— А остальные люди? — не унимался младший брат.
— А остальные смирились. Во-первых, головы им задурили. Во-вторых, слишком много бед на них сразу обрушилось, не знали за что хвататься. А в-третьих… Когда у человека деньги из кармана вор тащит, человек сразу реагирует. Потому что понимает: грабят его. А когда кто-то прибирает к рукам нефтяную вышку где-то далеко… вышку, которую человек-то и в глаза не видел… Украли у всех, но вроде и не у кого лично.
— Да, логика… — разочаровано подвел итог Никита.
— Какая была. Особенно если учесть, что тогдашнее государство охотно прощало практически любые грехи, кроме одного: защиты страны от него самого. Пока чиновник воровал и продавал, считался своим человеком. А как только выступал на защиту государственных интересов, сразу оказывался на грани увольнения. Или фальшивого уголовного дела. А могли и просто убить.
— Это уже не Россия получается, а… неизвестно что, — решительно заявил Серёжка. Было похоже, что он собирался употребить выражение из тех, что дети обязательно узнают не смотря на то, что родители хотели бы оставить их на этот счет в неведении, но в последний момент всё-таки сдержался.
— Да уж… — согласно кивнул Никита и спросил: — Валер, неужели у нас тоже было так же? Или иначе?
— В первом приближении так же, — без энтузиазма признался старший брат.
— Офигеть…
— Это было характерно не только для России. Европа, США, Канада… Везде простой человек ощущал, что в государственном масштабе от него ничего не зависит. И везде в массе своей отказывался от своих интересов в пользу государственной машины, в обмен на какие-то личные блага. Социальная защищенность, пособия и тому подобное в Европе, фактическая безнаказанность за определенные нарушения закона в России… Много ещё чего. Большинство соглашалось. Ворчало по углам, не принимало в душе все эти нововведения, но дальше этого не шло. А тех немногих кто шел дальше, давили всей силой государственной машины. И в России, и, повторяю, во всех остальных странах.
Стригалёв глубоко вздохнул.
— Все изменилось, когда началась война. Тут уж государствам стало покупать людей нечем. Что толку в пособиях, если завтра на твой дом упадет бомба? К тому же оказалось, что подавляющее большинство тех, кто активно боролся за эти самые ценности, были способны только на борьбу из-за чужой спины. Причем из-за спины с очень крепкими кулаками. Сами защитить себя они были не способны. Да и вообще ни на что не способны. Так что подавляющее большинство из них вымерло в войну естественным путем: кто ж с ними возиться то будет? Самых активных линчевала толпа: эти люди умудрились добиться к себе такой ненависти от соотечественников, что как только стало ясно, что за это преступление никто не накажет, нашлось огромное количество желающих его совершить.
— Дураки, — констатировал Никита. — Неужели они не понимали, что с ними будет?
— Рассчитывали, что успеют убежать за границу. И, между прочим, если бы война была локальной, а не мировой, то, скорее всего бы, успели. Но война сразу превратилась в Мировую, а на такой войне подобные люди балласт. Тем более, что их можно использовать мертвых ничуть не хуже, чем живых.
— Это как? — не понял Паоло.
— Проще простого. "Великий борец за демократию Славкин, злодейски умерщвленный мерзавцами, недостойными быть назваными людьми, завещал нам…". Ну и и так далее… В общем, в войну такие люди в подавляющем большинстве — балласт. Возиться с ними никто не захотел, и как я сказал, большинство из них погибло. Некоторых война заставила взяться за ум, вспомнить, что огни всё-таки люди, а не «общечеловеки». Ну а те немногие, кто остался при прежних убеждениях и пережил войну, очень быстро поняли, что единственный способ остаться в живых — это взглядов своих не афишировать. Потому что люди вокруг терпеть их не станут. И перевоспитывать не будут. Просто убьют и всё. Или в лучшем случае выгонят прочь, что для таких людей в то время означало практически верную гибель. В то тяжелое время в одиночку мог выжить только очень сильный человек. Да и то, именно выжить, но не больше.
— А что значит — больше? — подозрительно спросил Серёжка.
— Понимаешь в чем дело… Человек может не только развиваться, но и дичать. Во всех смыслах. В плане цивилизации человек утрачивает знания и умения, если их долго не использует. Это только в плохих книгах офицер после двадцати лет войны берет в руки скрипку и играет так, что все вокруг столбенеют.
— Вы считаете, что офицер не может уметь играть на скрипке? — снова ринулся в бой Серёжка.
— Я считаю, что офицер может уметь играть на любом музыкальном инструменте. хоть на скрипке. хоть на арфе. Может даже на виуэле. Но уметь играть и сыграть умело — это две совсем разные вещи. Хотя ортопедия и не мой профиль, но я умею, например, делать пластику крестообразных связок. Умею. Нужно будет — сделаю. Вот только повожусь, наверное, вдвое дольше среднего ортопеда. И вероятность ошибки будет больше, чем у него. Так и тот офицер. Знаний мало. Голова, может быть, всё помнит, но если пальцы не успевают — вместо музыки будет какафония. А чтобы пальцы успевали, их надо тренировать. Если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. Вот только у настоящего офицера обычно находятся дела поважнее, чем пальцы тренировать.
— А зачем же тогда такие книги пишут? Зачем обманывают? — хмуро просил Никита.
— По-разному. Может, от незнания. Ну вот никогда человек в руках скрипку не держал, играть не пробовал. Только по стерео видел. И решил что это легко. Подумаешь, смычок по струнам таскать… Может, от неуважения. Может просто потому, что сам привык халтурить. Сляпал кое-как работу и ладно. Так сойдет. И всех вокруг себя такими же халтурщиками считает. Выжал из скрипки какой-то звук, а все вокруг в восторге: скрипач, великий… Только так не бывает. Не тот хирург кто разрезал. А тот, кто разрезал где надо, подправил что надо, аккуратно зашил и из послеоперационного периода больного вывел. А у коекакера после простейшего аппендицита человек с койки только через полгода встанет. Да ещё останется на всю жизнь со шрамом через весь живот, словно ветеран Бородинский битвы.
Никто не засмеялся: нечему было смеяться.
— А может ещё какие причины. Не знаю, — закончил врач и нервно сцепил перед подбородком пальцы рук.
Повисла длительная пауза, которую прервал Валерка:
— Виктор Андреевич, рассказывайте дальше, пожалуйста. Фиг с ними, с этими "носителями общечеловеческих ценностей". Всё с ними понятно.
— А мне непонятно, — тут же встрял Никита. — Игорь говорил, что это и есть оппозиционеры. То есть сейчас они есть. Откуда же они взялись, если все в войну передохли?
— Завелись, — пояснил Стригалёв. — Они обязательно заводятся, закон жизни. Это всё равно как дезинфекция убивает микробов, но сразу после неё они опять появляются. В самой стерильной операционной всё равно есть какое-то их количество. В воздухе, на предметах, на стенах… Везде. Уничтожить их полностью невозможно. Да и не нужно. Важно не допускать, чтобы они приносили людям вред.
— Угу, я понял, — кивнул Никита. — У нас таких изолируют. На Фобосе. Верно?
Он оглянулся на старших, ища поддержки.
— Точно, — подтвердил Паоло. — Если тяжелый случай, то отправляют именно туда.
— Так на чем, значит, я остановился? А, как раз на одичании. На самом деле в одиночку человеку после такой катастрофы никак не сохранить прежнего уровня развития. Потому что всех предвоенных знаний и достижений человечества не мог вместить в себя никакой мозг, будь ты хоть трижды гением. Да и не нужно это никому.
— Почему это? — ревниво спросил пионер.
— Потому что человек — существо коллективное. И многие вершины цивилизации принципиально недостижимы в одиночку, без создания, что называется, общественного производства. Да что там долго за примерами ходить. Вот я — хирург. Аппендэктомию, то есть удаление аппендикса, один сделать могу. Операционную подготовлю, анастезия местная, старым добрым полупроцентным раствором новокаина. Если случай не сложный, то справлюсь.
— А если сложный? — с подковыркой спросил Никита.
— Бывают такие случаи, что над аппендиксом бьешься дольше, чем над тем, что считается более сложным. Ретроцекальное расположение, спайки…
Поймал глазами непонимающий взгляд Валерки и поспешил поправиться:
— Извините, увлекаюсь. Проше будет, если расскажу короткую медицинскую байку: молодой хирург расспрашивает опытного.
"- Какая самая легкая операция?
— Аппендицит.
— Какая самая трудная операция?
— Аппендицит."
Так вот, легкий аппендицит один хирург прооперировать сможет. А вот, например, зашить перфоративную язву уже никак. Нужен наркоз. А при наркозе один врач должен следить за состоянием пациента, ни на что больше не отвлекаясь. Нужен ассистент, чтобы обеспечивать нормальное операционное поле. А лучше два ассистента. Четырех рук иногда не хватает, чего уж говорить про две.
— Мы поняли, — Валерка использовал первую же возникшую паузу, чтобы подправить монолог врача в нужное русло. Как всякий любящий свою работу человек, Стригалёв увлекался, пускаясь в море деталей и подробностей. Это было интересно, но сейчас гораздо важнее было всё-таки понять совсем иные вещи. — Конечно, один человек не может знать всё на свете.
— И не только один, но даже и небольшой коллектив. Знания ведь были распределены по людям очень неравномерно. И Третья Мировая привела ко временной утрате многих знаний и технологий. Просто потому, что погибли все, кто их знал.
— Но ведь наверняка же была информация и на различных носителях, — возразил Никита. — Можно было их изучить.
— Носители тоже погибали. В смысле — ломались. Это только в мирное время кажется, что человечество крепко закрепилось на достигнутом рубеже прогресса и готово открывать новые горизонты. А после большой войны или какой-нибудь крупной катастрофы обязательно происходит откат. После Третьей Мировой он был очень значительный. Знания о довоенных технологиях собирались буквально по крупицам.
— Но собрали, а потом и шагнули вперёд, — заметил Паоло.
— Да, наши предки сумели это сделать. Сначала победить в такой войне ужасной войне. Не просто выжить, а именно победить. А потом из руин поднять страну. Потрясающие люди были. То есть, как всегда, люди были очень разные, но их объединили две вещи: любовь к России и ясно различимый враг. А вот когда враг перестал быть ясно различимым, тут всё и началось.
— А зачем он вообще нужен, этот враг? — недовольно спросил Никита. — Вот мы живем без врагов. Ну, не совсем без врагов. Бывают конфликты время от времени. Даже войны бывают, небольшие. Обычно на Марсе. Но все понимают, что это только столкновение этих…
Он почесал затылок, вспоминая нужное слово.
— Государственных интересов, — подсказал Валерка.
— Во, точно! Ну, у России свои интересы, у Западно-Европейской Конфедерации свои, у Центрально-Американской — тоже свои. Это ведь нормально?
— Конечно нормально, — подтвердил Серёжка, опередивший Стригалёва.
— Вот, — поддержка придала Никите уверенности. — Но это же не такие враги как в Мировые войны были. Так, чтобы нельзя было договориться. Поэтому на Земле сотрудничество не прерывается. Даже границы не закрывают. Все знают, что здесь никто воевать не станет.
— А вот это неправильно, — заявил Серёжка.
— Почему?
— Как почему? Что же получается: кто-то на Марсе кровь проливает за Россию, а на Земле, получается, улыбаются тем, кто их убивает. Разве это честно? Это подло.
— И ничего не подло, — обиделся Никита. — Потому что тем, кто убивает, никто не улыбается. Разве Паоло кого-то убил?
— А Паоло здесь при чем?
— Да при том. Два года назад на Марсе был конфликт с Западно-Европейской Конфедерацией. Что же, надо было там на станции резню устроить — кто кого?
— А станция это вообще чья? Русская или европейская?
— Паритетная, — ответил Паоло.
— Пари… что? Это как?
— Совместная, — пояснил Валерка.
— А главный кто?
— А нет главных. Станция построена Россией, но специально под совместную эксплуатацию. Есть два вице-управляющих от каждой из сторон, принимающих все важные решения совместно. Есть договор, какую компенсацию Российская Конфедерация должна заплатить Западно-Европейской, если вынуждает разорвать договор и свернуть исследование.
— Ну и зачем такие станции тогда строить?
— Да затем, чтобы исследовать космос.
— А что, русские сами не могут? Без чужой помощи.
— Могут, — кивнул Валерка. — Вот только результаты будут намного скромнее. Чем больше сильных и квалифицированных специалистов удается собрать в единый коллектив, тем больше шансов добиться действительно серьёзного прорыва. А таких специалистов очень немного.
— Даже на экипаж одной станции не хватает… — в тон ему продолжил Серёжка.
— На одну-то хватает. И даже не на одну. Только вспомни, как наша с Паоло называется: «Плутон-16». То есть, шестнадцатая станция по счету. А всего их восемнадцать. И это только у системы Плутон-Харон. А вокруг других планет… У Урана двадцать две, у Сатурна тридцать четыре. Про Юпитер я молчу, там надо ещё станции на орбитах спутников считать.
— И все приносят пользу? — недоверчиво спросил пионер.
— Ещё какую, — заверил Никита.
— Вот на всех них набрать экипажи в одиночку не получится. И потом ещё имей ввиду, наука — удовольствие дорогое. Многие исследования в одиночку не потянуть.
— Ну, не знаю… Может быть. Но всё равно, неправильно это, когда одновременно и войну ведут и совместные исследования. Надо что-то одно.
— Понимаешь, это не совсем война, — попытался объяснить Валерка.
— Как это? — изумился Серёжка.
— Что-то вроде пограничных конфликтов. Понимаешь, Марс пока что толком не поделен. Нет четких границ.
— А что, трудно поделить?
— Думаешь легко?
— Да чего тут думать? Карта есть? Провести по ней границы и всё.
— Действительно всё, — хмыкнул Валерка. — Полный улёт.
Никита же просто рассмеялся.
Сережке такая оценка его идеи явно не понравилась.
— Ничего смешного. Если что не так, то объясни.
— Совсем не так. Понимаешь, ценность Марса сейчас и в обозримом будущем не в территориях, а в полезных ископаемых. Если ты будешь делить по карте, то есть по площади, то очень легко может получиться так, что себе возьмешь бедные земли, а другим отдашь богатые. Хотя территории одинаковые.
— Это как медведь с крестьянином репу делили, — хитро добавил Никита. — Крестьянин ему сказал: "Бери себе вершки, а мне оставь корешки". Вот и вышло, что вроде поровну поделили, а на самом деле один в шоколаде, а другой в накладе.
— Так ты ж про это ничего не сказал, — недовольно пробурчал Серёжка.
— Не успел. Ты как заявил, что это просто… Дипломатия — сложнейшая профессия. Знаешь какой суровый отбор в МИМО?
— Куда?
— В МИМО. Московский Институт Международных Отношений имени Андрея Андреевича Громыко. Там дипломатов готовят.
— А кто такие эти дипломаты? — с неподдельным интересом спросил Серёжка.
— Ты чего дразнишься? — не выдержал Никита. — Над тобой не посмейся, а сам…
— Он не смеется, — вступился за пионера Стригалёв. — Видите ли, дипломатов у нас в Русской Империи нет.
— Как это — нет? — изумился невозмутимый Паоло.
— Совсем нет. И уже довольно давно.
— А кто же общается с этими… братьями по разуму? С англо-саксами наконец? Или у Империи нет внешней политики?
— Внешняя политика у Империи очень даже есть. А вот дипломатов — нет. За ненадобностью. Считается, что общаться с иномирянами или англо-саксами может любой чиновник, которому это нужно.
— И принимать решения от имени страны? — не поверил Валерка.
— Конечно. Считается, что они достаточно компетентны.
— Почему это «считается». Они просто компетентны, — в который раз выступил на защиту своей страны Серёжка.
— Ты свою компетентность уже только что показал, — безжалостно констатировал Никита.
Серёжка возмущенно фыркнул, но крыть было нечем. Часть позиций пришлось сдать без боя: