Занесла же нелегкая.
– Прешле местье! – прохрипел человек. – Прешле!
Дан медленно поднял руки, понимая, что не успеет схватить арбалет. Слова показались знакомыми, но язык давно стерся из памяти.
– Я не враг, – сказал на всеобщем.
Человек от неожиданности дернул ружьем, и вейн помянул про себя Шэта.
– Прешле местье! Гьерд!
Ой, нехорошие у него глаза. Таращится, точно спятивший филин. От страха Дан припомнил:
– Да, прешле местье. Проклятое место.
Губы у безумца кривились. Лицо под лохматой шапкой побагровело и распухло.
– Кьяно. Мни. Отхей.
Мни – мне. Кьяно… Коня?
– Отдать коня? Я плохо тебя понимаю. А ты знаешь мой язык.
«Шатун» рыкнул по-звериному и неуверенно, запинаясь после каждого слова, выговорил:
– Коня. У тебя два. Мне одного.
– Хорошо.
Дан повернулся и начал отвязывать от седла повод Увальня. Рукоять ножа пришлась к запястью. Быстрое движение – и лезвие выскользнуло из чехла. Хлопнул жеребца по крупу, отправляя к новому хозяину. Конь, одуревший от жары, посмотрел на вейна мутным глазом.
Безумец подскочил к Увальню, схватил повод и осклабился. Но ружье не опустил, собака. Пролаял:
– Еду. У тебя много. Отдай.
Насчет «много» Дан бы поспорил, но чужак уже выдвинул новые требования:
– Ты поведешь. К выходу. Из проклятого места. Да. Не приведешь – убью.
Вот и делай людям добро.
– Убью! Гьерд!
Пальцы его тряслись. Того и гляди, нажмет на курок.
– Веди! Дьявол!
– Хорошо, договорились.
Вейн тронул коня, поворачиваясь к «шатуну» плечом. Чужак замешкался. Меховые одежки мешали взгромоздиться в седло, но выпустить ружье он не решался.
– Эй, помочь?
Недовольное ворчание. Ствол качнулся… Нож стальной рыбкой вылетел из руки Дана, пропорол горячий воздух и воткнулся «шатуну» в глазницу. Выстрел! Тоненько заржал Увалень, взвился и повалился на бок. Вейн скатился с седла, распластался на земле. Кысь, освободившись, рванул подальше.
Унты, видневшиеся из-за лошадиного зада, ударили пятками по земле и затихли.
Дан полежал еще, прислушиваясь. Шумно дышал раненый конь. Протрещал коротко кузнечик.
Вейн приподнялся и заглянул через Увальня. «Шатун» был мертв.
Ружье его, к сожалению, оказалось бесполезным – припасов не осталось. Арбалет увез Кысь. Пришлось выдернуть из тела нож и несколько раз воткнуть в землю, очищая лезвие.
Увалень смотрел на человека, от глаза вниз по шерсти тянулась мокрая дорожка. Кровь толчками била из раны на животе.
– Не повезло тебе, парень.
Дан зажал локтем лошадиную голову и полоснул по шее.
Руки потом долго оттирал травой – сминал жесткие стебли, выдавливая сок, и размазывал по коже.
Кысь маячил на горизонте. Не сбежал, умница. Дан пошел к нему, издалека приговаривая:
– Хороший, хороший…
Конь нервно прядал ушами, раздувал ноздри, но позволил приблизиться и ухватить повод.
– Вот и молодец. Поехали отсюда.
Часа через полтора-два бензиновый дух иссяк, и на смену ему пришел новый – смолы и снега. Но, сколько Дан ни оглядывался, кругом была степь. Вейн спешился и прикоснулся к земле. Прохладная. Наверное, отсюда забрел чужак в шубе. Вышел, разинул рот на траву, показавшуюся из-под сугробов, а проекция-то и растаяла. Дан прикрыл глаза, шумно вдохнул и среди прочих запахов различил полынь. Узел уродился слабеньким. Скорее всего, рассосется к ночи. Но, если повезет и налипнут новые проекции, может окрепнуть. На всякий случай ориентиры вейн взял.
На рассвете осенило: если нельзя расклепать кольцо, укрепленное в стене, значит, нужно перепилить решетчатую основу юрты. Еле дождался, когда Ичин уковыляет за навозом, а Калима уйдет по воду. Бросился, пытаясь дотянуться до сундучка Азата. Чуть не удавился, хрипел, как пес, но не вышло. Со злости рванул цепочку, обдирая звеньями пальцы, и сообразил: да вот же инструмент!
Вернувшись, женщина посмотрела с подозрением. Юрка кашлял, в горле першило. Он сердито глянул в ответ: мол, сижу я, чего надо? Калима отвернулась к очагу и достала миску с тестом. Начала раскатывать лепешки. Юрка извелся от нетерпения. Закрывал глаза, но все равно угадывал по звукам: вот открыла крышку на котле. Вот плюхнула еще один кусок теста. Наконец женщина встала и взяла топорик. Опустился за ней полог. Послышался стук – Калима рубила сухой джангил, редкий степной кустарник. Ну, десять минут есть, вымерено не раз.
Юрка обмотал цепочкой пальцы и натянул. Звенья врезались в кожу, оставляя багровые следы. Зашоркал по пруту чуть повыше кольца. Сошла грязь, отполированная временем, показалась светлая древесина. Дальше пошло хуже. Юрка понюхал, колупнул. Ель? Сосна? В любом случае, должна поддаваться! Может, пропитана чем? Он закусил губу, продолжая пилить.
Шевельнулся полог, Юрка успел плюхнуться на кошму. Женщина внесла охапку веток и высыпала у очага.
Калима уходила четырежды, и к вечеру след от цепочки стал глубиной с ноготь. Пришлось замаскировать его грязью. Юрка облился потом, пока Азат отцеплял поводок. За ужином прятал руки – пальцы опухли и посинели. Еду брал украдкой, жевал преувеличенно долго. Остался голодным.
Назавтра шоркал цепочкой отчаянно, ругаясь сквозь зубы. Прут начал поддаваться. Еще бы немного… Но день клонился к закату, приходилось спешить. Юрка сдвинул кольцо на пропил, уперся ногой в решетку и дернул.
– З-з-зараза!
Рванул еще раз, надеясь, что вот сейчас крепление хрупнет. Посыпался мусор, стены пошли волнами. Черт! Юрта качалась так, словно в ней прыгал слон. Завопили снаружи дети. Юрка торопливо выскреб из-под кошмы землю, плюнул в ладонь и обмазал кашицей прут.
Калима влетела, словно черная птица, бросилась к пленнику. Пальцы пробежали от ошейника по цепочке к кольцу и обратно. Юрка смотрел честными глазами, и женщина отступила. Наверное, подумала, что рвался с отчаяния.
Монотонно застучал пестик – Калима уселась сбивать масло. Юрка старался не ерзать. Менялись на часах цифры. Скоро вернутся мужчины, тогда не сбежишь. Но вот женщина отставила горшок и вышла.
Быстро! Сковырнул засохшую грязь, резанул цепочкой… В юрту ворвалась хозяйка. Коротко свистнув, пастушья плеть обожгла плечо. Юрка взвился, и второй удар пришелся по локтю. Вспух багровый след.
– Я все равно убегу!
– Ыстей алмайсын! Жок!
Метнулась петля и стянула запястье. Свободный конец веревки скользнул между прутьями. Калима повисла, налегая всем телом, и Юркины руки вздернуло вверх. Вот черт!
Жузга торжествующе улыбнулась и сказала:
– Теперь я уходить. Ты сидеть.
Обманула, как младенца…
На улице хозяйка кликнула младшего, и спустя пару минут тот появился в юрте с неизменной деревяшкой в руках. Пристроился у очага и принялся выстругивать лису с пышным хвостом.
Юрка покрутил кистями, разгоняя кровь. След от плетки чесался немилосердно, особенно сейчас, когда до него не получалось дотянуться. Ичин посмотрел исподлобья и снова опустил взгляд на работу.
– Ты зачем следишь за шаманом? – спросил Юрка.
У малька вздернулось плечо, словно птенец выставил перебитое крыло. Сползла из-под лезвия извилистая стружка.
– Не придуривайся, что не понимаешь. Зачем?
Ичин шмыгнул сопливым носом.
– Я хочу научиться чувствовать гнев богов. Тогда меня им не отдадут. Шаман старый, ему нужен ученик.
– Разве этому можно научиться? Я думал – дар. Есть или нет.
Изогнутое плечо дрогнуло. Малек потерся об него щекой, разукрашенной коростой. Отвечая, он смотрел на ножик у себя в руках.
– Но я же не могу быть пастухом или охотником.
Снова посыпалась стружка. Ичин сопел громче обычного.
Теперь, кроме локтя, зудело между лопатками – войлок колол сквозь футболку. Юрка шевельнулся, и малек вздрогнул.
– Ты что, боишься меня? Это же смешно.
Плечо опять медленно поползло вверх. Ичин втянул голову и сказал шепотом:
– Я не боюсь.
– А чего тогда?
Не ответил, продолжая кромсать деревяшку. Лисий хвост истончался до крысиного.
– Ты шел с вейном, – сказал Ичин, глядя на свои пальцы. – Ты видел, как он находит проекции?
В отличие от старшего брата это слово калека произнес уверенно.
– Да.
– Ты знаешь как? – Малек подался вперед. – Может, он говорил что-нибудь? Звал богов?
Юрка покачал головой.
– А ты…
Качнулся полог, и в юрту вошел Азат. Ичин замолчал, бросил в очаг испорченную фигурку.
Молодой жузг невесело усмехнулся, увидев Юрку.
– Бежать пытался? – спросил, ослабив узел и позволяя опустить руки.
– Естественно.
Азат не понял, и Ичин перевел шепотом.
– У меня умный брат, правда?
Жузг старательно улыбался, но Юрка все равно насторожился.
– Что случилось?
Азат сел к очагу. Сказал, прикрыв глаза веками:
– Через три дня уводим табуны на дальнее пастбище, к Мелетек-озеру.
Ну, чем меньше охранников, тем лучше. Вот только…
– А в туалет меня кто выводить будет?!
– Юрий, ты поедешь с нами.
Он скривился. Хотя… Проще от десятка парней убежать, чем от одной Калимы! В степи свободы больше, а тут из юрты не выйдешь, чтоб не заметил. Увести коня. Распороть куртку, копыта тряпками обмотать. Без седла удержится запросто. Да, точно, получится! Отвернулся, пряча лицо, и вдруг сообразил:
– А если проекция откроется тут?
– Тогда богам отдадут Ичина, – ровно произнес Азат.
На ночь Калима связала пленника так, что путы врезались в кожу. Запястья быстро опухли. Дремал Юрка урывками – стоило шевельнуться, и вскидывался от боли. Ошейник сбился, давил на горло. От духоты и недосыпа звенело в ушах.
Ничего, осталось недолго. Эта ночь, завтра, послезавтра, послепослезавтра – и убежит. Обязательно. Ему нужно в Бреславль! Нужно!.. Это слово жужжало в голове, точно жук, и его хотелось прихлопнуть.
Нужно…
В Бреславль…
Юрка уткнулся в кошму, неловко вывернув руки. В носу щекотали слезы. «Я хочу домой», – подумал, закусывая войлок.
…Весна выдалась ранняя. Уцелевшие сугробы жались в тень и подтекали ручьями. Парила мокрая земля, кое-где подсохли тропинки. Мальчишки уже расчехлили велосипеды и рассекали на них лужи. Юрка топал пешком, поглядывая на них с завистью – у его «Камы» прохудилась камера на переднем колесе. Эх, старье! Его не латать, выкидывать пора!
Придерживая рюкзак с учебниками, перескочил канаву, полную талой воды. Под ногами захрустел шлак. В щели между столбом и калиткой виднелась скоба, но стальной язычок замка был спрятан. Значит, Ленька дома. Юрка нашарил и дернул хитрый рычажок. Брякнула защелка, выпав из гнезда.
Стоило открыть калитку, и под ноги кинулась рыжая псина, повизгивая от восторга. Юрка осторожно погладил Найду по голове, не обольщаясь дружелюбной встречей. Собака из тех, что по приказу любого повалит, хоть чужака, хоть знакомца.
– Привет! Где твой хозяин?
Найда метнулась к сараям.
Ленька вышел, вытирая испачканные мазутом руки. Швырнул тряпку на козлы.
– Ну, здоро́во! – пробасил он.
Ладонь широченная, вот уж точно – лопата. Юрка пожал и украдкой размял слипшиеся пальцы. Силен мужик!
– Я рано, да? А когда можно?
– Недельки через две. Торопишься?
– Велик чинить надо.
– Ладно, придешь на майских, аванс выдам.
– Спасибо.
– Да чего там, отработаешь.
Ленька всегда нанимал мальчишек на лето, одному на конеферме – пусть и маленькой – не управиться. Но все равно каждую весну Юрка опасался: ну как передумает? Где тогда деньги брать? Да и лошади, опять же…
Громко, со вкусом зевнула Найда, не спуская глаз с гостя. Пахло навозом, мазутом и свежей древесиной. Ветер раздувал опилки, казавшиеся яркими, праздничными на черной земле.
Ленька неторопливо закурил, усмехнулся.
– Ладно, иди, поздоровайся, – разрешил снисходительно.
Юрка швырнул рюкзак на козлы и побежал к конюшням, оскальзываясь на мокрой тропке. Следом неслась Найда.
Гнедой жеребец по кличке Алый дохнул в лицо. Он был доволен встречей и немного сердит, что парень не являлся раньше. Милостиво принял сахар, захрустел, выпустив блестящую нитку слюны. Юрка погладил его по бархатистой щеке.
– Надоело стоять?
Алый, соглашаясь, переступил. Глухо стукнули копыта.
– Ничего, скоро лето.
Глава 5
Обрег, как и положено бию, имел несколько юрт. Под жилье – большая, белая, крытая шкурами и опоясанная цветными лентами. Серые, попроще, предназначались для хозяйственных нужд. Юрка сидел на цепи возле той, что отводилась под кухню, и рядом с ним лежали псы в ожидании подачек. День стоял жаркий, войлочные стены закатали снизу, прихватив на высоте человеческого роста веревками. Сквозь решетки было видно, как готовят обед три жены Обрега – старая, похожая на высохшего деревянного идола, беременная молодка и девочка лет тринадцати. Калима разговаривала со средней, помогая катать из теста жгуты под баурсаки. Трещало в казане масло.
Передвинуться в тень не давал поводок. Чесалась спина – всю дорогу Калима щипалась, сильно, с вывертом. Юрка откинул голову, уперся затылком в столб коновязи и прикрыл глаза. Уже завтра он поедет с табунщиками. Последний день в ауле – и такой бесконечный! Лениво меняются цифры на часах. Тени сначала не хотели становиться короче, теперь отказываются расти. Чтобы хоть чем-то занять себя, Юрка вспоминал лето.
…Литовку Ленька кому попало не доверял, боялся, обрежутся пацаны. Брал с собой только Юрку и Левку Панаргина.
Косить тяжелее, чем пасти табун, но Юрке нравилось. Да и платил Ленька по-честному, а на две пенсии и сиротское пособие не больно пошикуешь. Зачем подряжался каждое лето Панаргин, было непонятно. Жил он за Обводной, в элитной новостройке. Учился в той же школе, на класс старше, и уже вовсю ухаживал за девушками.
На покос выезжали рано. В телеге Юрка сворачивался клубком и досыпал под мерный стук копыт. Похрапывал Левка. Очки он не снимал, и они медленно сползали на кончик носа.
– Приехали! – будил Ленька.
Пока он распрягал Маньку, Юрка душераздирающе зевал, а Левка протирал очки подолом футболки, моргал и близоруко щурился.
Ленька командовал:
– Начали!
Сам вставал первым, потом Левка. Юрка последним.
Все помнится ярко, до звуков, до запахов.
Трава тяжелая, в росе. Литовка подрезает ее с влажным шорохом. Ш-ш-ших, ш-ш-ших. Блестящее лезвие описывает полукруг, оставляя за собой короткий зеленый ежик. Вялое от недосыпа тело разогревается, лучок крепче ложится в ладонь.
Роса подсыхает, звук становится легким, звенящим: цы-ы-х, цы-ы-ых. Коса идет тяжелее. Припекает под футболкой плечи, руки наливаются усталостью. Ленька прет, точно мотокосилка. Левка старается не отставать. Густо пахнет травяным соком. Опушка манит тенью и красной, доспевшей земляникой. Юрка поглядывает на солнце: как разгорится день, сядут перекусить. Насобирать ягод, залить молоком и умять с хлебом – вкуснее не придумаешь.
Ленька оглядывается:
– Устали? Отдохните.
Юрка мотает головой. Вот еще!
Шуршит трава. Остановился Левка, перевернул косу. Протер очки и придирчиво оглядел лезвие. Оселок достал, правит.
Цы-ы-х – широкий полукруг. В густой зелени желтеют головки львиного зева.
– Левка, пятки срежу! – шумит Юрка.
Тот презрительно хмыкает и быстро отрывается вперед.
То ли идешь по лугу, то ли земля вращается навстречу. Звенят кузнечики, звенит литовка. Прилипла футболка к спине.
– Шабаш! – кричит Ленька.
Юрка из упрямства докашивает полосу.
– …ауызды юирген, – сказали над ухом. – Тамак же.
Пришлось открыть глаза. На корточках перед ним сидела младшая жена бия, держала тарелку с золотистыми шариками из теста.
– Ешь! – повторила девочка и засмеялась, довольная, что вспомнила слово на чужом языке.
Во рту еще чувствовался призрачный вкус земляники с молоком, и Юрка отказался. Жузга застрекотала по-своему, видно, пыталась втолковать, что баурсаки – это вкусно. Взял, а то бы не отвязалась.