Наконец, Ольга не выдержала и призналась одной-единственной лучшей подруге. Просто сдали нервы от бесконечных напряженных раздумий. Вопрос встал ребром: семья дороже всего, и разрушить ее смерти подобно, но вот как сохранить?!
Тогда-то и прозвучал роковой совет. Услышав его, Ольга еще долго бледнела и мотала головой. Попросить у темного бога? Помолиться, чтобы муж вернулся в семью? Разве это поможет? Разве не лучше пойти в темпл светлейшего? Нет, не поможет?! Там только скажут, что нельзя держать, нужно отпустить, и если суждено, то все само вернется?! Но как же отпустить, когда подрастает Димитрий, и притирка уже давно прошла, и вообще, когда они с Виттором редкими вечерами сидят вдвоем у камина и просто держатся за руки, Ольгу не отпускает ощущение, что так и должна выглядеть настоящая семья?!
Подруге она ответила резко, а потом со временем и вовсе прекратила с ней всякое общение. Очень уж обиделась на такое предложение. Всем известно, что в темплах темного бога водятся всякие твари, падшие существа и прочие отбросы общества. Ей, белой волчице, аристократке, связаться с такими?! Да ни за что!
Ответить-то ответила, но вот проблема никуда не делась. Виттор перестал ночевать дома и все больше отдалялся от семьи. А ведь там, на стороне, еще существовал какой-то сын. Чем ему свой плох? Ольга дергала мальчика, старалась научить его и манерам, и этикету, и индивидуальные занятия с педагогами ему устраивала, и на тренировки отдала. Он должен был расти всесторонне развитым, самым лучшим и замечательным, чтобы отец гордился. Димитрий, как назло, отбивался от рук, капризничал, ленился, но все-таки, мало-помалу, приобретал и образование, и осанку, и правильное чувство стиля.
Все напрасно – Виттор почти не замечал, какую гигантскую работу проделала жена. Изредка мог похвалить, и на этом все заканчивалось.
Незаметно для самой себя Ольга начала пить вино целыми днями и перестала выходить из дома. Ее тщательно выстроенный по кирпичику мир рушился на глазах. Весь смысл ее существования был в семье, без семьи не стало бы и самой Ольги. Она не видела себя разведенной обеспеченной женщиной с ребенком, хотя семейное наследство подобную жизнь позволяло, не допускала и мысли о повторном браке. Она выходила замуж раз и навсегда, варианты не предусматривались.
Дойдя до грани, за которой ее ждало что-то по-настоящему жуткое, Ольга поняла, что так больше нельзя, собралась и поехала в темпл темного бога. Вспоминая позже тот момент, она гадала: почему не решилась сразу? Зачем тянула столько времени? Тряслась как осиновый листок, когда в первый раз переступила порог и вошла внутрь. Глупая. Именно там ее научили быть по-настоящему счастливой. Пусть она и не видела под черной маской лица того мужчины, и знала, что никогда и не увидит, зато он обстоятельно и подробно разложил все по полочкам для нее. Описал каждый шаг, и что за чем нужно делать.
И Ольга сделала. Она пошла на все, потому что безликий мужчина сказал, что должна пойти. Пусть это претило ее аристократическому вкусу и воспитанию, пусть ей не суждено было полюбить секс и, отдаваясь мужу, она только изображала страсть и удовольствие, на самом деле мысленно составляя план дел на завтра или обдумывая рецепт нового пирога, зато каждое слово ее загадочного помощника оправдалось.
Супруг вернулся в семью и, похоже, разорвал все отношения на стороне. Ольга забеременела сразу двойней и родила здоровых детей. Пусть где-то там и оставался какой-то отпрыск, но тут, в законном браке, их стало целых трое! Домашний очаг снова наполнился любовью и радостью. Безликий мужчина приказал ей быть счастливой, любить себя и благодарить темнейшего за любую мелкую приятность, а на неприятности не жаловаться, и Ольга строго выполняла это указание изо дня в день.
Поэтому она так тщательно избегала в обществе любых разговоров о старшем сыне или отделывалась ничего не значащими фразами, ловко переводя тему в безопасное русло. Поэтому, сталкиваясь с Димитрием в те редкие моменты, когда он оказывался дома чуть раньше глубокой ночи, Ольга улыбалась, стараясь скрыть омерзение и ужас. В отличие от нее, сын даже не трудился притворяться, что между ними есть какие-то родственные чувства, и, глядя в его холодные как лед серебристые глаза, Ольга поражалась, откуда в нем столько злобы, ненависти и тьмы.
По-своему она любила его. Не могла не любить хотя бы потому, что долгих девять месяцев носила под сердцем и считала частичкой себя. Но Димитрию не нужна была ее любовь. Ему никто не был нужен. Когда она окончательно это поняла? В какой момент осознала, что представления матери о собственном ребенке не всегда соответствуют истине?!
Ольга точно знала, когда. Она помнила тот день до мелочей, и именно с него начались и омерзение, и ужас, и понимание, что ей всегда придется жить с увиденным. Конечно, тревожные звоночки звучали и раньше, но Ольге удавалось находить им объяснение. Она твердила себе, что он маленький, он еще ничего не понимает, это игра, наверняка ребенок помнит, как нервничала мать, когда отец отдалялся от семьи, и таким образом выражает свои переживания. Но другой голос, тихий и пробирающий до мурашек, шептал в ее голове, что Димитрий – не такой, как остальные дети. Он неправильный. Ненормальный. В их семье никогда не было ненормальных. И неправильных тоже не было. И, конечно, никто не поступал так, как он.
В тот день она возвращалась из поездки по магазинам. Младшие дети оставались с проверенной няней, и Ольга не особенно беспокоилась за них и не торопилась, заехала по пути в темпл, который продолжала посещать даже после того, как все в семье наладилось. По прибытии домой водитель остановился у ворот и замешкался, удивленный, что никто не открывает, и тогда какое-то шестое чувство будто подтолкнуло Ольгу вскочить с места и устремиться в калитку.
Первым делом она споткнулась обо что-то мягкое. Опустила взгляд… и не смогла даже закричать. Садовник – точнее то, что от него осталось – лежал прямо на дорожке. Похоже, он хотел выбежать на улицу… но ему не дали… догнали и растерзали на месте…
В своей жизни Ольга оборачивалась лишь один или два раза, и то девочкой, из любопытства. Магия родовой крови хранила всех белых волков, и они не зависели от полнолуния, не страдали звериными инстинктами. Они всегда оставались людьми, просто стоящими на более высокой ступени развития, чем остальные. Но оборачиваться все же могли. По желанию. И даже имея скудный опыт по этой части, Ольга не сомневалась: старого садовника растерзал оборотень, быстрый, сильный и безжалостный.
Она услышала, как дрожащим голосом выругался водитель, и вскинула испуганный взгляд на дом, безмятежно ждавший ее в глубине сада. Дети. Ее сердце забилось так сильно, что стало трудно дышать. Едва не поскользнувшись в луже крови, Ольга бросилась бежать к дверям так быстро, как только могла. Она ворвалась внутрь и обмерла, прижимая руку к груди.
Они все были мертвы. Алые брызги и изуродованная плоть. Ее дом, ее тихая семейная чаша, стал огромным склепом, наполненным телами. Забыв от ужаса саму себя, Ольга бродила из помещения в помещение, находя прислугу на своих местах: кухарку с помощницей – на кухне, прачку – в хозяйственных комнатах, молоденьких девушек-уборщиц – в гостиной, библиотеке и на лестнице. Она не сомневалась, что ее дети тоже разделили эту страшную участь. Хотелось упасть и выть от бессилия, от обрушившегося страшного горя и очень не хотелось увидеть, во что превратились ее малыши. Казалось, такое зрелище ей точно не выдержать.
Ольга даже не задалась вопросом, куда делся убийца и кто он такой. В странном ступоре она опустилась на ступеньку лестницы, прямо рядом с распластавшейся вниз головой служанкой, чей белый фартук насквозь пропитался темно-красной кровью с остро щекочущим ноздри запахом. Тогда-то и послышался монотонно повторяющийся стук. Ольга подняла голову и прислушалась.
Звук исходил с верхнего этажа, где располагались спальни. Повинуясь порыву, она вскочила и побежала туда, но уже в коридоре остановилась как вкопанная. Димитрий, совершенно голый и покрытый чужой кровью, стоял, прислонившись лбом к двери в детскую, и ударял по ней кулаком. Поднимал руку, с каким-то исступленным бессилием опускал на уже треснувшую в середине панель и ронял вниз, чтобы снова начать сначала.
Он обернулся, догадалась Ольга. Ее старший сын в зверином обличье истребил всех людей в доме, а когда выбился из сил, вернулся в человеческий облик, так и не добравшись до младших. И словно читая ее мысли в тот момент, Димитрий повернул голову и посмотрел на мать, и его глаза на забрызганном бурыми каплями лице показались ей не серебристыми, как обычно, а полностью черными. Ольга вздрогнула и, кажется, кричала, звала на помощь, а он просто стоял и смотрел на нее с таким видом, будто там, внутри него, находился кто-то другой, и этот другой смертельно ее ненавидел.
Младших детей с перепуганной нянькой действительно обнаружили живыми, кое-как разобрав дверь, забаррикадированную первой попавшейся под руку утварью. Возможно, только это укрепление и спасло им жизнь. Женщина поседела на полголовы и не могла связно говорить, малыши с круглыми глазами пытались понять, что творится вокруг. Примчавшийся Виттор схватился за голову. Он долго разговаривал с полицейскими, щедро угощал их сигарами и много курил сам. С потемневшим перекошенным лицом подписывал какие-то бумаги. Ольга наблюдала за супругом в дверной проем, пока стояла в коридоре. Мимо сновали люди в форме, некоторые неосторожно толкали ее на ходу, извинялись, но она не замечала.
Потом муж, тяжело поднявшись из-за стола, пошел к выходу, попутно вытягивая из петель пояса кожаный ремень. В неосознанной попытке защитить Ольга двинулась следом, догадываясь, что будет. Димитрий ждал в соседней комнате, там, где ему приказали оставаться, просто безучастно стоял посередине. Зарычав, Виттор с размаху хлестнул его прямо по лицу, и от звука удара Ольга вздрогнула, как будто получила его сама. Толстая металлическая пряжка рассекла щеку сына, показалась кровь, первая его собственная среди уже впитавшейся в кожу чужой. Димитрий не дернулся и не вскрикнул, он продолжал стоять, и во взгляде почудилось облегчение.
Облегчение?! Она ждала его оправданий, раскаяния, признания вины, даже слез, ведь ее сын оставался ребенком, подростком, несмышленым мальчиком, который наверняка заигрался, проверяя свои звериные возможности, и приготовилась уже заступаться за него перед мужем и упрекать того в чрезмерной суровости, а Димитрий испытал лишь облегчение, как будто жаждал этой боли!
Ольга старалась больше не думать об увиденном, не вспоминать, каких усилий ее семье стоило замять тот кошмарный случай. Пришлось даже подключать отцовские далекие родственные связи с канцлером. С каким трудом им удалось нанять новую прислугу, и как люди боялись идти на службу в их дом даже за большие деньги! Какими косыми взглядами и шепотками провожали Ольгу знакомые! Она знала, что со временем в обществе все, конечно, забудется, и приложила массу усилий, чтобы это случилось быстрее.
Но от себя ведь не убежишь. И от своей семьи тоже.
Хорошо, что безликий мужчина в темпле темного бога по-прежнему оказывал ей поддержку. С визитами Ольга старалась не частить, ездила туда раз в две-три недели по пути в сиротский приют. Оба здания находились в одном районе – за площадью трех рынков, в изгибах грязных и бедных улочек, таких узких, что по ним можно было передвигаться только пешком – и в этом ей тоже повезло. Меньше ненужных вопросов и подозрений, когда приходится покидать кар.
Обычно Ольга просила водителя остановиться перед старым парком, заросшим вековыми дубами, посаженными еще рукой прадедушки нынешнего канцлера. Подхватив с сиденья сверток с выпечкой, она беззаботно шагала по вымощенным красным булыжником дорожкам, не оглядываясь и делая вид, что любит этот путь за возможность немного подышать свежим воздухом. На самом деле ей хотелось быстрее скрыться из вида за густыми зарослями кустов. Там Ольга сворачивала к площади, с одной стороны примыкающей к парку. Затеряться среди заваленных товаром прилавков и разношерстной толпы уже не составляло труда.
Через площадь Ольга пробиралась быстро, стараясь, чтобы запахи немытых тел, нардинийских специй, «свежей» рыбы с побережья, доставленной еще позавчера, свиных потрохов и прелого дешевого вина не осели на волосах и одежде. В холодное время года она чувствовала себя более уверенно, закутываясь в длинный плащ и укрывая голову объемным капюшоном, в жаркое – приходилось опускать глаза и стараться не привлекать внимания.
Наконец, преодолев площадь, она ныряла в переулок, откуда до желанной цели ее отделяло два квартала. Оборванные псы, чуявшие запах пирожков даже через плотную вощеную бумагу, обычно бежали за ней, нищие, подпиравшие стены зданий, оживали и тянулись к благородной лаэрде, вымаливая милостыню, но здесь ей всегда становилось легче, потому что основная часть пути уже оставалась позади.
Темпл темного бога стоял на перекрестке пяти дорог и был не выше прочих домов в округе, со своими витражами из черного стекла и двумя острыми башнями наверху, где в открытых со всех четырех сторон арках виднелись массивные колокола. Только однажды Ольге довелось услышать, как в эти колокола звонили, и тогда ей показалось, что от гулкого низкого звука, рокотом пробирающегося в уши и растворяющегося где-то в голове, вибрируют и звенят все внутренности, а сердце словно кто-то сжимает ледяной рукой. Тогда ей еще подумалось, как же небольшое с виду здание дает такой резонанс, но позже она узнала: стены круглого темпла идут не наверх, к небу, а вниз, под землю, и построены они так, чтобы усиливать и отражать звук подобно трубе. И мало кто по-настоящему знает, на какой глубине хранятся истинные секреты этой обители.
Ольга не принадлежала к знающим, далеко в недра темпла ее не пускали. Обычно, войдя, она некоторое время благоговейно ждала в главном зале. В утренние и дневные часы там редко бывали посетители, и опасность нежелательной встречи со знакомыми сводилась практически к нулю. Просторное помещение с гигантской колонной в центре освещалось лишь трепещущими от движения воздуха огоньками в масляных плошках и лучом света, падавшим из открытого проема в высоком потолке. В непогоду вместе со светом сюда попадал и снег, и дождь, но истинных обитателей темпла это не смущало. Огоньки жили повсюду – на полу вдоль стен, на самих стенах и даже в выступах щербатой колонны – но Ольга ни разу не видела, чтобы кто-то поправлял их или менял масло. Казалось, они горят здесь столько, сколько существует мир, сами по себе.
В темпле всегда приятно пахло. В первый раз Ольга даже удивилась, ожидая, что запахи рыночной площади неминуемо напомнят о себе и в таком месте. Но нет. Тут витали ароматы мыла, увядших цветов и сгорающего масла. И было тихо. Так тихо, что, прислушавшись, она могла различить шорох ветра на крыше и легкое потрескивание пламени на льняном фитиле. Странно, ведь за стенами продолжали жить своей жизнью бойкие грязные улицы, полные горластого сброда.
Иногда к шорохам и треску добавлялись еще звуки легких шагов. Неуловимые бестелесные тени с распущенными по плечам волосами и в длинных белых платьях скользили в полумраке. В свое время Ольга поразилась, сообразив, что нонны одеваются как дарданианки, но постепенно привыкла, а когда узнала, что каждая из этих девушек готова за определенную плату оказать не менее определенные услуги, стала посматривать на них с тайным интересом.
Получают ли они удовольствие от своей работы или выполняют ее механически, без души? И если получают, то как им это удается? Каково это – каждый день заниматься любовью с новым мужчиной, особенно чужим и незнакомым? Похоже ли это на ее, Ольги, собственные занятия с мужем? И пользовался ли ее супруг хоть раз услугами нонн?
На эти вопросы она, конечно, не находила ответа и размышляла над ними праздно, от нечего делать, пока ждала, когда же ее заметят те, кто должен встречать посетителей. Проявлять самой инициативу и звать кого-то тут было не принято, но Ольге даже нравилось ощущать себя крохотной и незаметной, стоять и наслаждаться ароматами и тишиной. Будто она растворялась в полумраке, теряла истинную личность и превращалась в совершенно другую женщину, покорную чужой воле.