Итак, Карин вышла на пенсию, а Стефан продолжал ездить в поездах, главным образом, из Стокгольма в Осло и обратно. Как я уже сказал, я работал преимущественно вечером и ночью, поэтому днем у меня было немного свободного времени. Оставаясь одни, мы с Карин не чувствовали себя так же непринужденно, как мы со Стефаном, но примерно через год, после множества выпитых чашек кофе мы достигли того уровня, на котором нам обоим было комфортно.
Однажды, как раз за чашкой кофе, она сказала мне, что она все еще думает об Оскаре Эрикссоне, несмотря на то, что они больше не работала над этим делом. Возможно, выйдя на пенсию, она решила, что может рассказать немного больше.
«Это абсолютная неправда,? сказала она.? Официальная версия это абсолютная неправда».
«Что ты имеешь в виду?»? осторожно спросил я, стараясь не нарушить атмосферу, которая расположила ее к этой теме.
«Во-первых, кровь была на потолке бассейна. На потолке. Прямо над водой. В пяти метрах над водой. Учитывая то, как были расположены пятна, нужно было залезть на лестницу и разбрызгать кровь по потолку. При этом лестницу нужно было поставить в сам бассейн с водой. Это кровь тех жертв, которым оторвали головы».
«Ты имеешь в виду, отрубили?»
«Нет. Оторвали. И ты не можешь себе представить, какая сила для этого нужна. Попробуй голыми руками растянуть кусок рождественской ветчины. И в ней даже нет скелета. Ты знаешь старинный способ казни, когда лошади растягивали людей в разные стороны?»
«Да».
«Это просто пытка. Лошади не могут оторвать даже руку или ногу. Их можно только отрубить. И это — лошади».
«Очень сильные животные».
«Да. Слоны могут. Но не лошади. И уж точно не человек».
«Тогда что же произошло?»
Карин долго молчала, уставившись в окно, будто пытаясь рентгеновским зрением увидеть сквозь здания, которые загораживали от нее заколоченный бассейн.
«Это был удар, порез,? наконец произнесла она,? с которого можно было начать процесс отрывания, так сказать. Но это не было сделано при помощи ножа. Мы нашли еще одну жертву, пожилого человека, в квартире…». Последние фразы она говорила скорее самой себе. Она несколько раз моргнула, будто просыпаясь. Посмотрела на меня. «Оскар Эрикссон. Ты однажды видел его, да?»
«Несколько раз. Он ездил на метро, как и все».
«Но однажды вечером…»
Пару лет назад, когда мы болтали о массовом убийстве в бассейне, я рассказывал Стефану и Карин об этом случае. Было два часа ночи. Я сидел в своей кабинке и читал «Метаморфозы» Кафки, когда Оскар Эрикссон поднялся из метро. Какой-то пьяный около двери пел песню о Фритьофе Андерссоне, и мальчик…Я снова рассказал этот случай.
«Казалось, что когда он там стоял, его охватило ощущение счастья. Я хотел спросить, все ли у него в порядке и что такой маленький мальчик делает на улице ночью. Но когда он стоял и пел с тем пьяным, он будто… стал улыбаться всем лицом, а потом выбежал на улицу, словно жутко спешил добраться до того, что приносило ему такое счастье. А потом тот пьяный стал мочиться в мусорное ведро и…»
«Что же это было? Отчего он был так счастлив?»
«Понятия не имею. Я бы даже не задумался об этом, если бы через пару недель он не попал на первые полосы газет».
«Но что могло так осчастливить двенадцатилетнего мальчика?»
«Не знаю. Я в том возрасте был довольно угрюмым. Ты все еще занимаешься этим делом?»
«Мне кажется, я никогда не перестану».
В последующие годы Карин иногда раскрывала еще какие-то детали. Я узнал, например, что Оскар Эрикссон жил напротив того человека, который забрал его из бассейна. Также были доказательства того, что Оскар по крайней мере один раз был в квартире этого человека.
Некоторые из тех странных персонажей, которых Карин тогда допрашивала,? те, что по-прежнему торчали в китайском ресторанчике или пиццерии — сказали, что мертвый мужчина, найденный в квартире, расположенной напротив квартиры Оскара Эрикссона, искал ребенка? подростка, который, как он утверждал, убил его лучшего друга. А его лучший друг это тот человек, которого с такой шумихой вырезали из речного льда неподалеку от больницы.
Сам черт ногу сломит. Чем глубже Карин копала, тем больше она находила связей с другими нераскрытыми и необъяснимыми убийствами. А потом, перед самым выходом на пенсию, ей пришлось выдвинуть единственную гипотезу, которая связывала все воедино. «А что если это действительно был вампир?»
Начальник полиции склонил голову на бок: «Что ты имеешь в виду?»
«То и имею в виду. Что преступник на самом деле был существом со сверхъестественной силой, существом, которому для выживания нужна кровь. Только так все сходится».
«Я все же не понимаю, о чем ты».
Тогда Карин сдалась. Естественно, она верила в существование вампиров не больше, чем кто-либо еще, просто…тогда бы это все объяснило. Но в то же время, если допустить существование преступника, обладающего сверхъестественной силой, можно было бы увязать уйму нераскрытых дел. Работа полиции не вязалась с суевериями.
В последние недели работы в полиции Карин начала думать, что контраргумент был слабоват. Так много сложных дел могло быть раскрыто, если допустить, что преступником является мифологическое существо, по одной простой причине: именно так все и было.
Своим коллегам и начальству она не сказала об этом ни слова. Однако начальнику полиции было трудно удержать язык за зубами, и когда Карин уходила, то за поздравительными тостами и речами чувствовала, что все испытывали облегчение, избавившись от сотрудницы, которая в своем почтенном возрасте слегка тронулась рассудком; и, конечно же, какой-то придурок посоветовал ей есть много чеснока.
На протяжении последних нескольких лет работы ей в качестве снисхождения разрешали работать над делом Оскара Эрикссона. Когда она вышла на пенсию, дело закрыли, считая его хобби для Карин, не больше. Она все еще время от времени звонила своим бывшим коллегам, чтобы узнать, не выяснилось ли чего нового по делу. Но ничего нового не было. Расследование зашло в тупик. Или, по крайней мере, все так думали.
Моя дружба со Стефаном и Карин приняла новый оборот в 1998 году, когда умер отец Стефана. Ему было семьдесят восемь лет. Он вышел в море на своем ялике, чтобы забросить сети, упал в воду и не смог забраться обратно. Стефан унаследовал уютный домик и летний коттедж в городке Остернас на Редмансё.
За аренду летнего коттеджа давали гроши, и Стефан с Карин решили продать его. Коттедж располагался в очень милом местечке на скалах с видом на бухту. Покупатели взбесновались. В результате Стефан получил за него почти три миллиона крон.
Они сказали мне это в один вечеров, когда мы сидели на балконе, а потом ошарашили новостью: они собираются переехать в Остернас. Я что-то возразил о том, как далеко Стефану придется ездить на работу. Но они уже все обдумали и решили, что наследства и пенсии Карин им хватит, чтобы не работать, — по крайней мере, до тех пор, пока это будет их устраивать.
Той осенью я помогал им загружать в фургон вещи. Потом, стоя у окна и провожая фургон взглядом, я чувствовал, что завершилась целая эпоха моей жизни. Конечно, мы расстались с обещаниями часто встречаться (нас разделяло всего лишь сто километров), с заверениями, что мне всегда есть где остановиться и так далее. Эта мысль согревала, но теперь уже ничто не будет так, как прежде.
Однако мои худшие страхи не оправдались. Насчет своего приглашения они были настроены вполне серьезно, и я стал навещать их примерно раз в месяц, оставался на ночь и на следующий день возвращался домой. Иногда, особенно летом, я понимал, что очень неплохо иметь друзей, у которых был дом с видом на море, где можно было сидеть, пить вино и болтать до рассвета. Все могло бы быть хуже. У меня вообще могло бы не быть друзей.
В их квартире на Хольбергсгатане поселился мужчина из Норландии с большой собакой. Я предположил, что он из Норландии по его диалекту: я слышал, как он разговаривает со своей собакой, а делал он это довольно часто. Он ни разу не заговаривал со мной, а я? с ним.
Стефан и Карин жили на Редмансё уже несколько лет, и моя жизнь текла более или менее по-старому — то есть так, как до их переезда в Блакеберг в 1987 году. В 2000 году мне исполнилось пятьдесят шесть лет, и когда я перечитывал «В поисках потерянного времени», я подумал, что название книги совсем не совпадает с моим восприятием времени.
Время не летит, не течет и не крадется. Время стоит на месте. Это мы ходим вокруг него, словно обезьяны вокруг монолита в фильме 2001. Время — черное, твердое и неподвижное. Мы кружим вокруг него, и, в конце концов оно нас засасывает. Я не знаю, как это объяснить, но у меня такое ощущение. Вы можете верить или нет, но это радостно осознавать.
К слову о 2001. Я праздновал наступление миллениума со Стефаном и Карин. Компьютерный хаос, которого все так опасались, не случился, и время невидяще смотрело на то, как мы вошли в новое тысячелетие. Годы Карин стали брать свое. Она страдала от головокружений и уставала от малейших физических усилий. Неся из кладовой шампанское, она была вынуждена присесть и долго отдыхать, прежде чем выйти к нам на веранду и поднять бокал в свете фейерверков, осветивших зимнее небо.
Хотя я не боюсь ни времени, ни процесса старения — как и подобает стоику — мне было больно наблюдать за тем, как меняется Карин. Я считал, что она старела с образцовым изяществом, и мне было больно видеть, как она прислоняется к печи или облокачивается на стол, чтобы перевести дух, сделав какое-нибудь простейшее действие? например, подкинув дров в огонь.
Если Стефану и больно было это видеть, то он никогда не подавал вида. Когда силы подводили Карин, он незаметно делал что-то за нее; будто в шутку приобнимал за талию, поддерживая Карин, но не привлекая к этому внимания. Несмотря ни на что, я уезжал от них с легким сердцем.
Ох, это сердце.
Через месяц Стефан позвонил мне и сказал, что у Карин был инсульт. Три дня они провели в госпитале в Дандерюд, и через пару часов Карин должны были оперировать. Коронарные артерии были серьезно поражены атеросклерозом, и ей нужно было установить шунт, причем успех был не гарантирован.
«Что это значит?? спросил я.? Что значит „успех не гарантирован“?»
Стефан глубоко вздохнул, и я понял, что он сдерживает слезы. «Она может умереть. Если операция пройдет неудачно, то…Карин умрет».
«Ты хочешь, чтобы я приехал?»
«Да. Пожалуйста».
Я сделал пару звонков, чтобы меня подменили в тот вечер и — если понадобится? в следующий. Потом сел в метро. Оказавшись в четырехместном купе, я осознал, что еду с пустыми руками. Сначала мне казалось, что дело в том, что я не купил подарок. Но когда я вышел на Центральной станции и пересел на красную линию, то осознал, что это было более глубинное чувство.
Я ехал с пустыми руками, потому что у меня не было ничего, что могло бы помочь Карин или спасти ее. У меня должно было быть хоть что-то. Стефан позвонил мне, и я немедленно бросился ему на помощь. Я должен был привезти решение, я должен был все исправить. А у меня не было ничего. Ничего. До боли в легких я ощутил свое бессилие.
Я прошел через огромный больничный комплекс и нашел Стефана, который сидел один в комнате ожидания на третьем этаже. Зеленый линолеум, повсюду расставлены металлические стулья и столы. Наши судьбы решаются в комнатах, которые легко убирать. Стефан перегнулся через подлокотник двухместного дивана. Подсев к нему, я увидел, что кожа его стала серой, а руки дрожали.
«Спасибо, что приехал»,? прошептал он.
Я погладил его по спине и взял его руку. Она была сухой и неестественно горячей. Так мы и сидели, а где-то через минуту Стефан начал поглаживать мою ладонь пальцами другой своей руки. Думаю, он не осознавал, что делал и чью руку держал, потому что он внезапно замер в середине движения, сжал мою руку и отпустил ее.
«Так мы с Карин встретились,? сказал он.? Мы держались за руки».
В его голосе чувствовалась слабая радостная нотка, и я постарался поддержать тему. «После знакомства люди обычно держатся за руки».
«Да. Но все так и произошло. Это случилось, когда мы держались за руки».
«Расскажи».
Стефан выпрямился, и по его губам пробежала тень улыбки.
«Это было во время расследования. По делу Оскара Эрикссона. Меня вызвали в полицию, и Карин проводила допрос. Думаю, я могу сказать, что как только я вошел в ту комнату и сел напротив этой женщины, я…»
Взгляд Стефана остановился на закрытых двойных дверях в конце коридора, и я почувствовал, что где-то там, за этими дверьми, врачи пытались спасти жизнь женщины, о которой он говорит.
«У меня была информация, понимаешь. Именно ее она и хотела получить, и у меня не было никаких иллюзий по поводу чего-то еще. Или…не знаю. Карин сказала, что она тоже что-то почувствовала, когда вошла в комнату. Но только когда мы взялись за руки, оно…расцвело».
«И все же не понимаю. Почему вы держались за руки? Насколько я знаю, полицейский допрос это не предусматривает».
Стефан хмыкнул, и немного серости сошло с его лица; теперь его щеки слегка порозовели.
«Нет, извини. Мне придется рассказать тебе историю. Историю, которую я тогда рассказал Карин».
Стефан пробил билет мальчика и спросил о его багаже. Но когда мальчик сказал, что потом ему помогут, Стефан забыл о нем. Он отработал свою смену в Карлстаде и около часа провел в комнате для персонала, ожидая обратный поезд в Стокгольм.
За пятнадцать минут до прибытия поезда он пошел прогуляться по станции, чтобы подышать прохладным ноябрьским воздухом, перед тем как несколько часов провести в душном вагоне.
Тогда он снова увидел того мальчика. Около станции был небольшой лесок — открытая площадка, окруженная кустарником, где летом люди могли подождать своего поезда. Лесок освещался единственным фонарем, и Стефан увидел Оскара Эрикссона, сидевшего на чемодане, который он вез в поезде. Рядом с ним сидела девочка с черными волосами.
«Конечно, я не мог не обратить на них внимания, потому что на девочке была лишь футболка, а на улице стоял мороз. Мальчик, Оскар, был одет хорошо? куртка и все остальное. Они сидели рядом друг с другом на чемодане. И держались за руки. Вот так».
Правой рукой Стефан мягко взял мою левую руку за запястье и приложил ее к своей так, что наши пальцы переплелись, а ладони соприкасались.
«Это произошло, когда я описывал Карин, как дети держались за руки. Она не понимала меня. Поэтому мне пришлось показать ей — так же, как я показал тебе. Тогда это и произошло. Мы сидели, переплетя наши руки, как те дети, и тогда…мы посмотрели друг другу в глаза и вот тогда…все началось».
Голос Стефана стал слабеть, и, произнеся последние слова, он упал и заплакал навзрыд. Стоя на коленях, он сотрясался в рыданиях и шептал: «Карин, Карин, Карин. Моя дорогая, дорогая Карин, пожалуйста, не умирай…»
Я был с пустыми руками, и ими я лишь мог поглаживать его по спине, пока он продолжал шептать свою мольбу под холодным, безразличным светом флуоресцентных ламп. Это должно происходить на скалах, окруженных бушующим морем, или в пещере Горного короля. Но исход наших жизней определяется в холодном, белом свете, и разве можно даже представить, что кто-то слышит наши молитвы?
Дверь в конце коридора открылась, и к нам подошел человек примерно нашего возраста, одетый в белую футболку и зеленый халат. Стефан не видел его, и по его выражению лица я пытался понять, чего Стефану следует ожидать. Но лицо это абсолютно ничего не выражало, и я не знал, к чему готовиться.
Человек кивнул мне: «Ларссон? Стефан Ларссон?»
Стефан встрепенулся и повернул заплаканное лицо к доктору, который наконец улыбнулся.
«Я хотел сказать вам, что операция прошла прекрасно. Осложнений нет, и думаю, что могу обещать вам, что после реабилитации ваша жена будет чувствовать себя намного лучше».
Я обнял Стефана за плечи, но он смотрел на доктора с открытым ртом и, казалось, не понимал, что он только что сказал.
«Все прошло…хорошо?»