по животу и груди – нет стрекозки, только цепь на нем вместо кушака…
– А – а – а! Обманывать! Тигут, да!? А сам – морочник!? Морочник, да?
Хвак и сам не понял, как это ему так удалось – одним рывком цепной узел растребушить, чтобы цепь с себя снять и вместо оружия на руку приладить! Но все словно бы само собой вышло: как махнет Хвак цепью – так сразу Петля от него и отлетел на пять локтей, а только вместо лица у него каша кровавая, а сам Петля недвижим лежит.
Среди троих морочников кабацких умнее и опытнее всех был Огонек, их вожак: уж кто – кто а Огонек сразу понял, что после этакого удара Петли больше нет среди живых, помер Петля и помучаться не успел… Это с одного удара! – осторожнее бы надо… Огонек сразу же прыг на полшага назад, Хрустня с кинжалом вперед себя выпустив, а сам меч в левую руку перехватил: левая у него главная рука, с нею будет проще открытую шею подстеречь, а Хрустень пока этого верзилу на себя отвлечет – все одно его кинжалишка тут бесполезен… Верзила с Хрустнем расправится, а он, Огонек, с этим… как его… с Хваком!
Но не суждено было исполниться Огоньковым хитростям, ибо цепь намотана была в один виток на Хвакову ладонь, и свободная ее часть была в два локтя длиною… Да еще и у самого Хвак ручищи едва ли не до колен, а росту Хвак огромного… Свистнула цепь – и полбашки у Огонька словно и не было! Хоть и умен был Огонек – но и его долгожданная смерть добыла, хоть и глуп был Хрустень, соратник и подельник Огонька, но и до Хрустня дошло, что его очередь следующая!
– Выронил Хрустень кинжал, упал коленями в кровь, что из под мертвого Петли выбежать успела, и взмолился, вытянув в сторону Хвака пустые растопыренные ладони!
– Пощади, брат! Прости и пощади… повелитель!
И – диво: услышал его Хвак сквозь кровавую ярость в ушах, задержал руку – а ведь уже взмахнуть ею успел!
– Чего ты? А? Убить меня хотел?
– Нет!!! Нет, я никого в своей жизни не убивал! Это эти… обманом меня вовлекли! Я их отговаривал!
Смотрит Хвак на рыдающего Хрустня, видит, как тот трясется от смертного ужаса… и… ну, что теперь… Не будет же врать человек на пороге жизни! Они ведь и Хвака едва не прельстили обманными речами… И он, Хвак, тоже был готов с этими дружить… разума и опыта у них набираться… Вот и этот бедолага запутался…
– Ну… Ты это… Больше так не делай. А ты не врешь?
– Нет!!! Ни за что, никогда!.. Землю целовать буду… сапоги твои… Пощади!
Хвак отошел на шаг, убрал сапоги от морочника, а сам растерялся. Когда враг – это понятно. А когда вот эдак… Обобрать бы тех двоих… да перед этим стыдновато… Пусть уж…
– Ты… ну… Как тебя – Хрустень?
– Да, Хрустень меня зовут! – и снова ползет Хваковы сапоги целовать.
– Стой!
– Да, повелитель!
– Ты… вот что… похорони их, что ли… а я пошел. Понятно?
– Все сделаю! – Повалился Хрустень лбом в землю, весь без памяти счастлив, что опять жив остался! А лоб – то… ударился во что – то твердое и острое – об рукоять кинжала, который он давеча выронил… Видит Хрустень – не врет этот Хвак, уходит… А спина жирная, широченная… слепой не промахнется… И даже бежать за ним не понадобится, голову подставлять… Хрустень почему кинжалы вместо секир да мечей любил – потому что у Хрустеня способности были превеликие по этой части: фырк с двадцати локтей – а прохожий уже и лежит, не шевелится, подходи спокойно, снимай добычу. Но тут у Хрустня оплошность вышла: пока он кинжал в спину Хваку целил, тот цепь на бока устраивал – дабы подпоясаться ею, руки от ненужной ноши освободить. Вот кинжал провернулся в полете, да и с цепью встретился, в звенышко цепное клюнул, и Хвакова спина лишь слабый удар почуяла – вместо смерти. Обернулся Хвак на ушиб – а Хрустень уж улепетывает вскачь, да не по дороге бежит, а поперек, по ухабам, петляя… Вздохнул Хвак поглубже, не в силах понять этого Хрустеня… И опять гневом в груди полыхнуло, да чего уж тут… не гоняться же…
Хвак подпоясался привычным образом, подобрал кинжал, посопел, подумал, посреди дороги… Нет, негоже добычу лихоимцам и посторонним оставлять… Одежду и прочую сбрую он трогать не станет, а кошели обтрясет, у Огонька точно денежки звенели, он видел…
Глава 3
Полдюжины дней подряд Хваку жилось не хуже, чем богам в горних чертогах: ел и пил до отвала, по три, а то и по четыре раза в сутки, отсыпался на мягких постелях и спал вволю, ночь и утро напролет… Выбросил цепь, натиравшую спину и бока, а вместо нее купил себе пояс, а на пояс навесил кошель и секиру, взятые на поле брани с убитых морочников. Можно было бы и поясом разжиться, с того же Огонька, да почему-то побрезговал Хвак. Сколько он за это время денег истратил? Уйму! Если посчитать… – Хвак с гордостью подумал про себя, что он умеет теперь считать до дюжины… а может, даже, и дальше!.. – Так вот, если посчитать, то за пять дней он истратил… по четыре больших медяка в день… он истратил два полукругеля! Это один кругель – с ума сойти! Да, он истратил большой кругель… и еще три больших медяка… и у него по-прежнему полно денег в кошеле: два кругеля, полукругель, пять больших медяков, пять простых медяков и два полумедяка!
А в одном полукругеле – это Хвак знал очень твердо, не раз и не два проверил на трактирных людях – десять больших медяков! А не три, как ему поначалу мнилось!
Да, все было хорошо в нынешнем житье-бытье, любые желания тотчас же исполняются: хоть ты спи весь день, хоть вино пей, маринованными ящерками заедай… хоть ты что!.. Казалось бы, лучше и не бывает, но…
Жена Хвака, Кыска-покойница, обманывала его самым преподлым образом, которым только может обмануть женщина любящего мужа: оказывается, она любила не его, а кузнеца Клеща, в чем Хвак и убедился, однажды вернувшись с пашни домой в неурочное время!.. Увидев и поняв сие, Хвак был вне себя от ярости и горя: Кыску с Клещом он пришиб сгоряча, а сам из дому ушел, чтобы никогда не возвращаться и… Да, да, да: и чтобы никогда в жизни более не жениться и вообще не знаться с коварными этими существами, с вертихвостками, обманщицами, кровопивицами и трещотками!.. Раз они такие… такие… Хвак взмычал и стал мотать головой, словно бык, отгоняющий мух и нетопырей – вроде бы он и не собирался вспоминать Кыску и ее предательство, а мысли сами… как те мухи…
– Господин Хвак еще что-нибудь желает?
– А? Угу. Еше кувшинчик. – Хвак украдкой поглядел на юбку, облегающую пышный зад трактирной прислужницы и густо покраснел. Почтенная, добрая женщина, она ему по возрасту в матери годится, а он – вон о чем думает! Знала бы она про его мысли, так и вообще – хоть со стыда сгори! А она еще и руку ему на руку участливо кладет, и грудью к плечу ненароком прижимается, и улыбается ему, сама ничего не подозревая о дерзостных помыслах его … Спрашивает – сладко ли ему спалось… Да еще и хихикает при этом… Сладко-то оно, конечно, сладко, но вот только… Как же так??? Ведь он же себе клялся самыми страшными клятвами, что никогда, ни за что, ни на одну из них отныне даже одним глазочком не взглянет!?..
И третий кувшин с вином разделил участь предыдущих, но Хвак не развеселился, разве что брюхо порадовалось недолгому винному огню.
Жениться он точно не собирается, это решение покрепче всех клятв на свете, но…
– Так я не поняла: господин Хвак и на эту ночь у нас остается? Когда прикажешь мне застелить, удалой и добрый молодец?
– Я? Не… Я это… пойду. Скажи, уважаемая тетушка Роса, сколько я тебе должен, да и пойду. Томно мне чегой-то на месте сидеть, так хоть ноги разомну.
– Как будет угодно господину Хваку. А то – ненастье на улице… надвигается… Может, и с дождиком… В самый бы раз переждать, переночевать…
– Да не… Какое-там ненастье! Я только что во двор выходил – облака по окоему бегают, а наверх не забираются. И ветра почти нет: вёдро будет, я приметы знаю.
– Как будет угодно пресветлому господину Хваку. – Посуровела тетушка Роса, даже улыбка выцвела на ее толстом и добром лице…
Ну, так оно и понятно: карману выгоднее постоялец в своем трактире, нежели прохожий на имперской дороге. А чем Хвак виноват, если не сидится ему на месте, если жаркие мысли настолько одолели, что спокойно дышать не позволяют? Ненастья на небе нет, но сегодня как-то так свежо в природе, солнце ближе к вечеру словно забыло про весну и почти не согревает. Так тем оно и лучше: пока Хвак доберется до следующего постоялого двора, авось, жаркая дурь с него и сойдет. Все-таки хорошая эта женщина, тетушка Роса: пояс поправила, пыль с его сапог смахнула… и это… чмокнула в щеку… Ох-х-х!..
Хвак даже и колебаться не стал: к указанной оплате добавил от себя полумедяк, ни за что, просто… вдруг тоже захотелось добрым быть…
– А то останешься?..
Тетушка Роса даже прослезилась, провожая Хвака до ворот… Как знатного сударя какого проводила! Нет, все-таки мир не без добрых людей.
До следующего постоялого двора оказалось шагать и шагать, Хвак попал туда уже затемно. Это было обширное хозяйство: тут тебе и трактир, и конюшня, и комнаты для постояльцев, и даже просторная пустующая горульня, если, вдруг, сударям-охотникам вздумается завернуть сюда и отдохнуть после осенней травли по полям… Осенью, когда хлеба и травы с пашней и пажитей собраны, скошены, самое время для охоты: церапторы, как известно, холода не выносят, кукожатся, вот и кочуют ящеры поближе к вечнозеленому северу – злые, хищные, бесстрашные, пока еще отнюдь не вялые… В огромные орды сбиваются… А пути-то их сквозь эти серединные земли пролегают – охотникам самое раздолье: труби, рожок! Лук в руках, меч за спиной, секира на поясе, горячий конь под седлом, егеря при сворах горульих – и-и-ех! – весело! По весне церапторы, напротив, путешествуют с засушливого севера в южные благодатные угодья, но весною они все больше парами перебегают, незаметно от главных хищников, сиречь от людей, стараются прошмыгнуть… Хвак видел такую пару: как раз в десятке локтей от него дорогу перескакивали… Весной они пугливые, не подманить, не подкрасться – да и демоны бы с ними со всеми, не сырьем же их есть! А есть Хваку хотелось!