Это была уже пятая партия, и пока единственным прогрессом было то, что они издохли не мгновенно, а спустя двое суток. Но — дохли стабильно все, без исключений. Громко выматерившись, доктор Вадик снова засел за перепроверку технологических процедур, пытаясь понять, где именно он делает ошибку. Ему все сильнее казалось, что проблема лежит в недостаточной чистоте исходного продукта, но как именно отсепарировать все примеси из исходного красителя, основываясь на технологиях начала прошлого века? А ведь стрептоцид, обещавший быть золотым дном, нужен был уже вчера. Его массовые клинические испытания проще всего было бы устроить до конца Русско-Японской войны.
Засидевшись за экспериментами (вроде медленная дистилляция раствора могла удалить большинство примесей, по крайней мере более летучие и тяжелые соединения, эх — полцарства за хромотограф!) Вадик несколько пропустил время выезда на еженедельный обед с Питерским банковским сообществом. Пропускать эту встречу было нельзя, экипаж уже был подан и ждал у подъезда.
— Голубчик, принеси, пожалуйста, из кареты букет роз, — обратился Вадик к дворецкому, пробегая мимо него в ванну, ехать к серьезным людям ТАК воняя химикатами, было решительно невозможно, — он там под задним сидением. И поставь в воду, очевидно в Зимний мне сегодня уже не попасть, а без воды — до завтра наверняка завянут.
Розы были куплены для Ольги, он просто не смог проехать мимо нежно розового шара выглядывающего из окна голландской цветочной лавки на Невском. Их цвет почему-то настолько явственно вызвал у него ассоциацию с любимой, что он, не раздумывая и не торгуясь, заплатил за две неполных дюжины розовой прелести. Он намеревался сделать самой желанной женщине очередной, столь не одобряемый ею («ВадИк, — почему то с ударением на второй слог, всегда отчитывала она его в таких случаях, — ты меня отчаянно компрометируешь, душа моя. Не смей этого больше делать, ни смей, слышишь?» Но при этом так радостно зарывалась с головой в букет или рассматривала каждую безделушку такими глазами… Ей было абсолютно непривычно, но так приятно получать подарки не как Великой княгине, а как любимой женщине…) сюрприз, но…
Мышки сдохли, и Вадик азартно, в который раз, с головой залез в эксперименты, забыв о времени, более важных банковских делах и даже о ней. Все же где-то там, под маской морского волка-доктора, начинающего биржевого спекулянта и кандидата в прожженные придворные интриганы, жил обычный мальчишка-студент…
Грохот и звенящая осколками выбитых стекол столовой упругая взрывная волна дошли до дворцовой ванны в момент, когда Вадик, только-только открывал кран горячей воды в душе. Накинув банный халат прямо на голое тело, Вадик вылетел на улицу. Позже, вечером, пытаясь проанализировать события этого длинного дня, в который он, по чистой случайности, счастливо пережил первое, но, увы, не последнее покушение, он никак не мог понять одного. Ну, за каким хреном его вообще понесло на улицу, в самый эпицентр? Туда, где все еще кисло воняло взрывчаткой, где кто-то в голос орал, что-то горело, и не факт, что не поджидал его еще один «бомбист»? Да еще и практически голым, ну куда было так торопиться!?
Только после третьего бокала коньяка, прижимая к себе все еще дрожащую от пережитого ужаса Оленьку (прослышав о взрыве, она материализовалась во дворце через невозможные для транспорта начала века полчаса, и долго убеждала Вадика, что «это она во всем виновата, и над ней висит рок, смертельный для каждого полюбившего ее») он понял. В нем сработал рефлекс военного врача. Если что-то, где-то взорвалось, и там орут от боли раненые, то когда все нормальные люди бегут ОТ взрыва, его ноги сами, без вмешательства головы, несут прямо к его эпицентру…
Среди дымящихся обломков экипажа, лежало два изуродованных тела. Кучер погиб прямо на козлах, а дворецкий, нашедший розы и успевший вытащить их из-под кожаного сиденья, сейчас лежал в саване из нежно-розовых лепестков. Помощь им уже не требовалась. Зато пятеро случайных прохожих и пара солдат караула дворца пострадали от осколков адской машины и щепок кареты. Неподалеку еще двое караульных и бывший варяжский матрос Оченьков сноровисто крутили руки яростно вырывающемуся человеку, который визгливо и весело вопил что-то непотребное…
Раненый при прорыве из Чемульпо варяжец сопровождал Банщикова в памятном вояже на катере до Шанхая, и, в итоге, добрался с ним аж до самого Петербурга, где «господин товарищ дохтур» упросил командование Гвардейского экипажа оставить его при нем, в качестве денщика, ординарца и посыльного, выскочил из подъезда раньше хозяина. Шансов вырваться из стальной хватки Оченькова у неврастеника не было, даже если не брать в расчет помощь двух дюжих гвардейцев…
Вадим решил, что истерика пока подождет, и для начала наложил жгут (единственной подходящей веревкой, бывшей под рукой, оказался пояс халата, так что вид полуголого доктора, спасающего людей от «бомбистов», потом долго еще был темой салонных анекдотов) на культю оторванной руки господина средних лет, не дав тому истечь кровью.
Второй он проверил лежащую рядом с ним даму — без сознания, сотрясения мозга вроде нет, видимых ран и повреждений тоже нет, скорее всего обморок или контузия. И только перевязывая проникающую рану на боку третьего пациента — пробегавшего на свою беду мимо мальчишки посыльного, прикидывая насколько тому повредило легкое, и как избежать пневмоторакса, Вадик, наконец, расслышал, что именно так истошно орал удерживаемый солдатами и подоспевшим городовым «сумасшедший»:
— Смерть!!! Смерть палачам и тиранам! Ну что, сатрап царский, кто теперь властитель дум Николашки? Не желаете теперь мне в нос съездить, господин доктор с «Варяга»? У нас на каждого из вас по бомбе или пуле найдется!
Так как раны остальных пострадавших напрямую не угрожали жизни, Вадик решил посмотреть, кто же это столь горластый. В уже уложенном на брусчатку психе, он с удивлением узнал Яшу-агитатора с кронштадтского Морзавода…
— Вот так встреча… Господин Яков Бег… Бельский, Булькский, Блядский, или как тебя там еще? Так это что, выходит, сука… Это все ТЫ натворил!? — искренне изумился Вадик, увидев человека, к которому лично он никаких отрицательных чувств не питал, и который почему-то пытался его убить, — но почему?
— Бельгенский, — оторопело поправил доктора бомбист, шокированный чудесным воскрешением объекта покушения, — Но… Но я же видел, как ты садился в карету! Ты же к банкирам должен был ехать, полчаса тому… Но как, почему ты живой?!
— В карету лез мой дворецкий, я попросил его кое-что оттуда мне принести… Так что ты, падла, угробил двух ни в чем не повинных людей, — начал заводиться Вадик, до которого, наконец, дошло, что его только что чуть не убили, и это явно не случайность, и не инициатива одного человека, а спланированное покушение, — А вот кто тебя послал меня убить, зачем, и главное — кто тебе, гниде, рассказал о моем расписании, это ты сейчас у меня в лаборатории расскажешь. Ребята, тащите-ка этого на второй этаж, где лаборатория знаете? Ну, мышей туда позавчера заносил не ты ли?
— Так, ваше благородие, его ж, халеру, в участок надо бы. Бомбиста этого, — заколебался вспоминая о должностных инструкциях подоспевший городовой.
— Я ничего тебе, держиморда, не расскажу! — гордо и непреклонно заявил Яша.
Но пока полицейский обдумывал, чем ответить на «держиморду» в присутствии лица благородного, это самое лицо, то есть Вадик, мрачно взглянув на Бельгенского процедил:
— Расскажешь, милок, поверь… МНЕ — все расскажешь. Видать, ты, гаденыш, даже не представляешь, что может сделать с человеком врач, бывавший на востоке, и знающий анатомию. И которому очень нужны правдивые ответы. И быстро… Это, конечно, меня не красит, но ответы твои, я так или иначе получу.
Теперь по поводу участка, — повернулся Вадик к городовому и караульным солдатам, — Сейчас вам дадут каждому по червонцу… И запомните — бомбиста разорвало на части его же бомбой. С ротным вашим, с господином Дурново, министром или даже с самим Государем, я как-нибудь сам все это урегулирую. Но если хоть кто из вас, хоть когда, хоть кому, хоть жене, хоть околоточному или начальнику квартальному скажет, что этот остался после взрыва жив… Тогда придется пропасть еще паре-тройке человек. Включая и жену, и околоточного, и квартального. Поняли? Будете молчать — получите повышение, обещаю. Все ясно? А теперь: волоките эту тварь наверх, и там привяжите к стулу. Да покрепче.
Дождавшись утвердительных кивков и оставив городового отбиваться от собирающейся толпы, процессия направилась к лестнице.
— У нас мало времени, а узнать мне у дорогого гостя надо очень много… Адрес ячейки, кто там старший и главное — от кого поступил заказ убрать именно меня, и откуда пришла информация о том, что я сегодня еду на встречу с банкирами, это минимум…
Яша, может сами расскажете? Вы так и так сегодня умрете, я вам не царский суд и пару трупов ни в чем не повинных людей прощать не собираюсь. Так хоть отойдете без мучений и исповедуетесь мне, заодно. На том свете зачтется. Может быть.
— Но… Это же беззаконие! Как вы смеете? Ведь есть же суд присяжных, адвокат, есть же полицейское управление, — оказался совершенно не готов к такому повороту событий Бельгенский, — Я все равно ничего вам не скажу, отпустите меня, я требую немедленно сдать меня в полицию! Вы не имеете права!!!
— Яшенька, о чем вы? Какие права? Какой, к лешему, закон? Те двое, Петр Сергеевич, мой кучер и Виталий, мой дворецкий, их-то какой суд приговорил? И какой, интересно, адвокат приговорил случайного прохожего к ампутации руки, а десятилетнего пацана к дырке в легких? Нет уж… Адвокат, присяжные и прочая законная мутота, это для честных уголовников, что грабят, насилуют и убивают, не прикрываясь высокими идеалами. А вам, господам «социалистам», взявшимся решать кому жить, а кому умирать исходя из вашего «классового» подхода, такая роскошь ЗДЕСЬ не доступна. А то, знаю я вашего брата, — плюнете на портрет царя в зале суда, и дадут вам 12 идиотов присяжных за двух покойников лет пять каторги. Просто потому, что и самим плюнуть иногда охота, а смелости не хватает. Ну и модно это нынче, плеваться куда попало. Из пяти лет вы отсидите в Сибири года три от силы, при хорошем питании и в теплой компании вам подобных «политических».
Кстати… После того как Николай Александрович, с моей подачи, между прочим, объявил полную свободу слова, термин «политический заключенный» потерял всякий смысл. Если кто-то что-то эдакое сказал, только за это его уже не посадят. Ну, а уж если кого ограбил или убил, то тут мотив и вовсе не важен… А вас, сударик мой, я уже приговорил. Вопрос только в том, как именно приговор будет приведен в исполнение, сразу — быстро и без мучений, или по-другому, как вы того действительно заслуживаете. Но поверьте, дружочек, перед этим вы мне расскажете все, что мне интересно. А коли решите упорствовать, отнимая мое время, тогда для начала науке российской послужите, мне как раз надо пару экспериментов поставить, по воздействию новых антибиотиков на человека. Я как раз просил фон Плеве мне пару приговоренных к повешению бандитов передать, а тут, бац! Вы и случились, с оказией. Не рисковать же жизнями нормальных людей, правда?
— Анти био… Так вы тут еще и яды разрабатываете, народ травить? — блеснул знанием основ латыни побледневший Яков, и попробовал пробудить сознательность в тащивших его вверх по лестнице братьях по классу — солдате и матросе, — товарищи! Не слушайте царского сатрапа, он задумал отравить борца за свободу трудового народа, не нарушайте законов государства Российского, немедленно сдайте меня в полицию! Не потворствуйте произво…
Его яркая тирада была на полуслове прервана хлестким ударом под дых. Матрос первой статьи Никита Оченьков наотмашь хряснул разговорившемуся агитатору, и стал в ответ резать ему свою, народную правду-матку. Он принял за чистую монету слова Вадика о том, что Яшу так и так пристрелят, и теперь не стеснялся в средствах выражения мысли, чем удачно подыграл доктору.
— Какой я тебе товарищ, гнида сисялисская? Ты что, тоже с япошками воевал? Это где же, интересно? Мои товарищи сейчас или на «Варяге» в море ходят, или в окопах сидят в Порт-Артуре, но тя я ни там, ни там не видал, падла. Ты только в прохожих бонбы швырять смел, как я погляжу, вот теперь перед товарищем доктуром и держи ответ. Ты же его подзарвать хотел, не полицию? Вот теперь перед ним и кайся!
— Товарищ Оченьков! Полегче с этим, сначала он нам должен все рассказать, не прибей его раньше времени, Никита Степаныч, — вмешался Вадик, искоса поглядывая на вконец погрустневшего Яшу, — а насчет «ядов народ травить» — вы снова правы с точностью до наоборот. Малая доза нужного яда, данная больному жестоким, но умным доктором — это то, что его обычно спасает. Вот уж только не думал, что мне придется вытравливать заразу во всероссийском масштабе…
Понимаете, Яков, я ЗНАЮ чем кончатся ваши социальные эксперименты, если вы преуспеете. Вы вроде в гимназии учились, должны знать историю французской революции? Так вот, вы, коль преуспеете, прольете в России такие реки крови… В общем, после вас галльская заварушка покажется чем-то вроде пикничка на обочине, или легкой разминки. Страна то у нас побольше будет… Пока к власти не придет поколение революционеров-управленцев, а для этого им придется вырезать поколение революционеров-фанатиков, то есть ВАС, милейший, вся страна умоется кровушкой. И не один раз. Господи, как хочется найти менее кровавый способ прийти к тому же результату…
Ладно, это лирика все. Вас, голубчик мой, вижу, уже к стулу примотали… Ну, да, вроде надежно. Итак — начнем. Вопросы вы слышали, игла под ноготки Вам на спиртовке уже калится, начинайте уж рассказывать, я вас умоляю…
Вадик выбрал из нескольких разложенных на крышке стерилизатора шприцов наиболее брутально выглядящий, и положил его десятисантиметровую иглу острием в пламя спиртовки, на которой медленно дистиллировался раствор красителя. Затем он накинул черный, кожаный фартук, хранившийся в лаборатории для работы с кипящими растворами, и повернулся к побледневшим от его зловещих приготовлений Оченькову и солдату.
— Спасибо. Ступайте пока, товарищи. За свои необходимые злодеяния, я сам перед богом и людьми отвечу, вы тут не при чем. Сейчас я — хирургический скальпель, отделяющий гнилую, смердящую, гангренозную плоть от здорового организма нашей с вами многострадальной Родины — России! — замогильным голосом произнес Вадик, — сюда никого не впускать, даже Государя Императора, паче чаянья тот появится.
Его поза-, поза-, позапрошлая подружка, из-за которой он на 2 месяца завис в готской тусовке, сейчас могла бы им гордится. Впрочем, Вадик, и в правду, был на грани того, чтобы засадить идиоту террористу пару раскаленных иголок под ногти. А потом, в припадке гуманности, обработать раны не доведенным до клинического применения, смертельно опасным еще стрептоцидом. А лучше всего актер играет ту роль, в которую он сам верит, и которая соответствует его внутреннему настрою.
К счастью, до игл не дошло — Яша оказался не «профессиональным боевиком», а профессиональным агитатором… Ну, если честно — почти не дошло. Клиент раскололся при первом касании его плоти раскаленным металлом, когда и самого Вадика уже почти стошнило. К счастью для них обоих, Яша принял гримасу сдерживаемой рвоты на его лице за оргазм палача-садиста и «запел». Вскоре Банщиков знал, что мерзавец напросился на это задание сам, чтобы лично свести счеты с сорвавшим его полугодовую работу в порту докторишкой, как только руководство ячейки приняло решение о его ликвидации. Это и объясняло топорность работы, обычно не свойственную боевой организации партии СР.
Спустя еще полчаса, Вадик уже записал на последней страничке лабораторной тетради все интересующие его подробности, включая адрес явочной квартиры и фамилии руководителей ячейки. Единственное, чего он по-прежнему не знал, это ОТКУДА поступил заказ на его ликвидацию. Но этого, увы, не знал и сам Бельгенский, сейчас скорчившийся в кресле, с лужей под ним (гуманность Вадика не распространялась на то, чтобы сводить поддонка в туалет), и с ужасом взирающий на спокойно курящего сигару и рассуждающего Вадика, ожидая выстрела в голову или укола с ядом в вену.
Светская беседа, отягощенная пытками, была прервана лихорадочным стуком в дверь.
— Ребята, ну, я же русским матерным языком сказал — никого не впускать! Даже Государя Императора! Если кто из полиции — посылайте их к главному полицмейстеру, — раздраженно вскинулся Вадик, на самом деле обрадованный тем, что его прервали. Первоначальный запал был весь растрачен на «беседу» с Яковом. Пристрелить его рука не поднималась, но и отпускать его пока было нельзя, а передавать дело законным властям — преждевременно.