— Да, положи целую банку. Вот уж попирую от души!
— Стейк почти готов.
— Надеюсь, получилось как надо, Грег? С кровью?
— Все, как ты и просил. Тебе понравится, Феникс, стейк, картошка, лучок, яблочный пирог и еще холодный сладкий крем. Представляешь?
— Я знал, что могу на тебя положиться, Грег? — Он говорил спокойно. Серьезно, и, как мне показалось, с искренней признательностью. — Спасибо, дружище. Ты хороший человек.
— Ну вот. Все готово. — Я сделал знак Заку, и он поставил поднос с динамитом в кабину лифта. Шнур прикрыли бумажной салфеткой.
— Вот что, парни, вам надо поторопиться. Моя подружка просыпается. Кажется, она… ммм.
— Эй, ребята, идите-ка сюда, — позвал нас из соседней комнаты Тони. — Тут есть на что посмотреть, быстро!
— Отправляю стейк, Феникс, — крикнул я, поджигая шнур, и тут же захлопнул дверцу и нажал кнопку «ВНИЗ». Снова щелчок, и лифт пошел вниз. В запечатанную камеру пленника.
— Грег! Зак! Сюда!
Мы поспешили на зов Тони. Экран показывал Феникса. Он уже поднялся со стула. С первого же взгляда я понял, что она взяла его под свой контроль. Глаза у парня остекленели, и двигался он, как лунатик. Девушка сидела в прежней позе, как будто спала.
— Похоже, наша спящая красавица просыпается, — хмыкнул Тони.
Мы все смотрели на экран. Ждали чего-то? Не знаю.
Глаза у девушки открылись. В них было что-то отстраненно-равнодушное, холодное, чужое. Она взглянула на камеру и… уф… мне показалось, что она смотрит прямо на нас.
Там, в коммуникационном центре, прозвенел звонок, извещавший о приближении лифта. Феникс повернулся, и, как сомнамбула, подошел к стене и открыл дверцу. Секунду или две он стоял неподвижно, никак не реагируя на «подарок», хотя, конечно, видел и динамит, и горящий шнур.
Потом он быстро выхватил взрывчатку из кабины лифта, прижал к груди, как новорожденного, и, повернувшись к девушке спиной, торопливо отошел в дальний угол комнаты, где и застыл лицом к стене.
Эти несколько мгновений показались мне часами. Сгорбленная фигура Феникса… догорающий шнур… бомба…
Девушка смотрела прямо в камеру. Апатичный, даже сонный взгляд. Я знал — она понимает, что происходит. Но ей не было страшно. Чуть склонив голову набок, девушка смотрела… да, смотрела на меня, как будто изучала выражение моего лица. Темные волосы, спадая с плеч, прикрывали одну грудь. Губы разомкнулись, как будто она собиралась заговорить…
И в этот миг огонь добрался, наконец, до детонатора. В динамике грохнуло, и пламя, полыхнувшее в углу, прыгнуло к камере. Секундой позже в объектив ударилось что-то мокрое и красное. Красное расползлось по стеклу, полностью скрыв от нас вид комнаты.
Мы молчали. От взрыва нас защитил толстый бетонный пол. Тем не менее, тряхнуло прилично, и пыль, собиравшаяся в ковре несколько месяцев, взлетела в воздух. Свет замигал, но не погас. Даже компьютеры не отключились: наверное, сработала система защиты. По-прежнему гудели кондиционеры. Даже теперь, когда оператор погиб, электронный мозг бункера поддерживал все в рабочем состоянии. Возможно, разработчики предусмотрели самые невероятные ситуации и создали запас прочности, рассчитанный на месяцы, если не на годы.
Первым заговорил Зак.
— Ну, теперь это все наше, — сказал он, оглядываясь.
Тони болезненно поморщился.
— Не забудь, на наследство есть и другие претенденты. Сначала надо отселить соседей.
Я отряхнулся от пыли.
— Ну, думаю, что шершни смогут что-то испортить. Кроме того, Феникс следил, чтобы хранилища оставались надежно закрытыми. В первую очередь надо найти антибиотики для Микаэлы. И починить ногу нашему камикадзе. Потом вернемся сюда, приберемся, и, может быть, устроим себе каникулы.
— А ты знаешь, как нам выбраться?
— Что-нибудь придумаем.
Зак положил руку мне на плечо.
— Есть и еще кое-что, Грег.
— Да? Что же?
— Феникс сказал, что ты из улья. Что вы двое… ну ты и та девушка…
Я покачал головой.
— Приятель, ты же видел, в каком он был состоянии. У парня крыша поехала от наркотиков. Бред.
— Бред? И все?
— Хочешь совет? Считай это бредом. — Я хмуро улыбнулся. — Мы будем считать это бредом. Ну, Тони, как ты? Не пора ли нам немного прогуляться?
РОЖДЕСТВО
В тот день, когда я, взвалив Тони на спину, вынес его из бункера, все изменилось. С вами, наверное, тоже такое бывает: живешь-живешь, а потом вдруг понимаешь, что вот там-то и тогда-то в твоей жизни произошел поворот. Вот так и со мной. Бен повез Тони на джипе. Старичка так загрузили припасами, что он едва не цеплялся за землю днищем. Я ехал следом и ни о чем таком не думал. Я только радовался, что остался жив, что мои друзья тоже живы, что светит солнце и что день такой прекрасный.
Рядом ехал Зак на «харлее». Ему, наверное, хотелось поговорить, и он все говорил и говорил. О Фениксе, о девушке в бункере. А не обладала ли она телепатическими способностями? А не могла ли залезть и в наши головы и контролировать и нас тоже? А не… В конце концов, я улыбнулся и крикнул, перекрывая шум моторов:
— Забудь о них, Зак. Они умерли. Мы живы. Только и это имеет значение.
Мы ехали и ехали. Над головами у нас пролетали птицы. Некоторое время почти рядом с нами бежал олень. Может быть, ему было одиноко, и он думал, не прибиться ли к нашей компании, но потом свернул и исчез в лесу. Тогда еще казалось, что борьба за существование только начинается, что ей не будет конца и что каждый день надо проживать как последний. Но вышло так, что в тот день все переменилось.
Зак накачал Микаэлу антибиотиками. Не успел я и глазом моргнуть, как она стала прежней, обворожительной девушкой с темными манящими глазами и добродушной улыбкой, от которой самый хмурый вечер делался светлее. Нога у Тони зажила. Вскоре он уже ковылял по лагерю с палочкой. Сейчас она его не беспокоила, разве что ноет перед дождем, и тогда он начинает ворчать, жаловаться, как ему больно, и вообще ведет себя, словно медведь с прыщиком на заднице.
Конечно, нам пришлось бы совсем худо. Если бы не бункер. Разумеется, перво-наперво мы его очистили от того, что осталось от шершней, иначе там все провоняло бы падалью. Потом мы приезжали туда на джипе (с большим прицепом) через каждый несколько недель, как сумасшедшие, загружали его продуктами, патронами и бензином и возвращались в горы.
Вы спросите о Фениксе. Нет, никто и никогда даже не пытался взломать дверь комнаты, ставшей могилой Феникса и девушки. «Не буди лихо», посоветовала Микаэла. Хороший совет. Эпизод закончился. Точка. Забудь и живи дальше.
Мы так и жили. То лето получилось долгим и мирным. Никаких шершней. Единственным теплокровным существом, попавшимся мне на глаза, оказался лось, забредший в наши места однажды утром в начале осени, когда листья уже пожелтели, а в утреннем тумане ощущался холодок ночи. В такие дни я почти верил в то, что могу сесть на «харлея» и умчаться домой, где, распахнув дверь, увижу суетящуюся на кухне маму, и она улыбнется мне и скажет: «Привет, Грег, я приготовила пиццу на ужин. Будь добр, поднимись к Челле и помоги ей с домашним заданием».
В те дни ко мне приходили призраки. Приходили осторожно, крадучись, тихо, как предрассветный туман. Но, если уж на то пошло, что такое призраки? Всего лишь воспоминания. А воспоминания — это только ведь видеоклипы из прошлого, верно? Они не могут — или не должны — управлять нашими жизнями. Тем не менее, от них никуда не денешься. Иногда эти фантомы возникают из забытья.
Как-то мне приснился Феникс. Он сидел на краю кровати, на которой спали мы с Микаэлой.
— Я так и не поблагодарил тебя, Валдива. Спасибо. Приятель, ты меня освободил. Знаешь, она держала меня за марионетку… дергала за ниточку… дерг… дерг… — Он улыбнулся и дернул невидимую нить.
— Феникс?
— Да, старина?
— Всегда хотел спросить, зачем ты разрисовал лицо, как египетский фараон?
Он усмехнулся.
— Имитация бессмертия… имитация бессмертия… — Феникс повторял эти слова, рассыпая лепестки роз. Они просто падали у него с пальцев, покрывая простыню красными пятнами. Такими же, как те красные пятна, которые забрызгали объектив камеры, когда динамит разнес его в клочья. Этот сон вспомнился мне утром. Правда, никаких красных лепестков на кровати не оказалось. Да и с чего бы им там быть, верно? И Феникс, и та… то, из улья… они же погибли.
И, конечно, пришла пора, и мне приснилась девушка.
Стоял октябрь. День был тихий, ясный, солнечный. Один из тех последних деньков, когда хочется запастись теплом на всю зиму.
Малыш и Тони отправились порыбачить, а я пошел с ними за компанию. Мы спустились к реке, ребята отыскали подходящее место и забросили удочки, а меня почему-то потянуло прогуляться. Я брел по берегу, пока не наткнулся на уютную, прогретую солнцем и укрытую от ветра полянку. Спешить было некуда, а мягкая травка так и манила прилечь, расслабиться и подремать. Над водой кружила мошкара, на мелководье плескалась рыба, и глаза у меня закрылись сами собой.
— Грег Валдива.
Я открыл глаза и увидел женщину на другом берегу. У нее были длинные, темные волосы и глаза-миндалинки. Она смотрела на меня через реку. Она. Девушка из бункера, та самая, вылупившаяся, как утверждал Феникс, из улья. Еще один фантом.
— Тебя нелегко найти.
Я зевнул.
— Ну, теперь нашла. — В том сне я был спокоен, сдержан и очень собран. — Что тебе нужно?
Она смотрела на меня изучающе, даже оценивающе, как эксперт на антикварную вещицу. Я заметил, что она уже не голая. Стыдливый цензор моего подсознания надел на нее белое платье. Журчала, перекатываясь через камни, река, рыбка выпрыгнула изводы, чтобы схватить мошку.
Наконец она сказала:
— Ты такой же, как я, Грег Валдива. Мы пара.
- Не думаю. Ты ошиблась, я не твой парень. Наверное, спутала меня с кем-то.
— Нет, Грег. Тебя ни с кем не спутаешь. Других таких нет.
— Точно?
— Точно. Видишь ли, Грег, только мы с тобой пережили стадию улья.
— Неужели? — Вот таким я был в том сне — холодным, как мрамор и дружелюбным, как скала.
— Все остальные ульи оказались нежизнеспособными. Они стали десертом для крыс и змей.
— Какая жалость.
— Так что остались только мы, Грег.
- Как скажешь.
Она все смотрела на меня через реку, и ее глаза лучились нездешним светом.
— Ты еще не готов пойти со мной, да, Грег?
— И не жди.
— Пойдешь. Когда-нибудь. Когда проснешься по-настоящему и поймешь, кто ты такой. — Она повернулась и пошла прочь, легко ступая босыми ногами по прибрежному песку. Под деревьями она остановилась, как нарочно на том месте, где на нее упал один-единственный лучик солнца, окруженная неземным сиянием. — Мы еще встретимся, Грег.
Деревья словно сомкнулись за ней, и она исчезла. Ни хруста, ни шелеста… ни звука. А спустя еще мгновение молчание заколдованного леса нарушил птичий щебет.
— Эй, Валдива, ты что, собираешься проспать здесь весь день?
— Посмотри, что мы поймали?
Я открыл глаза — надо мной стояли Малыш и Тони. Малыш держал ветку с нанизанными на нее рыбинами, и капли воды падали мне на лицо. Я рассмеялся и вытерся.
— Отлично, давай поджарим. Судя по тому, как переменился ветер, это наше последнее барбекю на открытом воздухе в нынешнем году.
Тем бы все и кончилось. Но пока они жарили рыбу, я снова спустился к реке, перешел ее по камням и прогулялся до того места, где стояла приснившаяся мне девушка. До того места, где песок еще хранил отпечаток ее босой ступни. Я стер его каблуком ботинка, а потом вернулся к костру и ничего никому не сказал. Ни слова. Ни единой живой душе.
Нас было семнадцать в тех домиках в горах. Мы с Микаэлой занимали большую комнату с видом на реку. Очень сползала в зиму, ночи становились холоднее, и нам ничего не оставалось, как осваивать новые способы согревания.
Пришла зима, а жизнь текла все так же мирно. Северные ветры принесли снег. Много снега. Приближалось Рождество. Мы устраивали вечеринки, мы были одной семьей, мы веселились. Рождественским утром я выбрался из теплой постели, оставив Микаэлу спать. Ее волосы разметались по подушке. Ночью выпал свежий снег, и мир, казалось, состоял из горизонтальных черных и белых полос. Сначала белая полоса лужайки, потом черная полоса забора. Дальше — белая поляна до густо-черной реки. За рекой — укрытые снегом поля и полосы черного леса. И, наконец, темный горизонт, мягко переходящий в белое, тяжелое от снега небо.
Рождество. Скоро все изменится.
Пусть индейка была из консервной банки, но вкус у нее остался прежний. В камине весело трещал огонь, но Малыш почему-то решил принести еще дровишек. Вернулся он уже через секунду и с пустыми руками.
— Хватайте оружие! Они идут!
Шершни. Тысячи. Десятки тысяч. Они окружили холм со всех сторон. Серая волна, накатывающая на остров. Они шли, как заводные игрушки. Медленно сжимая кольцо. Зак и Тони побежали за винтовками. Микаэла взяла меня за руку.
— Не будем убегать… и драться не будем, — тихо сказала она. — Грег, их слишком много.
Тихо и незаметно, как падающий с неба снег, на нас снизошло спокойствие. Мы стояли на лужайке перед домом. Стояли и смотрели, как девственно белый пейзаж постепенно становится грязно-серым.
Малыш сделал несколько шагов вниз по склону, словно хотел встретить их на полпути. Он был безоружен. Впрочем, теперь это не имело значения. Я знал — их слишком много. И, странное дело, мой инстинкт молчал. Мышцы не дрожали, как обычно. Дыхание оставалось ровным. Сердце продолжало биться в неспешном, спокойном ритме. Никто ничего не говорил. Никто не двигался. Что бы мы ни планировали, о чем бы ни мечтали, великий цикл событий привел нас к конечному пункту назначения. Но мы все же совершили невозможное. Мы выковали узы, которые нельзя разорвать. И сейчас они проходили испытание на прочность.
Пальцы Микаэлы сжимались все сильнее. Серая масса уже распалась на тысячи отдельных фигур, идущих к нам через снег. Я видел серые лица, различал белые крупинки в волосах и бородах. Их взгляды были прикованы к нам. И вот уже первые отделились от растянувшейся на многие мили толпы. Высокий, плотный мужчина двинулся к Малышу. Малыш не дрогнул. Он просто стоял и смотрел, ожидая наступления последнего акта великой драмы.
В человеческих существах самый сильный инстинкт — это инстинкт выживания. Этих бредущих сквозь снежную мглу тварей вел другой инстинкт — убивать. Убивать врагов, то есть нас. Отказываясь от пищи и крова, они проходили сотни миль, чтобы найти даже одного-единственного представителя человеческой расы. И вот в этом, как я понял тогда, заключалась большая ошибка Матери Природы.
Великан приближался к Малышу. Не сводя глаз с мальчика, он протянул огромные руки, чтобы сомкнуть их на шее жертвы. Но тут что-то случилось. Руки опустились. Шершень попытался поднять их… и не смог. Посиневшие губы задрожали. И тогда Малыш сам, без лишней суеты, не напрягаясь, толкнул великана в грудь. Шершень рухнул на спину и даже не попробовал подняться. Ему не хватало воздуха. Я посмотрел на его ноги. Пальцев не было, их съел мороз. Из-под жалких лохмотьев проглядывала грудь, обтянутая серой кожей. Впалые щеки, выпирающие скулы, потрескавшиеся и кровоточащие обмороженные губы. На секунду наши взгляды встретились, его челюсть шевельнулась, как будто он хотел что-то сказать. Но, сделав последний вздох, он упал в снег.
— Мертв. — Малыш с восторгом и изумлением всматривался в безжизненное лицо. — Он мертв, Микаэла.
Она окинула взглядом толпу, пробивающуюся сквозь метель, стремящуюся к вершине холма, и повернулась ко мне.
— Они умирают, да? — В ее голосе звучала надежда.
Какое-то время они еще боролись, но потом, обессиленные, стали падать в снег, где и умирали, протягивая к нам руки.