…Как говорится, сказано — сделано. На следующий день в гимназии я отловил Митьку на перемене и быстренько его расколол. Все так и было — младшенький с гордостью похвастал сестрице, что Алеша теперь в гимназии уважаемый человек, самого Селиванова-первого два раза поколотил, собственным хапником обзавелся, а хапник этот еще и оказался братом той самой Лидии, что за Алешей ухаживала, пока он раненый лежал. Ну да, нормально все, так что и зла на Митеньку я не держал, и самооценку себе повысил — предположение оказалось правильным.
Выпускные испытания неумолимо приближались. Собственно, учиться осталось всего-то неполную седмицу, дальше три дня на подготовку к первому испытанию, и пойдет-поедет. Первым в программе испытаний стояло написание сочинения. Из предложенного списка тем я выбрал «О проявлении нравственного начала в истории», собираясь удивить учителей несколько необычным для этого мира взглядом на исторические процессы — репутацию редкостного умника укреплять надо не только дома. Засесть за проработку сочинения, чтобы потом написать его быстро, я решил сразу, как вернусь домой, но поначалу пришлось зайти к отцу Маркелу с заряженной книгой. Рассудив, что если ее не открывать, то и бояться нечего, я взял Левенгаупта с собой в гимназию, но на всякий случай на время своего там нахождения отдал книгу Лапину, а после уроков забрал и отправился в храм.
Была у меня мысль сказать священнику, что отца и Шаболдина я, дескать, в известность уже поставил, но, поразмыслив, я от нее отказался. Обойдусь без вранья.
— Значит, говоришь, пусть вор помучается неизвестностью, глядишь, и зашевелится? А Борис Григорьич тут его и схватит? — суть моей задумки отец Маркел схватил, что называется, на лету. Я наклонил голову, соглашаясь.
— А подумал ли ты, сын мой, что вор, потеряв голову, сдуру может опять за ружье взяться? — м-да, не подумал. То есть, конечно, подумал, но для себя решил, что вряд ли. Тем более, в тот раз ружье он бросил, комнаты слуг шаболдинские подчиненные и гласно, и негласно обыскали, а все, что вносилось в дом, тщательно проверялось. Примерно так я и изложил отцу Маркелу свои соображения.
— Ладно, сыне, невелика беда. Сам не додумал — найдется кому подсказать. Не зря говорят: «Ум — хорошо, а два — лучше», — назидательно, но миролюбиво сказал священник. — Иди, а я посмотрю, что с книгой твоей сделать. А отцу про книгу скажи, не утаивай.
Домой я явился как раз к обеду. Боярышня Волкова сидела за столом вся такая тихая и скромная, а боярыня Волкова периодически бросала на нас с Васькой взгляды, полностью соответствующие ее фамилии. Да уж, досталось Иринке, не иначе…
После обеда я отправился к Ваське. Вчерашний втык от отца внес в голову моего старшенького братца временное прояснение, так что поговорили мы нормально, без подколок и претензий. Васька, оказывается, вчера уловил исходившие от сестрицы чувства, коими она с моей помощью была переполнена, и сильно удивился, а потом и возмутился, почуяв меня рядом с ней, ну и поперся ко мне разбираться. Что ж, на будущее придется иметь в виду эту его способность…
А закончился день очередным совещанием в отцовском кабинете. Пока ждали припозднившегося отца Маркела, я доложил боярину Левскому и губному приставу Шаболдину о происшествии с книгой, заодно поделившись с ними надеждами на вывод неизвестного вора из равновесия, меня слегка пожурили за недостаточную продуманность плана, но в целом согласились с моими соображениями и приняли план за основу. Вот тут и прибыл отец Маркел, да не один, а с доктором Штейнгафтом.
— Держи свою книгу, — отец Маркел положил Левенгаупта на стол. — Теперь она чистая. Вот только… — он повернулся к доктору, сделав приглашающий жест.
— Отец Маркел, — в качестве ответной любезности доктор обозначил поклон в сторону священника, — пригласил меня исследовать инкантированную книгу перед ее экскантацией. Ваше сиятельство, господа, я должен сообщить вам, что взвар и книгу инкантировали разные одаренные.
В кабинете воцарилось тягостное молчание…
[1] Свербигузка — непоседливая, нетерпеливая, неуемная девка.
Глава 12. Выпускник
Губной пристав Шаболдин с шумом втянул воздух между зубами и медленно выдохнул через нос. Хороший способ заменить матерный загиб — и от ругани удержался, и окружающим все более чем понятно. Ну да, Шаболдину можно посочувствовать — он одного-то прячущегося одаренного никак не найдет, а теперь двоих искать придется.
— Должен, однако, заметить, — продолжил доктор, — что тот, кто инкантировал книгу, был намного слабее того, кто инкантировал взвар. Вам, господин губной пристав, будет легче найти этого второго, а он, будучи пойманным, не замедлит выдать своего сообщника.
— Спасибо, Рудольф Карлович, — Шаболдин несколько повеселел.
— Ищи, Борис Григорьевич, ищи вора. Тьфу ты, воров теперь уже, — прочувствованно сказал отец. — А ты, Алексей, пока не отвлекайся от выпускных испытаний. Левенгаупта этого я сам почитаю, поищу, что там такого, от чего тебя отлучить хотели.
На том и закончили. Интересно, почему и отец пытается отвадить меня от Левенгаупта, пусть и не так радикально, как неведомый инкантатор? Действительно озабочен, с какими оценками я закончу гимназию, или тоже считает, что в книге я увижу что-то, что мне знать, по его мнению, пока не надо? В общем, рано или поздно разбираться с этим придется. Лучше бы, конечно, не рано и не поздно, а в самый, как говорится, раз, но это уж как получится. Во всяком случае, я решил пока что сосредоточиться на выпускных испытаниях, благо, как раз и время подоспело.
Сочинение мое, как я и надеялся, «выстрелило». Официально я получил за него оценку «отлично», неофициально же учитель словесности Кирилл Матвеевич подозвал меня после объявления оценок и выразил уверенность, что еще не раз услышит о моих достижениях на ниве философии, но при этом надеется, что к государственному управлению я никоим образом причастен не буду. Оно и понятно — раскрытие темы я сдобрил изрядной порцией прагматизма, приправил парой мыслей, несущих хороший такой заряд здорового цинизма, и украсил утверждением о том, что нравственное начало в международных отношениях должно иметь по возможности взаимный характер. Последнюю мысль я не стал развивать до обоснования зеркальных по содержанию мер в отношении противника, действующего безнравственно, но учителя же умные, они понимают. Вот и словесник понял. Но вообще, я это посчитал тревожным звоночком. Вряд ли здешние политики все поголовно прекраснодушные идиоты, но почему-то в гимназии насаждается именно такое вот прекраснодушие. Кому как, а по мне, ни к чему хорошему это не приведет. К реальной жизни надо готовить гимназистов, а не забивать им головы этакими мечтаниями…
Работу по математике я сдал с оценкой «очень хорошо». Обидно, мог же и на «отлично» решить, но в одном задании слегка ошибся.
С Законом Божиим получилось похуже — пришлось довольствоваться оценкой «хорошо», и ту, если честно, натянули. Ну что поделать, в прошлой жизни я вообще был от этого далек, и даже обстоятельства моего попадания в этот мир не сильно помогли. В любом случае, «хорошо» — это хорошо, уж прошу прощения за тавтологию.
Устное испытание по словесности, немецкий и даже латынь я влегкую сдал на «отлично». Это и понятно, с языками у меня всю мою прошлую жизнь легко было.
Изучать здешнюю историю и естественную историю с основами магии мне было настолько интересно, что и сдал их обе на «отлично». Все-таки, когда учишься с удовольствием, и результат соответствующий.
Географию и физику сдал без особых затруднений, только вот получил по обеим дисциплинам лишь «хорошо». А что вы хотите — физика тут совсем не та, что я когда-то учил, здесь она, по крайней мере, на уровне гимназии, идет как что-то среднее между собственно физикой, химией и магией, а география… География тут тоже своеобразная, изучается в комплексе собственно географических, политических и экономических характеристик каждой отдельно взятой области Земли.
Сдать логику получилось опять-таки на «хорошо». Наука для меня новая, но после математики и латыни пошла легко.
После экзаменов, тьфу ты, испытаний, меня вызвали к директору, и Антон Дмитриевич, поздравив меня с успешным завершением, напомнил мне, что испытание на одаренность, которое я проходил при окончании второго класса, наличие этой самой одаренности подтвердило, сообщил, что теперь мне предстоит нечто более серьезное — определение ее разряда, и назначил это испытание на завтра.
Явиться к испытанию надлежало натощак и спать перед ним не более шести часов. Некомфортно, да, но что поделать… Проводил испытание учитель естественной истории Станислав Кондратьевич Белецкий, при участии директора, гимназического инспектора (что-то вроде замдиректора по режиму в привычной мне терминологии) и законоучителя отца Евлогия. Мне дали шар примерно с мяч для большого тенниса размером, сделанный из какого-то камня — молочно-белого с еле заметными прожилками чуть более темного оттенка. Шар этот я должен был две минуты держать на весу согнутой в локте правой рукой, затем еще две минуты левой. Прямо в процессе шар менял окраску, становясь сначала чуть голубоватым, затем небесно-голубым, потом светло-синим, ярко-синим, а под конец приобрел густой синий цвет с темно-темно-синими, почти черными прожилками. Забрав артефакт, Станислав Кондратьевич велел мне покинуть кабинет и ждать вызова в коридоре.
Ждать пришлось минут пятнадцать, а дальше я нарвался на интересный сюрприз. Результат свой я получил в конверте, запечатанном аж целой сургучной печатью, и мне было настрого велено вскрыть его дома, в присутствии отца, никоим образом не пытаться делать это в гимназии, а после ознакомления с результатом не делиться им с остальными гимназистами до получения на руки аттестата об окончании гимназии. К чему такие строгости, я не понял, но раз так заведено, пришлось подчиниться.
— Что ж, Алексей, давай, хвались, — добродушно сказал отец, когда я вошел к нему с конвертом в руке.
Я сломал печать, взял с отцовского стола нож для бумаги и вскрыл конверт. Внутри лежал сложенный вдвое лист очень плотной, слегка желтоватой бумаги. Развернув его, сразу начал искать главное, не пытаясь читать текст сплошняком, пробираясь сквозь плетение канцелярских оборотов. Так…
— Четвертый разряд, — прочитал я вслух и на всякий случай протянул лист отцу.
— Что-о?! — боярин Левской даже привстал было, но тут же взял себя в руки. — Надо же, четвертый, — уже спокойно повторил он, глядя в бумагу. Что же, сын, поздравляю! Обычно одаренные заканчивают гимназию со вторым разрядом, редко с третьим… С немецким языком у тебя вроде все хорошо? — сменил он тему.
— Сдал на «отлично», — напомнил я.
— В Германию хочу тебя отправить, в университет учиться. В какой именно, уточню позже.
— В Германию?! — честно говоря, такого поворота я не ожидал. — Почему в Германию?
Отец, вздохнув, поудобнее устроился в кресле и объяснил:
— В наших лицеях хорошо развивают общую одаренность, не сосредотачиваясь на ее направлениях. Наши университеты дают отличные знания по мануалистике и инкантации. Но самое лучшее образование по артефакторике — в германских университетах. Василию предстоит после меня быть главой семьи, вот я и пристроил его в Кремлевский лицей. Ты со своим предвиденьем возьмешь на себя главенство над семейными заводами, тебе без артефакторики никак. Дмитрий пока непонятно, к чему больше пригоден будет, но думаю его в Московский университет направить.
Ну зашибись отец придумал! Вот уж последнее, чего мне в этой жизни хочется, так это иметь Ваську главным над собой… Вслух я, конечно, возражать отцу не стал, а что про себя подумал, объяснять не надо, и так понятно. Еще бы решить, что надежнее будет — обойти Ваську, пока отец жив, или сцепиться с ним уже потом. И ведь есть еще старший брат отца, Андрей Васильевич… Ему, правда, Бог сына дал только одного при пяти дочках, и этот мой двоюродный братец Сашка младше меня. А наследование строго от отца к сыну тут только в царском роду да в княжеских, у бояр по номинальному старшинству. То есть, дяде как раз отец и наследует, а отцу Васька. Так что если Ваську спихну, к старшинству над всеми Левскими куда как ближе стану. Тут еще и о Волковых не забыть бы. Они, конечно, никаким боком к наследству Левских не причастны, но вот только не надо мне говорить, что боярин Волков совсем не может влиять на свою сестру. В общем, цель у меня есть, цель более чем достойная, но и, мягко говоря, непростая. Думать надо, хорошо думать, как этого достичь… Да мне вообще много чего надо — испытания завершить, в родственных раскладах разобраться, да еще и с покушениями на себя, любимого, вопрос решить. Где я на это на все время возьму?! А тут, понимаешь, еще и в Германию… Васька опять же, чтоб его, пока меня не будет, может и Митьку перетащить под себя. Нет, что-то мне эта Германия ни в какое место не упирается. Только вот отцу тут ничего не растолкуешь. Надо как-то самому выкручиваться. Вот же не было печали!..
Но что бы я там себе ни думал, жизнь продолжала идти своим чередом, и пока я на ее течение влиять не мог. Мне еще надо было закончить с выпускными испытаниями, на этот раз по гимнастике. В первый день этих испытаний я пробежал дистанцию в полсотни саженей (примерно стометровка из прошлой жизни, на мой взгляд, даже чуть побольше [1]) за четырнадцать с половиной секунд, десять раз подтянулся на турнике и за минуту тридцать восемь раз поднял туловище из положения лежа на спине с руками за головой. Умотался, не без того, но на второй день пришлось бежать три версты, [2] на что у меня ушло пятнадцать минут, а после не шибко продолжительного отдыха рывком поднимать пудовую [3] гирю, что я смог проделать аж семнадцать раз подряд. По итогам всех этих упражнений Легран определил мое телесное развитие как очень хорошее, но если кто подумал, что издевательства над юным организмом на том и закончились, то напрасно. На третий день я полтора часа размахивал шпагой, а затем еще столько же времени саблей, чтобы получить отдельную бумагу, удостоверявшую получение мною начальных навыков шпажного и сабельного боя по-пешему и, соответственно, пригодность к «обучению бою белым оружием у мастеров, коим проводить таковое обучение власти дозволяют». Кулачные бои в гимназическую программу не входили, Евгений Леопольдович занимался с нами упорядоченным мордобоем в порядке частной инициативы, но право выдавать гимназистам бумагу о прохождении обучения кулачному бою каким-то образом получил, поэтому и таковой бумагой я обзавелся, причем успехи мои в указанном обучении оценивались в ней как отличные. Ясное дело, Мишка Селиванов, получивший такую же оценку, предложил мне выяснить, чье «отлично» имеет больший вес, но это было именно предложение, а не вызов, так что я с благодарностью отказался, признав при свидетелях, что на кулаках он все равно лучший. Да, вот так грубо и безжалостно оставил народ без зрелища (как я понимаю, еще и со ставками обломал), но, как говорится, целее буду.
Собираясь домой, я наткнулся в коридоре на Ваньку Лапина. Мой хапник сидел на подоконнике, блаженно улыбаясь, и походил то ли на абсолютно счастливого человека, то ли на тихого и безобидного сумасшедшего. Он, похоже, даже меня не заметил, хотя я с полминуты постоял напротив, прежде чем его окликнуть.
— Лапин! Ваня! Ау! — для верности я еще пару раз щелкнул пальцами перед его лицом.
— А? Что? — ну точно, выпал из нирваны…
— Ты в каких облаках витаешь?
— Так… это… — Ванька спрыгнул с подоконника и от радости притопнул ногой. — Одаренный я! Станислав Кондратьевич сказали! Вот! Я ж смогу артефактором устроиться на завод, на десять рублей месячного жалованья, да сверх того еще с задельной платой! А то в дьяки мечтал на какие-то семь рублей!.. И на казенное довольствие поставили! Я на будущий год обедать в гимназии бесплатно буду, все семье легче!
Да-а-а… Мальчишке в жизни выпал нехилый приз… Очень нехилый. Про десять рублей в месяц с добавлением задельной платы это ведь он о начинающем артефакторе говорит. Со временем, если сможет поднять свой уровень, и больше зарабатывать будет. По крайней мере, у отца на заводе, как я слышал, некоторые артефакторы и по пятидесяти рублей за месяц имеют, да и задельно им платят по более высоким расценкам. В общем, и за Ваньку, и за остальных Лапиных можно было только порадоваться — удача старшего сына обернулась удачей для них всех. Под такое дело я одарил Ваню полтинником, он, хоть и пытался поначалу отнекиваться — дескать, не заработал, подарок все-таки принял, зато когда я еще и позвал его в столовую хлебнуть ради такого случая чаю с какими-нибудь сладостями, заявил, что он угощает, а я не смог его заявление оспорить. Да и не особо хотел, честно говоря. Пусть мальчишка почувствует себя виновником торжества, хуже ему от этого уж точно не будет.