Я решил, что прошло не более 15–20 минут с начала канонады. Впрочем, если это и так, то мне они показались часами, что вполне естественно. Во всяком случае, я был уверен, что просто ждать прекращения огня — нудное занятие. Поэтому я еще больше сжался, чтобы представлять собой как можно меньшую цель. Поступив так, я начал думать, что же я буду делать, когда линия конфедератов начнет подниматься по холму, красные флаги повстанцев заалеют на ветру, а солнце засверкает на штыках и стволах ружей. Что я буду делать, когда придется бежать, если здесь есть куда бежать. Конечно, тут объявится немало бегущих, но на той стороне холма стоят солдаты и офицеры в голубых мундирах, и бегущих с поля битвы они встретят не очень радостно. Возможности защищаться у меня нет. Даже если бы в мои руки попало это неуклюжее ружье, то я не знаю, как с ним обращаться. Похоже, что все вооружены гладкоствольными ружьями, а я о них ничего не знал.
Дым битвы становился гуще и закрывал солнце. По всей долине низко плыли клубы дыма, почти над головами людей, скорчившихся на склоне перед батареей северян.
Внизу, на склоне, что-то шевельнулось. Не человек, а нечто меньшее, чем человек. Собака, подумал я, оказавшаяся между сражающимися войсками. Но слишком уж это существо, коричневое, пушистое, не похожее на собаку. Куропатка? И я подумал про себя: «Куропатка, на твоем месте я забрался бы в нору и сидел там…» Куропатка продолжала шевелиться, потом двинулась ко мне по траве.
Облако дыма закрыло ее от меня, потом батарея продолжила обстрел. Время от времени рядом со мной, как капли тяжелого дождя, падали осколки. Дым рассеялся. «Куропатка» была сейчас гораздо ближе ко мне, и я увидел, что это совсем не куропатка.
Как я мог сразу не узнать эту заостренную голову с копной волос, кувшинообразные уши! Теперь я понял, что это не куропатка и не собака, а Судья…
Он смотрел прямо на меня, бросая мне вызов, как воинственный петух. Осознав, что я смотрю на него, он поднял руку, приложил большой палец своей плоской руки к носу, а остальные растопырил и пошевелил ими в воздухе. Он «натянул мне нос»!
Не раздумывая, я побежал к нему. Я сделал лишь один шаг, как что-то ударило меня. Дальше я мало что помнил: горячее прикосновение к голове, неожиданное головокружение, ощущение падения — больше я ничего не чувствовал…
15
Мне показалось, что я бесконечно долго карабкался по какой-то заброшенной земле в кромешной тьме. Мои глаза были закрыты, и я не знал, существовала ли тьма на самом деле. Я чувствовал эту тьму черепом. Потом я решил, что это глупость, и если я открою глаза, то увижу послеполуденное солнце. Но я не открывал их. По какой-то причине я знал, что должен держать их закрытыми, будто то, что меня окружало, не позволено видеть никому из смертных. У меня не было никаких оснований думать так. Может, самое ужасное заключалось в том, что я не мог найти никакого подтверждения тому, что я ползу через пустоту — не просто через пустоту, а через такое место, где совсем недавно царила жизнь, а теперь все опустело. Все это было чистейшей фантазией.
Я продолжал медленно и болезненно выбираться куда-то, не зная, куда и зачем я карабкаюсь. И мне показалось, что, делая это, я вполне удовлетворен — не потому, что мне хотелось карабкаться, а потому что оставаться на месте было невозможно. Я не знал, кто я, кем был раньше, как оказался здесь. Не знал, когда я начал карабкаться, мне казалось, что я всегда поднимался во тьме по бесконечному склону.
Но вот наконец я начал ощущать траву и землю под ногами, ладонями; боль от камня под коленом, прохладное прикосновение ветра к лицу; услышал звук — шум ветра, шелестящего листвой где-то над моей головой. Я подумал, что этот темный мир снова ожил. Я перестал ползти и прижался к земле, чувствуя, как она отдает мне тепло летнего дня. Теперь я слышал не только шелест ветра, но и топот ног, отдаленные голоса.
Я открыл глаза. Было темно, но не так, как я себе представлял. Совсем рядом со мной находилась небольшая рощица, а за ней, на фоне звездного неба, виднелась наклонившаяся пушка с одним колесом и стволом, задранным вверх.
Увидев ее, я вспомнил Геттисберг и понял, что никуда не полз. Я был на том же месте, что и в полдень, когда вскочил на ноги при виде показывающего мне нос Судьи. Все это ползание — лихорадочный бред.
Я поднес руку к голове и нащупал большую рану. Моя рука сразу стала липкой. Я поднялся на колени и постоял так немного, борясь с головокружением. Голова у меня болела, но рассуждал я ясно. Силы постепенно возвращались ко мне. Видимо, осколок лишь скользнул по черепу, разорвав кожу и выдрав клок волос.
Я понял, что Судья едва не добился своей цели, и лишь ничтожная часть дюйма спасла меня. Неужели вся эта битва была разыграна только для меня? Или она периодически повторяется, пока люди моего мира интересуются событиями Геттисберга?
Я встал на ноги и держался на них довольно прочно, хотя и ощущал какое-то странное беспокойство. Подумав немного, я понял, что это просто голод. Последний раз я ел накануне, когда мы с Кэти остановились позавтракать на Пенсильванской дороге. Конечно, «накануне» — это только для меня. Я не знал, как течет время в этом мире. Я вспомнил, что канонада началась почти на два часа раньше, чем ей было положено, хотя у историков не существовало единого мнения на этот счет. Но во всяком случае, это не имеет никакого значения в данной ситуации. В этом искаженном мире занавес может подняться в любой момент, когда захочет режиссер.
Я пошел по холму и, не пройдя и трех шагов, споткнулся и упал, вытянув руки, чтобы не удариться лицом. Руки испачкались в земле, но это было не самое худшее: я ужаснулся, когда понял, обо что споткнулся. Я увидел вокруг себя множество тел, лежавших неводвижно там, где столкнулись шеренги сражавшихся. А теперь все мирно лежали во тьме, и ветер слегка шевелил их мундиры, чтобы напомнить, что совсем недавно они были живыми людьми.
«Люди, — подумал я, — нет, не люди. О них нечего горевать. Лучше лишний раз вспомнить тех, кто погиб действительно, а не в этом глупом шоу…»
Существует другая форма жизни, утверждал мой старый друг. Это новый, более высокий тип эволюционного процесса. Сила мысли, может быть. Субстанция абстрактной мысли приобретает возможность жить и умирать (или делать вид, что умирает), а затем снова становится силой, рожденной мыслью, принимает форму и снова оживает в ней.
Это нелогично, сказал я себе, но тут все нелогично. Огонь был не нужен, пока неизвестный человек не приручил его. Колесо было бессмыслицей, пока кто-то не выдумал его. Атомы был нереальными, пока пытливые умы не придумали их и не доказали их существование, хотя я и не понимаю их сущности. Атомная энергия была бессмысленна, пока в Чикагском университете не зажегся этот странный огонь, а позже, в пустынном мире, не поднялся гигантский яростный гриб.
Если эволюция в своем развитии стремится создать такую форму жизни, которая полностью овладела бы всем окружающим ее, то здесь, в этой гибкой, податливой жизни, ей, по-видимому, удалось достичь своей высшей цели. Ибо эта жизнь могла принимать любую форму, автоматически приспосабливаться к любому окружению, приноравливаться к любой экологии.
Но в чем смысл этого, спрашивал я себя, лежа на поле у Геттисберга среди мертвецов. Хотя, может, слишком рано отыскивать цель. Если бы какое-нибудь разумное существо могло бы наблюдать хищников, населявших Африку два миллиона лет назад, вряд ли оно стало бы пытаться предугадать их будущее.
Я снова поднялся и пошел вверх по склону. Пройдя мимо деревьев и пушек, я увидел, что здесь много разбитых пушек, наконец достиг вершины и смог заглянуть на противоположный склон.
Я увидел, что представление продолжается. Внизу виднелись лагерные костры, откуда-то доносился звон упряжки и шум телег. Может, это передвигалась артиллерия. Где-то закричал мул. Над всем этим висел великолепный полог летних звезд, и в этом заключалась ошибка сценариста: я помнил, что после битвы пошел сильный дождь и многие раненые, не имевшие сил двигаться, утонули в потоках воды. Это была так называемая «артиллеристская погода».
Так часто за сражением следовали бури, что многие поверили в то, что сильная артиллеристская стрельба вызывает дождь.
Вблизи весь склон был усеян темными фигурами мертвых людей и лошадей. Казалось, что среди них не было раненых: не было стонов, криков о помощи, которые можно услышать после каждой битвы. Конечно, сказал я себе, всех раненых не могли отыскать и унести. А были ли тут вообще раненые? Может, отредактированный сценарий битвы исключает такую возможность?
Глядя на эти смутные фигурки, скорчившиеся на земле, я ощутил спокойствие и мир. Ведь в этом и есть могущество смерти. Не было разорванных на куски, все лежали в привычных позах, словно уснули. Не было видно следов агонии и боли. Даже лошади казались спящими. Ни одно тело не раздулось, ни одна нога не торчала. Все поле битвы выглядело аккуратным, приличным и слегка романтичным. Конечно, сценарий отредактировали. Именно так большинство людей, живущих в мое время, представляют себе битву под Геттисбергом. Многие поколения забыли о жестокости, грубости и ужасе войны и набрасывали на нее рыцарскую мантию, создавая скорее сагу, чем отчет о боевых действиях.
Я знал, что это неверно. Я знал, что, стоя здесь, я почти забыл, что это спектакль, и ощутил волнение, чувство гордости и славы. И меланхолию.
Мул перестал кричать, у одного из костров запели. За спиной шелестела листва деревьев.
«Геттисберг, — подумал я. — Я был здесь в другое время, в другом мире и стоял на этом — самом месте, и старался вообразить, как все это выглядело…»
Теперь я видел по крайней мере часть поля битвы.
Я пошел вниз по склону и тут услышал, как кто-то позвал меня по имени:
— Хортон Смит!
Я повернулся. Вначале я не понял, кто меня позвал, но потом заметил его, сидевшего на колесе разбитой пушки. Я разглядел его силуэт, заостренную голову с копной волос, кувшинообразные уши. Но он не подпрыгивал гневно, как раньше. А просто сидел, как на насесте.
— Вы опять тут, — сказал я.
— Вам помог Дьявол, — заявил Судья. — Это неправильно. Стычка с Дон Кихотом не должна приниматься в счет, а без помощи Дьявола вы не пережили бы канонаду.
— Ладно. Значит, мне помог Дьявол… Ну и что?
— Вы признаете это? — оживляясь, воскликнул он. — Вы признаете, что вам помогли?
— Вовсе нет. Это вы так говорите, а я этого не знаю. Дьявол ничего не говорил мне о помощи…
Удрученный, он тяжело опустился на землю.
— Тогда ничего нельзя сделать. ТРИ — волшебное число. Таков закон, и я не могу его исправить, хотя, — резко добавил он, — мне этого очень хочется. Вы мне не нравитесь, мистер Смит. Совсем не нравитесь.
— Я испытываю к вам те же чувства.
— Шесть раз! — взвыл он. — Это безнравственно. Это невозможно. Никто никогда не выдерживал и трех раз.
Я подошел ближе к опушке, на которой сидело существо, и пристально взглянул на него:
— Если вас это утешит, я ни о чем не договаривался с Дьяволом. Я просто просил замолвить за меня словечко, но он ответил, что не может этого сделать. Дьявол сказал, что закон есть закон и он бессилен.
— «Утешит»! — заверещал страшилище Судья, подпрыгивая от гнева. — Почему вы хотите меня утешить? Это еще одна хитрость, еще один грязный человеческий трюк?
Я резко повернулся.
— Убирайся! — прокричал я. — Что толку пытаться быть вежливым с таким ничтожеством…
— Мистер Смит! — крикнул он мне вслед. — Мистер Смит!
Я не обратил на это внимания и продолжал идти, спускаясь по склону.
Слева от себя, за забором из штакетника, я увидел смутные очертания белого фермерского домика. Часть забора оказалась разрушена. В окнах горел свет, и во дворе топтались привязанные лошади. Это, вероятно, был штаб генерала Мида, и сам генерал находился здесь. Если бы я захотел, я мог бы взглянуть на него, но я не хотел. Я продолжал спускаться по склону, ибо этот Мид не был настоящим Мидом, а разбитая пушка — настоящей пушкой.
Вокруг меня слышались голоса, изредка я смутно улавливал человеческие фигуры, торопящиеся по холму, то ли с поручениями, то ли по своим делам.
Тропинка у меня под ногами стала резко опускаться, и я увидел, что она заканчивается узким оврагом, края которого поросли деревьями. В овраге горел костер. Я попытался свернуть, потому что не хотел ни с кем встречаться, но я уже зашел слишком далеко. Из-под моих ног покатились камни, и я услышал резкий окрик.
Я остановился.
— Кто здесь? — повторил тот же голос.
— Друг, — ответил я, не зная, что еще сказать.
Возле костра кляцнуло ружье.
— Джэд, не волнуйся, — послышался другой голос с характерным произношением и протяжными интонациями. — Тут не может быть мятежников. И даже если бы они были, теперь они мирно настроены.
— Я просто хотел проверить, — ответил Джэд.
— Спокойнее, — сказал я, подходя к костру, — я не мятежник.
Оказавшись на свету, я остановился, давая им возможность осмотреть меня. Их было трое: двое сидели у костра, третий, с поднятым ружьем, стоял.
— Но вы не из наших, — сказал стоящий в стороне. По-видимому, это был Джэд. — Кто же вы, мистер?
— Меня зовут Хортон Смит — я репортер.
Человек с протяжным произношением сказал:
— Подсаживайтесь к огню, если у вас есть время.
— Есть, — ответил я.
— Мы можем вам рассказать, — проговорил молчавший до сих пор человек. — Были в самой гуще. Вон у той рощицы.
— Минуточку, — попросил человек с протяжным произношением. — Нет надобности рассказывать ему. Я видел этого джентльмена раньше. Он был с нами. Может, все время. Я видел его. Потом стало горячо, и мне некогда было обращать внимание на других.
Я подошел к костру. Джэд прислонил ружье к дереву и вернулся на свое место у огня.
— Мы поджарили свиные потроха, — сказал он. — Если вы голодны, можем поделиться с вами.
— Да, голоден, — сознался я, усаживаясь. Рядом со сковородкой стоял кофейник. Я принюхался к запаху кофе. — Похоже, что я пропустил обед и завтрак тоже.
— Тогда вы справитесь с этим, — сказал Джэд. — У нас есть несколько лишних сухарей. Я сделаю вам сандвичи.
— Нужно поколотить сухари о что-нибудь, чтобы стряхнуть насекомых, — предложил человек с протяжным голосом. — Если вы только не хотите есть их в качестве мяса.
— Послушайте, мистер, — бросил третий, — вам, похоже, досталось по голове.
Я поднес руку к черепу. Пальцы снова стали липкими.
— Оглушило, — ответил я. — Пришел в себя совсем недавно. Должно быть, осколок снаряда.
— Майк, — проговорил Джэд, обращаясь к человеку с протяжным голосом, — почему бы тебе и Эйсе не промыть ему рану и не посмотреть, насколько она опасна? А я тем временем налью ему кофе.
— Все в порядке, — успокоил я его, — всего лишь царапина.
— Лучше взглянуть, — настаивал Майк. — Идите по Тайтаунской дороге. Немного к югу отсюда найдете лекарей. Вам чем-нибудь смажут рану, чтобы не было заражения.
Джэд протянул мне чашку. Кофе оказался крепким и горячим. Я глотнул и обжег язык. Майк тем временем колдовал над моей раной, очищая ее смоченным в воде платком.
— Царапина, — сказал он, — нужно только перевязать. Но я бы на вашем месте все же показался бы врачу.
— Ладно, покажусь, — согласился я.
Самое любопытное заключалось в том, что эти солдаты Северной армии действительно верили в это. Они не играли. Они были именно тем, кем им надлежало быть. Возможно, они могли быть кем угодно, но когда мысленная сила обретала форму какого-то существа, она по всем статьям, признакам, целям и желаниям становилась этим существом. Может быть, спустя немного времени, эти формы растают, сила вернется в прежнее состояние и будет готова принять новый вид, но пока это были настоящие солдаты-северяне, только что выдержавшие битву на изуродованном снарядами холме.
— Это все, что я могу сделать, — объяснил Майк, садясь. — У меня нет даже чистой тряпки, чтобы перевязать вам голову. Но найдите доктора, и он сделает вам все, что нужно.
— Вот и сандвич, — сказал Джэд, протягивая его мне. — Я постарался убрать насекомых. Думаю, что очистил почти всех.