Встав, Хельга напоследок искренне пожелала:
— Удачной проверки, Максим.
____________________
*ГМС — глубинное ментоскопирование
Скажи ему кто-нибудь раньше, что от хандры можно завыть, Масканин не поверил бы. Но сейчас, именно в этот момент его так и подмывало завыть. Но не волком, что отвечало его нутру, а как той собаке, навечно прикованной цепью к своей будке. Ну как тут не завыть, когда только что узнал о ребёнке и тут же понял, что до родов нельзя даже дотронуться к Танюше? Да ещё так остро вдруг захотелось её увидеть. Поглядеть на неё хоть одним глазком, хоть несколько мгновений.
После пребывания в изоляторе его перевели сюда, в тесный кубрик медицинского блока, откуда день за днём выводила по одному и тому же маршруту неизменная троица излишне хмурых неразговорчивых парней, облачённых в одинаковые белые комбинезоны, какие здесь на базе носили все имеющие отношение к медперсоналу. Вот только эта троица ну никак не соответствовала образу означенного персонала. Одинаково короткие стрижки, специфические движения хорошо тренированных людей и бросающаяся в глаза военная выправка. Ну хоть ведут себя вежливо и без всяких конвойных заморочек.
Изо дня в день его с утра водили по изолированному коридору в камеру с единственным креслом с застёжками для рук и ног и со странным колпаком, надеваемым на голову. Кресло было мягкое и удобное, в нём легко можно расслабиться, вот если б ещё не застёжки с колпаком и куча разноцветных проводов, что уходили прямо в заднюю стену камеры… И каждый раз одна и та же процедура: двое техников во всё тех же белых комбезах, но самого цивильного вида, надвигают на голову чёртов колпак, что-то там долго щёлкают с той стороны спинки и уходят. А потом откуда-то из потолка раздаются вопросы. И всё. Сами собой, помимо воли, возникают подробнейшие воспоминания и проносятся подобно скакуну, что летит галопом, а ты сидишь в этом кресле и словно сторонний наблюдатель просматриваешь собственными закрытыми глазами свои же воспоминания, заново переживаешь всё то, что было и что интересует этих неутомимых исследователей. А интересуют их в основном обстоятельства побега. И конечно же весь тот временной интервал, что был проведён в лагере. Но тут уж проблема. Всё что всплывало из глубин памяти было настолько туманным, что не получалось никакой удобоваримой для восприятия картины. И тогда раздражённые исследователи начинали задавать ключевые вопросы о жизни до лагеря. И вот тогда изредка начинаешь вспоминать то, что ещё недавно казалось напрочь забытым. Что ж, хоть какая-то польза от этой возни.
А потом всё это заканчивается и приходит понимание, что на сегодня всё — отстрелялся. Дальше возвращение в свой кубрик, где в общем-то уютно и нет порядком осточертевших белых тонов, как везде в медблоке. Можно валяться на кровати, можно отжиматься, можно ходить из одного в другой конец целых десять метров. Ах да, можно ещё приготовить кофе и закурить, завлаб на днях расщедрился и лично передал банку кофейного суррогата, сахар, электроплитку и две пачки второклассных сигарет 'Северная Заря'.
Кормёжка тут по распорядку, всегда доставлялась в кубрик на тележке. Кормили хорошо, наверное даже вкусно, не деликатесы конечно, но после недавних странствий, а особенно лагерной жратвы, здоровенный кусок мяса с гарниром и салатиком казался чем-то невероятным, почти сказочным. Так что, завтраки, обеды и ужины — то немногое, что хоть как-то скрашивало ежедневную обыденность, когда живёшь и не понимаешь своего статуса, кто ты здесь: пленник или всё же нет? Почему столько недоверия и в чём истинный смысл этих ежедневных процедур? Хорошо хоть кофе дали, пусть эрзац, но всё-таки. И сигареты зачем-то. Максим не курил, так эти пачки и валялись без дела.
А глубокой ночью накатывала тоска и заедала почти до самого утра. Приходили самые разные мысли, роились, расплывались. Нежный и волнующий образ Танюши оставался по прежнему размытым. Сколько тепла в душе порождал её образ! Вот бы фотокарточку её сюда… Всё думаешь, думаешь, ворочаешься с боку на бок, а сон не идёт. Слишком много было вопросов, на которые страсть как хотелось получить ответы. Что же всё-таки у него хотят выведать? Что это за чудо-техника, позволяющая копаться в чужой памяти? И как там поживает крепыш, о котором до сих пор ничего не известно? Ответов никто не даёт. Не дают и свежих газет, да и вообще никаких. Радиоприёмник тоже не положен, впрочем здесь в Пустошах от него толку ноль, даже невинных развлечений лишили — ни киношки посмотреть, ни книжку почитать. Должно быть, какой-то явный умысел в этой информационной блокаде, только ради чего?
Вот и хандрил Масканин, терзаемый сомнениями и вопросами, среди которых самым главным был один: когда же всё это кончится и прояснится, наконец, его статус?
Глава 10
Завлаб поднял бровь, вопросительно уставившись на Масканина.
— Послушайте, голубчик, — сказал он, сдерживая раздражение, — пора бы прекратить так изводить себя. Опять до утра не спали? Как вы не понимаете, этим вы только вносите помехи и нам, и себе самому.
Масканин развёл руками, мол, что поделать, если уснуть получается под утро.
— Если это повторится этой ночью, — пробурчал завлаб, — я распоряжусь прописать вам снотворное. И проконтролировать его приём…
— Тихон Сергеевич, — Масканин без разрешения уселся на стул прямо напротив завлаба, которого от 'пациента' отделяло два метра стола. Охранники никак не прореагировали, а сновавший рядом техник выразительно хмыкнул. — У меня есть некоторые соображения…
— Я вас слушаю, — оживился Тихон Сергеевич.
Масканин кивнул и, собираясь с мыслями, продолжил:
— Мне кажется… да, я не вполне уверен в этом… В общем, мне кажется мы оба допускаем некоторые ошибки в моём обследовании.
— Так-так… — завлаб поджал губы, не отводя внимательного взгляда. — Продолжайте.
— Собственно, идея моя самая что ни наесть простая. Вас ведь интересует моё прошлое до попадания в лагерь? И меня оно интересует. Уж больно хочется и мне самому вспомнить…
Завлаб кивнул, хотел что-то спросить, но передумал.
— В последние ночи, — продолжил Масканин, — я кое-что поприкидывал. Кое-что осмыслил, кое-что вспомнил, если можно так выразиться о мешанине размытых образов. Как бы это выразить… Меня тяготят прежде всего два вопроса. Первый: моя будущая жена, носящая моего ребёнка. Второй: обстоятельства моего пленения…
— Хотите сказать, именно эти воспоминания вас больше всего посещают? Вернее, пытаются пробиться из сокрытых глубин памяти.
— Так точно. Всё именно так. Но поскольку вас прежде всего интересует не моя личная жизнь, то можно заострить усилия на событиях, предшествующих пленению.
— Понимаю… — завлаб потёр свежевыбритый подбородок. — Вы не можете себя чувствовать спокойно, пока не прояснится этот вопрос. Однако… однако мне кажется, вы не договариваете. Понятно, что вы хотите с помощью ментоскопа победить амнезию. Но! Что ж вы раньше этого не желали? И отчего у вас вдруг появилась такая уверенность в успехе?
— Да не всё ли одно, Тихон Сергеевич? — грубовато ответил Масканин. — Оставьте этот вопрос мне. Я уже знаю, что делать. Не знаю только, как далеко заведёт меня в прошлое предстоящий сеанс.
Несколько секунд завлаб сидел неподвижно, обдумывая услышанное. Видно было, что ему хотелось осадить 'пациента' и поподробнее выведать что значат такие слова как: 'я уже знаю, что делать', но он не стал брать нахрапом. Исследуемый сам проявляет желание сотрудничать, а это уже сдвиг. Слишком нетипичен этот Масканин, столько сил и времени на него впустую потрачено! Что ж, решил завлаб, тут главное, что лёд тронулся, а там и запись сделаем и всё что полагается. И наконец-то не будет стыдно смотреть в глаза командору.
Глава 11 БЫЛОЕ
Невигерский фронт. Расположение 7-го егерского вольногорского полка. 26 января 153 г. э.с.
Ночь на удивление светлая. Хоть бы облачко было! Но нет, как нарочно Ириса светит без помех, словно оправдывая гордое звание ночного светила. Темнота в такую ночь не союзник, да и снег вносит свою лепту. Светло почти как днём. Одно хорошо: у противника ровно те же заботы. Однако не ему сегодня атаковать…
Озябшие пальцы с трудом удерживают горячую кружку. Чай только-только снят с походной печки. Правда не чай это вовсе, а заваренные на крутом кипятке веточки какого-то местного кустарника. По ощущению — гадость натуральная! Но где ж взять настоящий чай? Тылы вроде подтянулись, а снабженцы всё никак не доберутся чтоб жратвы подкинуть — извечная беда при наступлении. Где уж тут о чае мечтать? Но в родном полку ещё не так худо. Окопный телефон, он же солдатская молва, доносит, что в сменённой накануне 51-й дивизии считай трое суток без кормёжки сидели. У них, в 202-м полку, даже вылазки за трофеями делали. Успешные. Набрали по-тихому тушёнки и хлеба. Говорят всего одного 'налётчика' убитым потеряли и то случайно — он на мину на нейтралке наступил. А ведь чист проход должен был быть, все мины свои и чужие загодя сапёры поснимали, а вот поди ж ты! Подорвался и свистопляска началась, вмиг велгонские пулемётчики 'проснулись', а следом два блиндажа у велгонцев в передовой траншее 'осели'. Это 'налётчики' их после себя гранатами заминировали. Говорят, от злости, что мало жратвы в блиндажах нашлось. С голодухи и не так озвереешь.
Керосиновая горелка освещает лишь небольшой участок вокруг себя. В блиндаже полутьма. Но хоть тепло. У стен на прогнивших настилах вповалку дрыхнут 'жители', укутавшись в трофейные шинельки поверх родных бушлатов. Ни храпа, ни шевелений. Тихо как в склепе. И сильно накурено.
Поручик Масканин подавил желание выйти подышать свежим морозным воздухом. К чёртям собачьим этот свежий воздух. Лучше уж так, зато в тепле. Намёрзся за зиму и давно устал от холода. Без насущной необходимости наружу лезть охоты никакой.
На сложенном из патронных ящиков столе у самой горелки открытая тетрадка. Обычная школьная на сотню пролинеенных листов. Это дневник субалтерна — командира второй полуроты подпоручика Латышева. Любит Латышев в тетрадку писать. Скупо и чётко. Обычно он дневник в офицерскую сумку прячет, а нынче сон его срубил, так и уснул тут же у ящиков.
Масканин пролистал последние страницы, исписанные мелким каллиграфическим почерком, все буковки под одинаковым наклоном — читать приятно. В чтении чужого дневника не было ничего предосудительного, Латышев сам дозволил, когда Масканин заинтересовался этой его страстишкой. Поручик нашёл вчерашнее число и остановился на последних записях.
'25.01.153. 09:30
7-й ЕВП вступает в дело после восьмидневного отдыха. За эти дни корпусные интенданты сотворили чудо, в подразделениях нет недостатка в штатном вооружении и в огнеприпасах. Много нижних чинов пришло из запасных полков, в основном 'стрелянные'. Это радует. Новобранцев среди пополнения мало, их можно легко узнать по новенькому обмундированию. Однако этот метод не всегда справедлив, среди безусой молодёжи не мало ветеранов, воюющих с 52-го и даже 51-го. Кое-кто и с 50-го, таких среди 18–19 летних мало, но они есть, их легко можно выделить по наградам и добровольческим крестам. Почти все с 'Георгиями', у одного солдатские 'Славы' 3-й и 2-й степени. Звать этого егеря Епиношин Ратислав, для своих он Гунн. Этот егерь внешность имеет престранную. Совершенно седой, не смотря на юность, худощав до неприличия. И злой. Второй 'Славой' его награждал лично начальник дивизии после удержания Виляйска, когда полк дрался на Изборском выступе в ноябре.
Полк выдвигается на рубеж сосредоточения ускоренным маршем. Егеря бодрые и свежие, на марше без команды поют. Унтер-офицеры пение не пресекают, некоторые и сами подхватывают в полголоса. Ротный по обыкновению мрачен. Странно, но это считается хорошей приметой. Если же он улыбается и смотрит сквозь тебя, считается, что будет злая драка. Эти приметы я выпытал фельдфебеля роты подпрапорщика Чергинца. Подпрапорщик из сторожил полка, в чин произведён в начале месяца, на войне, как и ротный, с самого начала. Чергинец, супротив первого моего о нём впечатления как о человеке ветреном и необязательном, оказался образцовым унтером. Правая рука ротного, его старый боевой друг.
14:12
От воздушных наблюдателей пришло сообщение о бомбёрах. Рассредоточились в подлеске у придорожного хутора. Комбат послал егеря к хозяину. Хозяин-хаконец вместе с домочадцами присоединился к нам. В 14:19 послышался далёкий гул. Вскоре по звуку определил BL-78. Скорее всего модификация 'V', старые модификации 'семьдесят восьмых' у велгонцев, говорят, выбиты вчистую. Эти двухмоторники — старые знакомцы, летом моему прежнему 311-му полку дважды крепко от них досталось. Я и сам тогда едва цел остался.
Бомбёры шли девяткой. Высота: примерно полторы. Шли нарочито так. Нагло. И казалось прямо на нас. Вскоре мы в этом убедились. Да ещё как! Они и впрямь шли по наши души. Когда на бомбовозы устремились наши Ер-5, откуда-то вынырнули истребители сопровождения. Пронеслись над нами чуть ли верхушки деревьев не срезая. Егеря молодцы! без команды открыли огонь со всех стволов. Попали хоть в кого, нет, неизвестно. Cs-200A мне покамест наблюдать не доводилось, т. к. эти новые поршневые двухмоторные истребители у велгонцев появились с месяц назад. Им даже дразнилку придумать не успели. Узнал я их по профилю фюзеляжа, запомнились они мне по статье в 'Боевой Заре'(1), хорошие там фото этих новинок напечатали, да и примерные ТТХ расписали.
Два звена Ер-5 оказались связаны боем с 'двухсотками'. Бомбовозы легли на боевой на нас. В них начали палить трассерами и разрывными сразу все полковые 37-ми миллиметровки. В полку всего две зенитные батареи, все пушки 'посажены' на 'Тунны'. Первая батарея на марше шла в голове колонн, вторая в хвосте. Зенитчики молотили как бешеные. Одна из четвёрок Ер-5 прорвалась к бомбёрам и рассеяла их. Что там в небе творилось наблюдать мешали густорастущие сосны. Несколько бомб попало в лесополосу, еще несколько легли вдоль дороги. В батальонах без потерь. Близким взрывом уничтожена одна зенитка, из прислуги не осталось ни одного целого тела. На хуторе выбиты все стёкла — хозяин легко отделался. Как потом сообщил комбат, бомбардировщики ссыпали оставшуюся нагрузку куда попало и без потерь ушли. В этом суть большинства велгонких пилотов, своя шкура дороже боевого задания. У истребителей счёт два-два. Не плохо, если учесть, что наши соколы дрались в меньшинстве.
Привал. Поспорил с Вадиком Зимневым, что нас бросят на Тарну. По его виду понял, что он спорил от скуки. Его дело. Но спорил он упёрто. Условились на 20 пачек сигарет. Если проиграю пари, сожалеть не стану. У меня, как у некурящего, пайковых сигарет всегда вволю. Зимнев искал поддержки у Серёги Скатова, но тот принял мою сторону. Когда появился ротный, спросили его мнение. Но он не выказал никакого интереса, заявил только, что обязательно отобедает в лучшем ресторане Стэбинга и оставит о себе память на развалинах сената.
22:40
Восточный выступ хвойной рощи, 5-й километр юго-восточнее Тарны.
Наша дивизия меняет на позициях 51-ю стрелковую. 3-я бригада покамест во втором эшелоне, наша 4-я занимает траншеи. 8-й полк слева, их соседи — мотострелки из 10-й танковой дивизии. От сторожил знаю, что 10-я уже года полтора взаимодействует с нашей, не смотря на то что армейского подчинения. В самую первую весну тоже дралась рядом. Такая вот фронтовая судьба. В штабе слышал, что мотострелков будут менять ночью. Наш полк на стыке корпусов. Это скверно. Генералы, что наши, что велгонские, всегда норовят ударить в стык…