— Хотелось бы верить. Как вы знаете, когда мы взяли на себя задачу воспитать Айзека тринадцать лет назад, мы столкнулись с определенным сопротивлением…
— Воспитать, миссис Рэбка? Или — создать?
Миссис Рэбка проигнорировала ее замечание.
— …сопротивлением со стороны других общин Четвертых. Мы действовали согласно своим убеждениям, но эти убеждения разделяют далеко не все. К сожалению, мы меньшинство. Меньшинство среди меньшинства. Мы также знали о вашем присутствии на Земле и в Экватории, мисс Муа, и о миссии, возложенной на вас марсианскими Четвертыми, хотя до сих пор не знаем, в чем заключается эта миссия. Мы понимали, что рано или поздно вы нас найдете, и были готовы к диалогу с вами — честному и открытому. Мы очень уважаем вашу принадлежность к общине, гораздо более древней, чем наша.
— Спасибо на добром слове, — ответила Сьюлин, так же с нескрываемым скептицизмом.
— Но мы надеемся, что вы будете с нами так же откровенны, как и мы с вами.
— Если у вас есть вопросы, пожалуйста, задавайте. Я слушаю.
— Правда ли, что та процедура, с помощью которой мы создали Айзека, применяется не впервые?
— Да, — подтвердила Сьюлин. — Правда.
— А правда ли, что вы были свидетелем этих событий и имеете к ним некоторую причастность?
На этот раз она ответила не так быстро.
— Это так.
Для земных Четвертых ее биография не была секретом.
— Вы не могли бы рассказать подробнее?
— Если я не хотела раньше говорить об этом, то по сугубо личным причинам. Это очень неприятные воспоминания для меня.
— И все же, — сказала миссис Рэбка.
Сьюлин прикрыла глаза. Ей не хотелось воскрешать это в памяти. Невольные воспоминания и так навещали ее слишком часто. Но, как ни тяжело ей было признавать это, миссис Рэбка была права. Время пришло.
Мальчик.
Мальчик в пустыне. В марсианской пустыне.
Он умер в сухой южной провинции Бар Ки, недалеко от станции биологических исследований, где родился и прожил всю свою жизнь.
Сьюлин было тогда столько же, сколько и ему: двенадцать. Она родилась не в Бар Ки, но никакого другого дома, кроме станции, не помнила. Ее жизнь до Бар Ки была для нее всего лишь историей, рассказанной воспитателями. О девочке Сьюлин, которая жила с родителями на берегу реки Пайа. Вся ее семья погибла во время наводнения, а девочку — ту Сьюлин, которой она не помнила, — удалось вытащить из заградительного фильтра плотины тремя милями ниже по течению. Она была настолько искалечена, что ее можно было спасти только радикальным биотехническим вмешательством.
Ткани Сьюлин пришлось восстанавливать с помощью той же самой процедуры, что продлевала марсианам жизнь — курса четвертого возраста.
Лечение оказалось достаточно успешным. Мозг и тело Сьюлин регенерировали на основе ее ДНК-профиля. По понятным причинам, она не помнила ничего из своей жизни до катастрофы. Ее излечение было для нее словно вторым рождением. Сьюлин заново узнавала мир так, как узнают его младенцы. Ей пришлось повторно учиться говорить, и она ползала, пока у нее наконец не стали получаться первые — вернее сказать, вторые, — уверенные шаги.
Но у курса был и побочный эффект (отчего он крайне редко использовался в лечебных целях). Как и всем, он даровал ей долголетие ценой нарушения естественного развития организма. К подростковому возрасту у всех марсианских детей появлялись глубокие морщины, делавшие марсиан столь непохожими на землян. Но у Сьюлин они не появились. По марсианским представлениям, она осталась бесполой, с карикатурно гладкой кожей — смешное дитя-переросток. Глядя на себя в зеркало, даже и сейчас, Сьюлин не могла не думать о себе как о чем-то розовом и бесформенном: куколка, поводящая уродливыми зачатками конечностей. Чтобы избавить ее от унижений, те же Четвертые со станции Бар Ки, что спасли ей жизнь, взяли ее на воспитание. На станции у нее была добрая сотня родителей, заботливых и терпеливых, а бесплодные холмы Бар Ки стали ее детской площадкой.
Кроме нее, на станции был еще один ребенок — Эш. У него не было фамилии, только имя.
Эш был создан для установления связи с гипотетиками. По мнению Сьюлин, удачнее медиатора было трудно придумать: ему с трудом давалось элементарное общение с окружающими. Общество Сьюлин ему нравилось, но даже с ней он редко обменивался больше чем парой слов. Содержали Эша отдельно от нее, и ей позволялось видеться с ним только в определенные часы.
И тем не менее он был ее другом. Для нее не имело значения, что его нервная система якобы способна воспринимать сигналы каких-то непонятных существ, как и для него не имело значения, что Сьюлин — розовая и гладкая, как новорожденный младенец. Их необычность делала их похожими, и им было легко друг с другом.
Взрослые поощряли их дружбу. Их совсем не радовало, что Эш все время молчит, да и в остальном производит совсем не то впечатление, какое, по их мнению, должен был бы производить будущий медиатор, — впечатление удручающе-нормальной смышлености. Эш был прилежным, но не любопытным. Специально для него взрослые оборудовали несколько классов. На уроках он сидел, глядя в потолок, в пределах нормы воспринимал информацию, но, казалось, все это нисколько его не трогало. Галактика состоит из звезд, а камни — из атомов, но, похоже, для него одно от другого ничем не отличалось, и он не удивился бы, если ему сказали, что все наоборот. «Общался» ли он с гипотетиками, или они с ним, — никто не мог сказать наверняка. Он упорно отказывался говорить на эти темы.
Больше всего он оживал, оставаясь наедине со Сьюлин.
Несколько раз в неделю им разрешалось уйти со станции и погулять в пустыне. За ними, разумеется, наблюдали — неподалеку всегда был кто-нибудь из взрослых, — но по сравнению с замкнутым пространством станции это казалось настоящей свободой. В Бар Ки было сухо, как в пустыне, но после скудных весенних дождей среди камней иногда образовывались лужи, и Сьюлин приводили в восторг крошечные существа, снующие в этих быстро исчезающих озерцах. Это были маленькие рыбки, которые одевались в панцирь и впадали в спячку, как только вода высыхала, возвращаясь к жизни, словно семена, только в сезон дождей. Ей нравилось набирать в ладони воду, кишащую жизнью существ, а Эш с изумлением смотрел на то, как мальки, трепыхаясь, проскальзывают между ее пальцев.
Эш никогда ни о чем не спрашивал, но она делала вид, будто он спрашивает. Для всех остальных на станции она была ученицей, все требовали от нее внимания, и только для Эша она была учительницей, а он для нее — молчаливо внимающей аудиторией. Она часто объясняла ему то, что сама узнала всего только день или час назад.
«Люди не всегда жили на Марсе, — говорила она ему, когда они бродили среди горячих и пыльных скал. — Много столетий назад их предки прибыли с Земли — планеты, которая ближе к Солнцу. Землю с Марса увидеть нельзя, потому что гипотетики окружили ее светонепроницаемой оболочкой, — но мы-то знаем, что она на месте, и у нее есть Луна — спутник, вращающийся вокруг нее».
О гипотетиках (которых марсиане называли «аб-ашкен» — словом, образованным из корней слов «могучий» и «далекий») она вначале упоминала с осторожностью, и не зная, как отнесется к этому Эш. Она знала, что он сам немножко гипотетик, и боялась ненароком его как-то обидеть. Но это слово не вызывало у него никакой реакции, кроме привычного безразличия. Так что Сьюлин могла без опаски читать ему лекции, фантазировать и мечтать. Ничто не захватывало ее так, как существование гипотетиков, уже в те годы.
«Они живут в межзвездном пространстве, так далеко от нас, что невозможно и представить, — рассказывала она. Эш, естественно, в ответ молчал. — Это не столько организмы, сколько сложные механизмы, но они способны расти и размножаться. Мы не можем найти никакого разумного объяснения их действиям. Миллионы лет назад, они заключили Землю в пузырь, внутри которого время течет несравненно медленнее, но никто не знает зачем. Никто и никогда не вступал с ними в контакт, разве что, может быть, ты. Никто никогда их не видел. Но иногда с неба падают их останки, и из-за этого случаются всякие странные вещи…»
«Иногда»?.. На общину доктора Двали эта новость произвела ошеломляющее впечатление.
Двали откашлялся и сказал:
— В Марсианских Архивах нет ни слова о подобных событиях.
— Нет, — согласилась Сьюлин. — И во время экспедиции на Землю мы тоже об этом не упоминали. Даже для Марса это событие нечастое, оно случается раз в двести-триста лет.
— Случается — что? — спросила миссис Рэбка. — Простите, я что-то не пойму.
— Гипотетики, миссис Рэбка, это подобие экосистемы. Они созревают, цветут и умирают. Без всякой цели, просто чтобы этот цикл повторялся снова и снова.
— Вы хотите сказать, — переспросил доктор Двали, — машины гипотетиков цветут и умирают?
— Не вижу тут особенной разницы. У нас нет никаких доказательств, что эти самовоспроизводящиеся машины управляются чем-то помимо сетевых алгоритмов и случайностей эволюции. Их останки блуждают по Солнечной системе, и время от времени весь этот мусор притягивается гравитационным полем одной из планет.
— Почему они никогда не падали на Землю?
До Спина Земля существовала в системе куда более молодой, чем теперь. Пять миллиардовв лет назад гипотетики только-только обосновались в пределах пояса Койпера [18]. Если их машины иногда и залетали на Землю, то только в исключительных случаях. В истории Земли достаточно упоминаний о блуждающих огнях, НЛО и тому подобном, чтобы предположить, что такие случаи были, хотя никому не приходило в голову рассматривать это так. Потом появилась Спин-оболочка, сама по себе исключающая попадание на Землю любых космических тел. И теперь у Земли остается некая защитная мембрана, без которой она бы давно сгорела от избыточной радиации. У Марса — к счастью или несчастью — нет такой защиты. Марсиане — не туристы, не дикари, попавшие в будущее из каменного века. На Марсе все, начиная с самых первых поселенцев, тысячелетиями знали о существовании гипотетиков и о том, что Солнечная система, в сущности, их собственность.
— Вы думаете, что пепел, который падал на нас, — хриплым и недружелюбным голосом спросила миссис Рэбка, — того же происхождения?
— Думаю, да. Как и растения в пустыне. Логично предположить, что и данная солнечная система уже очень давно обжита гипотетиками. Метеоритные дожди тоже, по всей вероятности, состоят из их останков, а не из межпланетной трухи. Пепел — всего лишь крайний, экстраординарный случай, возможно, следствие какой-то эпидемии Как если бы Экватория прошла сквозь облако из…
— Отшелушившихся клеток, — докончил доктор Двали.
— Ну да, что-то вроде того. Может быть, клеток, может, погибших, но не обязательно омертвелых целиком. В них может сохраняться какой-то остаточный метаболизм. — «Отсюда роза с глазом и прочие нежизнеспособные „цветы“».
— На Марсе, конечно же, изучали эти останки.
— Разумеется, — сказала Сьюлин. — Не просто изучали, а выращивали. Многое в нашей биоинженерии создано в результате этих исследований. Даже то активное вещество, которое лежит в основе курса Четвертого возраста, восходит к прототипу, полученному из культур гипотетиков. Большая часть наших препаратов так или иначе создана с применением этих технологий. Потому материал и выращивается в условиях сверхнизких температур, на поминающих условия дальнего космоса.
— А тот мальчик с Марса — и Айзек, как я понимаю, тоже…
— Тот препарат, который вводился им, гораздо ближе по составу к исходной материи, из которой состоят устройства гипотетиков. А вы думали, это чисто человеческое изобретение? Очередной образчик с выставки достижений передовой марсианской биоинженерии? Отчасти да, конечно. Но в основе своей это нечто гораздо большее. Нечто нечеловеческое и, по существу, неподконтрольное.
— И тем не менее Ван Нго Вен привез коллекцию этих культур на Землю.
— Если бы Ван обнаружил на Земле ту древнейшую и мудрую цивилизацию, которую мы все ожидали там найти, — я уверена, он бы не стал скрывать происхождения препаратов. Но, к несчастью, он увидел там нечто совсем другое. Он поделился многими нашими секретами с Джейсоном Лоутоном, который опрометчиво поставил эксперимент на себе и распространил эти секреты среди тех, кому он доверял, а те, в свою очередь, оказались еще менее благоразумными.
Сьюлин понимала, в какой шок ее слова повергают слушателей. Ван Нго Вен, Джейсон Лоутон — для земных Четвертых эти имена звучали как имена святых. А они являлись простыми смертными. Как все — боялись, сомневались, хитрили, ошибались и раскаивались.
— И все же, — сказал наконец доктор Двали, — почему вы с нами не поделились всей этой информацией?
— Потому что это касалось только Четвертых!.. — Сьюлин сама удивилась, откуда у нее взялся такой пыл. — Вы не понимаете. Это — не цуре… — Она затруднялась подобрать точный аналог этому марсианскому слову. — Это неправильно. Не должно— делиться этим с неизмененными людьми. Есть вещи, которые обычным людям знать не надо. Они имеют смысл только для тех, кто жил и будет жить еще очень долго. Долголетие — это бремя. Принимая его, вместе с ним принимаешь и другое бремя — знания. И я бы поделилась этим с вами, доктор Двали, если б вы тогда, до начала вашего проекта, так далеко не спрятались от всех.
Но люди, к которым она сейчас обращалась, — рожденные в джунглях Земли дикари — вряд ли способны были ее понять. Даже сама их «четвертость» была другой. Последнее достояние жизни, дарованные десятилетия, для них означали только желанную прибавку к жизненному сроку. На Марсе Четвертые ритуально отделялись от остального населения. Вступая в Четвертый возраст — если только это не происходило в силу каких-то чрезвычайных обстоятельств, как со Сьюлин, — человек принимал его ограничения и соглашался жить в соответствии с его аскетическими традициями. Земные Четвертые пытались освоить некоторые из этих традиций, а Двали так и вовсе основал самую настоящую общину пустынников. Но все это было не то… они не понимали всей тяжести посвящения. Не понимали, что значит знать.
Чего им не хватало, это как раз того ужасающе нейтрального монашества марсианских Четвертых, которое Сьюлин так ненавидела в своих воспитателях. На Марсе Четвертые словно ходили по незримым коридорам какого-то древнего лабиринта. Они утратили всю радость жизни, променяв ее на замшелый авторитет. И все же это было лучше здешней анархии и вседозволенности. Долголетие землян всего лишь бессмысленно продлевало все земные пороки.
— Ну а что было дальше с мальчиком? — спросил доктор Двали, впечатленный ее горячностью. — Расскажите нам, пожалуйста, мисс Муа.
То, что случилось с Эшем, было одновременно простым и страшным.
Все тоже началось с того, что на Марс стал осыпаться пепел гипотетиков, пришедший из дальних областей Солнечной системы.
Это не было такой уж неожиданностью. Марсианские астрономы определили траекторию движения пылевого облака за несколько дней до того, как оно должно было показаться. Все с волнением ожидали предстоящего события. Сьюлин удостоилась разрешения подняться по крутым ступенькам на стену станции Бар Ки (во время послед ней войны, пятьсот лет назад, Бар Ки была крепостью), чтобы посмотреть на огненный дождь.
В жизни того поколения, к которому принадлежали ее воспитатели, как и в жизни их отцов и дедов, пепел не падал ни разу, так что Сьюлин была далеко не единственной, кто взобрался на крепостную стену ради этого зрелища. Станция была обращена тылом к хребтам гор Омод, а спереди расстилалась безлюдная, таинственно чернеющая равнина, на которой не было ни дорог, ни поселений. На эту пустыню и должна была выпасть большая часть пыли. Небо прошили огненные траектории падающих звезд, и Сьюлин зачарованно смотрела на них до тех пор, пока ее не стало клонить ко сну. Кто-то из взрослых положил ей руку на плечо и отвел в спальню.
Эш тоже стоял на стене, глядя на зеленые и золотые сполохи падающих обломков, но никак на это не реагировал.