И вот двери большого холла распахнулись. В центре стояли столы с напитками и едой, в очаге пылала целая поленница дров — в помещении было холодно, несмотря на лето и деревянную обшивку стен. Взгляды гостей были прикованы к сооружению, над которым Роже и Филип работали целый год.
Сверху по всему периметру холла тянулась легкая галерея. По сторонам от входных дверей располагались две изящные лесенки из резного дуба, с полированными ступенями, ведущие наверх. Галерея пестрела всеми цветами радуги — тысячи книг, гордость Филипа, заключенные в аккуратные деревянные стеллажи, украшали стены. Все это выглядело потрясающе, и гости не смогли сдержать восторженного шепота.
Несколько минут спустя, поднимаясь по лестнице под руку с Филипом, Анжела подумала, что это действительно шедевр, достойное украшение большого холла. С высоты тридцати футов она взглянула на каменный пол, на волнующееся многоцветное море гостей; шум разговоров был подобен гулу прибоя, заглушающего звон бокалов. С галереи можно было и полюбоваться великолепным видом из окон; опершись на прочное ограждение, Анжела без страха смотрела на далекие горы, затянутые голубой дымкой.
Галерея слегка снижалась над камином, как раз под деревянной панелью, прикрывавшей фреску. С точки зрения Анжелы, это был единственный недостаток сооружения; ведь, если панель откроют, зритель, находящийся на галерее, окажется в непосредственной близости от зловещего старика.
Именно это и испортило Анжеле праздник. Они с Филипом наслаждались видом с галереи, когда Роже или еще кто-то, находившийся внизу, решил продемонстрировать любопытным гостям оригинальное устройство. Нажали кнопку, панель неслышно скользнула в сторону, и Анжела снова увидела отвратительную сцену. Это было так неожиданно, что она ахнула и отшатнулась назад, к перилам.
Филип мгновенно оказался рядом с ней, лицо его выражало озабоченность.
— В чем дело? — спросил он.
— Ничего, — пробормотала она. — У меня просто голова закружилась, вот и все. От высоты, наверное.
Когда Филип вел жену вниз, когда-то смело смотревшую в долины с самых высоких горных вершин, она оглянулась на фреску, но оптический обман, так сильно напугавший ее, не повторился. Она могла поклясться, что глаз мерзкого виконта на мгновение закрылся, как будто старик двусмысленно подмигнул ей. Должно быть, такой эффект дали шероховатая поверхность стены и блики на стекле, прикрывавшем теперь фреску.
IV
Лето подходило к концу. Филип вошел в привычный рабочий ритм, Роже появлялся в доме редко, оставшиеся двое строителей мирно лодырничали в хорошую погоду, добавляя последние штрихи к интерьеру. Анжела была слишком занята, чтобы думать о всяких ужасах, она занималась хозяйством и обставляла дом.
Аббат приходил к ним в гости весьма часто. Анжела была рада его обществу, рада была видеть его доброе лицо; присутствие аббата давало ей чувство покоя и безопасности. Монсеньор Жоффруа был интересным собеседником и обладал чувством юмора, его присутствие оживляло ужины в Сером Доме, когда ночные мотыльки кружились около ламп, а обитатели дома наслаждались вечерним отдыхом на балконе и великолепным видом, не перестававшим восхищать их.
Несколько раз супруги навещали аббата в его квартире в старинном университетском здании и были поражены размерами и древностью книжного собрания — самой большой гордости этого учебного заведения. В одно из этих посещений Филип спросил старика, не может ли он сообщить ему какие-нибудь фамильные секреты де Меневалей.
Монсеньору Жоффруа очень этого не хотелось, но в конце концов он сдался и оставил писателя в своем кабинете наедине с громадным томом в медной обложке с четырьмя замками. Читать неразборчивый латинский текст было весьма утомительно, но все же Филипу удалось проникнуть в мерзкие тайны Меневалей; рассказ этот объяснял происхождение многих легенд и ужасных историй. Он поставил книгу на место и некоторое время сидел в размышлении; впервые он подумал о том, что приобретение Серого Дома было не слишком разумным поступком.
Он отказывался говорить о вычитанном в книге, но однажды намекнул Роже, что за страшные дела творили де Меневали — настолько страшные, что сто лет назад горожане осадили замок и сожгли его вместе с его обитателями. К такой крайней мере жителей города подтолкнули похищения юных девушек — де Меневали использовали их в своих садистских ритуалах.
Филип больше ничего не сказал — подробности звучали бы слишком кощунственно, но это объясняло загадочный сюжет фрески в Сером Доме. Теперь Филип понял, что там было изображено вполне реальное событие, а не аллегория, и это открытие весьма обеспокоило его. Аббат отказался говорить на эту тему, лишь пристально взглянул ему в глаза и предупредил: "Берегите свою жену, месье!"
Несколько дней после этого эпизода Филип бродил по Серому Дому со странным, рассеянным выражением на лице, но погода стояла солнечная и теплая, и постепенно хорошее настроение вернулось к нему. Он побывал в местном отделе здравоохранения, где ему пообещали, что разберутся с кладбищем. Но, как это принято во французской провинции, раскачивались чиновники долго, шли недели, и в конце концов Филип забыл об этом.
В начале сентября, когда еще было тепло, но деревья уже оделись в золотой убор, с Анжелой произошел странный случай. Она стояла на террасе и любовалась пейзажем. Тишину нарушало лишь едва слышное журчание воды. Филип с Роже уехали в город по какому-то делу, Жизель, служанка, мыла посуду, и из кухни время от времени доносился звон фарфора.
Анжела ни о чем определенном не думала, лишь лениво размышляла, что подать на обед. Переведя взгляд с далеких пиков развалин замка на сад, она увидела там какого-то постороннего человека.
Он стоял около водяной мельницы, и она не могла как следует разглядеть его. На нем была голубая куртка, какие носят французские рабочие, и он, похоже, прикрывал рукой глаза от солнца. Женщина совершенно не испугалась, но, когда она посмотрела на незнакомца, тот оглянулся и окинул ее долгим, пронизывающим взглядом. Рассмотреть его лицо Анжеле мешала листва.
Когда Филип вернулся домой, она рассказала об этом, но муж заметил с деланой небрежностью:
— А, это, наверное, люди из здравоохранения. Приехали наконец-то.
Это мнение, казалось, нашло подтверждение на следующий день, когда Пьер и Филип отправились на дальнюю аллею, чтобы взглянуть на дренажную канаву. Филип обратил внимание Пьера на длинную колею в зарослях крапивы.
След, похожий на тот, который видели Филип и Роже в прошлый раз, очевидно, вел со стороны кладбища к старой развалившейся изгороди, а затем — в сад, прямо под террасу. Пьер ничего не сказал, но посмотрел на хозяина очень странно. Больше они не говорили об этом.
Когда они уже собирались возвращаться, Филип решил, что нужно спуститься в сад. Он никогда не бывал там с того дня, как перед покупкой осматривал мельницу, но таинственные следы возбудили его любопытство, и он хотел знать, действительно ли власти начали действовать. Пьеру, похоже, очень не хотелось туда идти, он отказывался, ссылаясь на позднее время. Солнце действительно уже садилось, стволы отбрасывали на землю длинные тени, и над дальними деревьями поднимался едва различимый туман.
Нервы у обоих мужчин были натянуты, и Филип вздрогнул, когда издалека донесся протяжный кошачий вопль. На минуту они остановились у входа в сад, но вопль не повторился. Тогда Филип смело двинулся вперед и начал продираться через разросшиеся кусты — не столько для того, чтобы произвести впечатление на строителя своей британской невозмутимостью, сколько для собственного спокойствия.
В саду они не обнаружили ничего особого. Дорожка внезапно обрывалась. В траве валялись ржавые садовые инструменты. Но Филип с удивлением заметил длинную железную лестницу, опутанную ветками и заросшую лишайником, — она была прикреплена к обрыву под Серым Домом. Лестница тянулась вверх и заканчивалась как раз под террасой. Филип почувствовал, что в этом необходимо разобраться.
Через несколько минут мужчины оказались наверху, на еще залитой солнцем дороге, и стряхнули с себя тягостную атмосферу запущенного сада. Когда Филип заговорил о лестнице, Пьер только покачал головой. Он предположил, что лестницу приладили на случай пожара. Почему-то при этих словах Филип испытал огромное облегчение. Он пришел в себя и предложил Пьеру зайти в кафе и выпить аперитив.
Вернувшись домой, он нашел Анжелу занятой подготовкой к ужину на террасе; Жизель бегала из кухни на террасу и обратно. Притворяясь, что любуется видом, Филип принялся искать взглядом лестницу. Да, она была там, хотя и оказалась гораздо ближе к перилам, чем ему показалось снизу. Филип и сам не знал почему, но его встревожило открытие, что любой может взобраться на террасу по этой лестнице, какой бы старой и ржавой она ни была. Хотя беспокойство это не имело оснований, ведь лестница наверняка предназначалась для спуска в сад в случае пожара.
И в то же время Филип был озадачен, зачем строители сделали лестницу так неудобно; она заканчивалась примерно в трех футах под террасой, среди зарослей ежевики. Он заметил еще кое-что, и это встревожило его еще больше. Сама лестница была покрыта ржавчиной, лишайником и мхом, но посредине перекладины блестели, словно кто-то часто поднимался по ним.
В эту ночь Филип спал плохо, но стояло безмятежное бабье лето, синело небо, светило солнце, и назавтра он снова почувствовал себя вполне комфортно.
Анжела тоже пребывала в хорошем настроении, и супруги совершали обычные визиты. Хотя ремонт дома был закончен, они по-прежнему общались с Пьером, Роже, месье Гасионом и аббатом, регулярно обмениваясь визитами.
Работа Филипа шла наилучшим образом. Книга рассказов о призраках, законченная еще в мае, вскоре после переезда в Бургундию, прекрасно расходилась в Англии, шли переговоры об издании ее в Америке и на континенте. А теперь, несмотря на попытки аббата отговорить его, писатель начал роман, сюжет которого основывался на истории де Меневалей. Он позабыл о своих сомнениях и странных событиях, и мысль его блуждала по мрачным тропам, получив дополнительный материал для книги.
Он полностью погрузился в работу, день за днем проводил над пишущей машинкой, и даже ночью Анжела слышала ее стрекот. Он предпочитал работать на террасе, даже с наступлением октября, когда ночи стали холодными. Анжела выговаривала ему за это, но он только посмеивался над ней и просил ее не волноваться. На этот случай у него были толстый свитер и трубка.
Филип был доволен тем, как продвигается работа; он написал уже пять глав и набросал вчерне еще три. Он уже заговорил о том, чтобы закончить роман к концу осени и отправить рукопись издателю до нового года.
Анжела была рада за мужа, но ее беспокоил его внешний вид. Филип побледнел от переутомления, глаза его провалились — таким она его никогда не видела. Она надеялась вернуться в Англию до наступления холодов, но Филип заговорил о том, чтобы остаться в Сером Доме. Для него это ничего не значило, ведь он по горло занят работой, но Анжеле будет так тоскливо в долгую мрачную и дождливую бургундскую зиму.
Не желая ссориться, они оставили этот вопрос открытым, и Анжела выудила у Филипа обещание, что, если книга будет закончена в следующем месяце, они вернутся в Лондон и он лично вручит роман издателю. Муж отказывался давать ей читать черновик, не желая портить эффект.
— Это лучшее, что я создал, — говорил он восторженно, грызя трубку. — Не помню случая, чтобы работа шла так хорошо. Она чуть ли не сама пишется.
Анжела быстро взглянула на мужа, но ничего не сказала.
— Странная вещь, — продолжал он, нахмурив брови и глядя на стопку отпечатанных листов, лежавших перед ним, — есть кое-какие места, я просто не помню, как писал их… Вот, например, это: "…средневековая атмосфера передана необыкновенно верно…" Нет, наверное, лучше тебе этого не читать. Подожди, пока закончу. Когда вырываешь кусок из контекста, все портится.
Анжела наблюдала за работой мужа с растущей тревогой; она никогда не видела его в таком состоянии, но утешала себя мыслью, что ее вмешательство только испортит дело и чем скорее он доберется до конца, тем скорее они вернутся в Англию.
Несколько дней спустя Филип торжественно объявил, что приступил к последней главе и что он отредактирует книгу уже в Англии. Анжела встретила эту новость с нескрываемым облегчением. Филип удивленно взглянул на нее. Он был бледен как смерть; глаза лихорадочно горели от ночных бдений. Затем он отложил трубку и обнял жену.
— Я знаю, что тебе здесь скучно, дорогая, — сказал он. — Но осталось еще несколько дней, а затем мы вернемся в Лондон. Я убежден, это самая выдающаяся вещь из всего написанного мной. Уверен, ты согласишься, что дело того стоило.
Муж и жена, оба довольные ходом дел, принялись обсуждать подготовку к отъезду, а по вечерам Филип яростно строчил последние страницы. Они собирались уехать в ближайшую среду и уже упаковали кое-какие вещи. На следующий день за багажом должна была приехать машина, и Анжела ощущала странное удовлетворение — она была до-вольна жизнью, довольна отношениями с Филипом и даже Серым Домом. Она решила, что на следующий год совершенно привыкнет к этому странноватому месту.
В субботу Филип рано закончил работу. Он трудился на террасе весь день, но конце концов, поднявшись из-за стола с возгласом отвращения, унес пишущую машинку и стопку бумаги в столовую. Анжела запомнила, что Филип вставил в машинку чистый лист. А затем они отправились спать.
Она проснулась среди ночи, некоторое время лежала в полусне, а затем очнулась — ее насторожили какие-то резкие, скрежещущие звуки. Затем она перевернулась на другой бок, сообразив, что Филип, наверное, опять работает. По-видимому, он решил вернуться к прерванной главе. Но потом Анжела нащупала рядом руку мужа, услышала его ровное дыхание, и в душу ее закрался страх. Скрип, хорошо различимый в ночной тишине, доносился из столовой, и в ее сознании всплыли тысячи тревожных мыслей.
Совершив над собой усилие — а Анжела была смелой женщиной, — она заставила себя встать с кровати и не будить мужа. Не позаботившись накинуть халат, она на цыпочках вышла из комнаты.
Прикрыв за собой дверь спальни, она включила лампу. Яркий желтый свет, падавший на знакомые предметы, успокоил ее, и она даже рассердилась на себя за глупые страхи. Она твердым шагом спустилась по ступенькам. Разбудившее ее царапанье продолжалось. Двигаясь в сторону столовой, женщина включала по дороге свет, и постепенно уверенность ее росла. Примерно в десяти ярдах от двери в столовую половица внезапно скрипнула у нее под ногой. Царапанье тут же прекратилось, и Анжела услышала странный шум, словно кто-то полз по полу.
Она с бешено бьющимся сердцем распахнула дверь в столовую, включила свет и в ослепительном сиянии ламп увидела, что комната пуста. Все было на месте, в доме царила тишина, лишь ветер шумел за окном. Она включила все фонари на террасе, но на огромной площадке, вымощенной плиткой и огороженной железными перилами, тоже никого не было.
Она заставила себя взглянуть на стол. На пишущей машинке лежало несколько исписанных листов, готовых к перепечатке. Последняя страница была покрыта французским текстом, написанным корявым почерком. Анжела прочла: "Плоть девственниц — самая желанная пища, и тот, кто вкусит это нежнейшее мясо, познает Вечную Жизнь. А самая прекрасная из замужних женщин станет невестой Повелителя Прелюбодеек, и огни в склепе будут гореть ярче, чем на свадебном пиру…" Предложение не было закончено, и чернила еще не высохли.
Анжела, дрожа, почти теряя сознание, отшатнулась, но все же успела заметить на скатерти около машинки какой-то предмет. Это был кусочек зеленого лишайника.
V
Во вторник Филип и Анжела пригласили друзей на прощальный обед, на котором Филип собирался читать отрывки из своего романа. Предыдущее воскресенье они провели за упаковкой вещей, а в понедельник Филип, торжествующе размахивая над головой толстой пачкой бумаги, сообщил жене, что книга закончена. Анжела не рассказывала ему о событиях субботней ночи; над домом нависла какая-то мрачная тень, и женщина знала, что ее слова ничего не изменят. Она лишь радовалась тому, что скоро они уедут отсюда и ей не придется проводить здесь зиму; она разделяла восторг Филипа по поводу окончания книги, по крайней мере внешне.