— А как Данила Колядин шурина своего и жену травил? — спросил я.
— Наговоренным питьем, — вот почему я не удивился ответу пристава?
— Вот так, Борис Григорьевич, — довольно прокомментировал отец. — А ты говоришь, мал еще… Молодец, Алексей, правильно подсказал!
Ого! Что-то не припоминаю, чтобы отец раньше Алексеем меня звал, да еще и прилюдно… Расту, однако! Что ж, надо закреплять успех…
— Так если прямых-то потомков нет, как тогда быть? — я спросил это не для того, чтобы ставить Шаболдина в тупик, а с надеждой на то, что он прояснит ситуацию. Не ошибся.
— А вот как, — пристав вернулся к деловому тону. — Когда Данилу Колядина вешали, сыну его Никите, что отцом Егору Колядину приходится, два года было. Стало быть, он, по малолетству своему, у отца не обучался. У дяди тоже — Ефима Колядина к тому времени уж четыре года как четвертовали. Как, Алексей Филиппович, сможете сказать, что из того следует?
Та-а-ак… Проэкзаменовать меня решил губной пристав… Ну что, будем этот экзамен сдавать.
— Следует, что в роду Колядиных были записи, по которым Егор Колядин и учился скрывать одаренность, — уверенно ответил я.
Все трое переглянулись и вперились в меня взглядами. Отец — с торжеством, Шаболдин — с уважением, священник — с непонятной улыбкой. «Ну что уставились? — так и подмывало меня спросить. Умного человека не видели? Ну так смотрите, смотрите и привыкайте!».
— Верно говоришь, — в беседу вступил отец Маркел. — Нашли такие записи, нашли да изъяли. Да только, видать, не все. Что-то у других родичей могло остаться, что-то у челяди их…
— Скорее, у челяди, — Шаболдин почесал бритый подбородок. — Никакого родства с Колядиными у слуг в доме не обнаружено. Да и не пошли бы дворяне в услужение…
— Тут еще одно важно, — я воспользовался очередным поводом блеснуть силой своего интеллекта, — Ефим Колядин, как я понял, не одного и не двух малолетних растлил. Данила Колядин совершил одно убийство и покушался еще на одно. Никита Колядин вроде как ни одного преступления не совершил, а Егор Колядин попался на краже и подлоге. То есть воровские деяния Колядиных со сменой поколений мельчали. Я так понимаю, что и разряд одаренности тоже понижался. А тот, кому те записи достались, оказался более сильным одаренным. И, похоже, что это и правда не из рода Колядиных человек.
— А и верно рассуждаете, Алексей Филиппович, — с уважением ответил Шаболдин. Не сразу, замечу, ответил, прежде подумал. — У Ефима Колядина был пятый разряд, у Данилы третий, а Егор Колядин даже по второму разряду проходил. Не Колядины это, нет. Точно кто-то из челяди.
— Будешь теперь проверять моих слуг на родство с колядинскими? — Интересно, отец разве Шаболдина об этом еще не спрашивал? Или это для меня представление? Да нет, не похоже…
— А куда деваться, придется, — Шаболдин пожал плечами. — Все лучше, чем просто ждать.
— Да и то правда, лучше, — согласился отец. — На том и закончим на сегодня. Ты, Алексей, молодец, отличился. Отличился и удивил.
Меня уже начало потихоньку распирать от гордости, как подал голос губной пристав:
— Филипп Васильевич, прошу простить, разрешите несколько слов Алексею Филипповичу? — спросил он, и, получив разрешающий кивок, повернулся ко мне.
— Вы, Алексей Филиппович, показали преизрядную рассудительность. Поскольку вор, что дважды на вас покушался, еще не пойман, надеюсь, что подобную рассудительность вы будете проявлять и впредь. Как вы понимаете, то, о чем говорят в этом кабинете, — слово «этом» пристав выделил нажимом голоса, — для чужих ушей не предназначено. Для слуг — тем более. И даже для ваших родных за исключением Филиппа Васильевича, — он поклонился отцу.
— Я прекрасно все понимаю, Борис Григорьевич, — обращаться к Шаболдину на «ты», как это делал отец, мне показалось неправильным, но и на «вы» я не стал, поэтому построил фразу, обратившись только по имени-отчеству, раз так именовал его отец.
— Что же, — Шаболдин встал и вновь поклонился отцу, — я тогда, Филипп Васильевич, не стану больше досаждать вам своим присутствием.
Встал и отец Маркел, за ним я и, наконец, боярин Левской. Ну да, совещание закончено, всем спасибо, все свободны.
— Возблагодарим Господа нашего Иисуса Христа за ниспослание нам мудрости, — возгласил священник, так что разошлись мы лишь после краткой молитвы.
К себе я возвращался торжествующей походкой, почти летел по коридору и лестнице, с трудом подавляя желание крикнуть «Йесс!!!». И только у себя в комнате, слегка отдышавшись и несколько раз прокрутив в голове состоявшийся разговор, вернулся с небес на землю. Итак, что у меня в активе? Насколько я понял, теперь и меня будут приглашать на вечерние обсуждения в отцов кабинет. Само по себе это уже немало — я буду в курсе следствия. Я заработал себе нехилый плюс к репутации, причем самое главное — в глазах отца. Тут, конечно, плюсы надо будет периодически добавлять, но начало положено. И какое начало! Опять же, отец Маркел в следующий раз слушать меня будет куда более внимательно и благосклонно, а на него у меня и еще кое-какие планы имелись…
Однако, как говорится, не активом единым. Пассив, правда, выглядел не сильно страшно, но все же… Ни Шаболдин, ни отец Маркел не соизволили рассказать, каким именно образом были раскрыты преступления Колядиных. То есть мне мягко так и ненавязчиво показали место, которое я пока что занимаю. Самое неприятное, что так и есть — вряд ли я тут могу что-то не то, что посоветовать, а и просто понять. Хотя, конечно, пусть и в самых общих чертах, но иметь представление о поисках скрывающихся одаренных было бы неплохо. Ну да ладно, чуть позже обращусь к тому же отцу Маркелу, думаю, он-то поделится.
Но семейка Колядиных — это вообще что-то с чем-то… Бр-р, как-то не радует присутствие в доме человека, имеющего к этим отморозкам хоть какое-то отношение, совсем не радует. Только вот беда в другом — не проясняется пока что, с чего бы вдруг кому-то остро понадобилось применять колядинские способности против меня. Ладно, надеюсь, с ростом курса моих акций на семейной бирже отец снизойдет-таки до разъяснений… Да, что-то я все чаще и чаще думаю о боярине Левском как об отце. Что ж, адаптируюсь в новом теле и новом мире, подстраиваюсь под него, чтобы затем легче было подстроить его под себя. Ваську-то как брата я же не воспринимаю, и это правильно, как правильно и мое восприятие боярина Левского отцом. Для меня, конечно, правильно. А для кого, спрашивается, еще?! На том мои планы на будущее и строятся.
Ну да пес пока что с ними, с дальними планами, стоит подумать о том, что мне предстоит уже скоро. Послезавтра, например, опять приедут Волковы и возобновятся игры с Иринкой. Кстати, о Волковых… Они же наверняка с собой хоть сколько-то своих слуг привезут? Или нет? Да скорее все-таки привезут. Значит, Шаболдину еще и их проверять придется. Ну да разберется, не маленький. А с понедельника мне выходить в гимназию. Стало быть, и там возникнет необходимость объяснить кое-кому подоходчивее, что Алеша Левской — уже не тот балбес, каким его там помнят. То есть и в учебе успехи показать, да такие, чтобы все ахнули, и в укромных уголках гимназических коридоров некоторым особо непонятливым товарищам рога пообломать. Свои возможности как бойца я оценивал, честно говоря, невысоко, но по прошлой жизни помнил, что в подростковых разборках далеко не всегда надо побеждать. Часто достаточно просто жестко обозначить свою позицию и наглядно показать готовность отстаивать ее всеми силами и до конца. Могут побить раз, могут два, но когда и в третий раз увидят, что ты готов драться, есть шанс, что уже не полезут — ну, мол, его нафиг, этого буйного…
Кстати, похоже на то, что как раз с изменением моего места в негласной иерархии среди гимназистов будет даже проще, чем с успехами в учебе. Мир-то тут другой, с другой историей, другой современностью, да еще и магия эта… В общем, немалая часть моих знаний, которых я в прошлой жизни успел набрать очень даже много, здесь просто бесполезна. Но на моей стороне разум взрослого человека — правила и закономерности я схватываю быстрее здешнего среднего гимназиста, выводы из них делаю тоже быстрее и намного более верные, так что найду чем удивить учителей, еще как найду! Однако же с учебниками в оставшиеся дни посидеть еще придется…
Глава 8. Права и традиции
К директору меня вызвали на большой перемене после третьего урока. Встретили меня в гимназии, в общем, с радостью, если говорить о своем брате-гимназисте, и с некоторой настороженностью, если говорить об учителях. Первое я прекрасно понимал, зато второе меня несколько озадачивало. Вот в кабинете директора я причины учительской настороженности и узнал.
— Итак, Левской, вы пропустили два месяца учебных занятий, — директор Второй Московской мужской гимназии Антон Дмитриевич Силаев был твердо убежден в том, что сидеть в его присутствии гимназисты имеют право лишь в тех редких случаях, когда он ведет у них урок, так что я стоял перед директорским столом и старательно поедал начальство глазами. Честное слово, так бы и сожрал без соли! — В силу этого обстоятельства педагогический совет гимназии готов ходатайствовать перед Московской учебной управой о переносе ваших выпускных испытаний на август, для чего вашему уважаемому отцу следует подать соответствующее прошение в течение не позднее семи дней, начиная с завтрашнего.
— Прошу прощения, Антон Дмитриевич, но проходить выпускные испытания желаю на общих основаниях в установленный срок! — почти по-военному отчеканил я.
Директор уставился на меня странным взглядом, в котором читались одновременно удивление и непонятно, что еще… Мне показалось, что облегчение.
— Хм, похвально, весьма похвально, — директор явно волновался.
Ну да, вопрос о сроках моих экза… нет, надо отвыкать от привычной терминологии, чтобы сдуру не ляпнуть вслух, так вот, вопрос о моих испытаниях мы с отцом рассмотрели еще перед моим возвращением к учебе. Боярин Левской объяснил мне, что перенос испытаний на август вместо июня правилами допускается и право на него у меня есть, но проблем такой перенос мне может принести едва ли не больше, чем преимуществ. Во-первых, отец для этого должен подать прошение на имя директора гимназии, а для отца просить о чем-то человека, стоящего на пару ступеней ниже по социальной лестнице, как-то не очень уместно. Во-вторых, экзаменовать меня в августе будет комиссия, половину членов которой составят учителя не из моей гимназии. Чего ждать от совершенно неизвестных людей, никто не знает. В-третьих, за такой перенос мне автоматически отминусуют пять баллов из общей суммы набранных, соответственно, о высшей оценке даже думать не придется, да и просто высокую оценку получить будет намного сложнее. Ну и, в-четвертых, запись о том, что мне из-за большого пропуска по болезни были перенесены выпускные испытания, будет преследовать меня всю жизнь, навечно прописавшись в моем послужном списке, что тоже не есть хорошо. В общем, закончилось обсуждение логично — я заверил отца, что в переносе выпускных испытаний не нуждаюсь, а отец мне поверил. Ну да, я ж такой умище продемонстрировал!
А еще отец объяснил мне, какие проблемы с переносом испытаний поимеет гимназия. Ну, что гимназическому педсовету придется подать наверх кучу бумаг, требующих скрупулезно правильного оформления, это полбеды. Беда в другом. Что является показателем успешной работы гимназии? Правильно, успеваемость ее учеников и выпускников. Поэтому учителя на выпускных испытаниях всегда готовы закрыть глаза не некоторые шероховатости в ответах испытуемых, дабы не портить выпускникам оценки. А вот учителя из других гимназий, которые придут на испытания в случае их переноса, в высоких оценках выпускников Второй гимназии не заинтересованы никак, наоборот, для них лучше, если результаты наших выпускников окажутся ниже, чем в их гимназиях. И поэтому… Ну, вы меня поняли. Так что да, похоже, что облегчение во взгляде директора я опознал правильно.
— Что же, Левской, вы меня порадовали. Вы свободны, — совсем уж благостным тоном закончил директор, и я с чистой совестью покинул его кабинет.
Времени на разговор ушло немного, перемена продолжалась, и в класс, где должен был пройти урок истории, я шел не спеша. Поэтому процессию, двигавшуюся мне навстречу, успел рассмотреть во всех подробностях. Впереди, весело болтая, шли четверо пятиклассников, а за ними с трудом переставлял ноги второклассник, нагруженный пятью ранцами — одним на спине и четырьмя в руках, по два в каждой. Лицо мальчишки показалось мне знакомым, но никак не получалось вспомнить, где я мог его видеть.
— Давай, Лапин, ноги-то повеселее переставляй! — повернулся к нему один из пятиклассников. — Тебе ж потом самому на урок успеть надо будет! А то вот мы тебя сейчас подгонять начнем!
Компания дружно загоготала. Не скажу, что меня прямо так уж сильно разозлила несправедливость, но этот Лапин определенно был мне знаком, пусть я и не помнил, откуда, и это решило дело.
— Так, молодые люди, стоять! — начал я восстанавливать закон и порядок. — Ранцы свои взяли и марш в класс!
— Ты что, Левской?! — память Алеши подсказала: Николка Хомич, младший брат моего приятеля Федьки. — Это ж самого Селиванова-первого хапник!
Вот это я попал! Причем аж два раза попал. «Хапник» в гимназии — это что-то вроде холопа, обычно младший при старшем. Занимается мелким обслуживанием «барина» — ранец понести, сапоги почистить, еще что по мере надобности. Попасть в хапники можно двумя способами — либо наняться за деньги, либо обидеть того, кто затем станет барином. Ну как обидеть? Случайно, глядя в другую сторону, толкнуть на перемене, или там на ногу наступить… Выйти из этого не самого почтенного состояния можно было тремя способами: при свидетелях победить барина в кулачном бою или фехтовании, что, сами понимаете, нереально при изрядной разнице в возрасте; выкупиться за деньги или просто надоесть барину и быть «расхапнутым». Жуть, скажете? Может, и жуть, но священная гимназическая традиция, понимаешь, а я ее нарушил. Это у нас раз.
А два — я нарушил права Мишки Селиванова, он же Селиванов-первый (Селиванов-второй — его младший брат Гришка из четвертого класса) из второго сорока седьмого класса, то есть седьмого «Б» по-нашему, я вот из первого сорока, то есть из седьмого «А». Отдельные классы тут именуют «сороками» (с ударением на первом слоге, как число), пусть в них и не всегда по сорок человек. Селиванов-первый, здоровяк, привыкший жить по принципу «сила есть, ума не надо», был вечной проблемой учителей, учеников и их родителей. От своих родителей ему, ясное дело, тоже регулярно доставалось, но никакого воздействия это не имело. Опять же, Селивановы — бояре, пусть и не самого большого калибра, так что, заявив права на Мишкиного хапника, я вступил в конфликт с формально равным, и он вправе затребовать с меня удовлетворение. Кстати, а насчет прав сейчас и проверим…
— Что-то я Селиванова-первого среди вас не вижу, — хмыкнул я.
— А мы хапника напрокат взяли! — обиженно протянул один из пятиклашек. — За пряники! По-честному!
Ну да. Любовь Мишки Селиванова к пряникам была известна всей гимназии, и шуточек на эту тему хватало, несмотря на Мишкины кулаки. Ну что ж, дороги назад у меня нет, так что плакали, мальчики, ваши пряники…
Перечить старшим среди гимназистов не принято даже в случае численного превосходства, и пятиклассникам пришлось разобрать ранцы и дальше нести их самим. Что ж, еще минут пять у меня имелось, пора было поинтересоваться, кого это я избавил от лишних тяжестей.
— Лицо мне твое знакомо, — сказал я второкласснику, и не собиравшемуся покинуть место происшествия. — Назови себя.
— Иван Лапин, — так, не знаю я никакого Лапина! — А вы правда боярич Левской?
Ого, я тут, похоже, знаменитость! Но все оказалось проще…
— Так, Лапин, если уж носишь такой же кафтан, как и я, изволь говорить мне «ты»! — напомнил я мальцу правила гимназического этикета. Вообще-то, то, что носили он и я, в прошлой жизни я бы назвал кителем, но тут в ходу было слово «кафтан». — Откуда ты меня знаешь?
— Так это… сеструха моя, Лидка, при вас… при тебе сиделкою была.
Ну точно! Вот почему малый показался мне знакомым! Да уж, похож на сестру, еще как похож! Впрочем, пора было расходиться, перемена приближалась к концу, а опаздывать на урок, да еще и братишку моей доброй и заботливой сиделки под это подставлять, явно не стоило…