Через десять — пятнадцать минут легкой, приятной езды впереди замаячил верх Бантам-Хилл-роуд — последнее препятствие на пути к цели. Подъем крутой, зато спуск с холма пологий, длинный и приятный, до самой стоянки Фэйруэй-Молл. Джейс уже одолел четверть подъема. Диана повернулась ко мне:
— Догоняй!
Только этого мне и не хватало. У двойняшек день рождения в июне, у меня — в октябре. Каждое лето наступал период, когда они оказывались старше меня не на один, а на целых два года. Им уже по 14, а мне еще целых четыре долгих месяца жалких 12. Эта разница каким-то образом автоматически приносила с собой и физическое превосходство. Конечно, Диана прекрасно знала, что мне не догнать ее на подъеме, но это не помешало ей налечь на педали. Я вздохнул и попытался выжать из своей скрипучей развалины все, что можно. Куда там! Диана на своей цельноалюминиевой хреновине отрывалась все дальше. Троица малышек, рисовавших мелом на тротуаре, прыснула от нее по сторонам. Она на мгновение обернулась ко мне, как бы подбадривая, одновременно дразня.
Подъем давался ей не так уж легко, но она переключила скорость и продолжала взбираться на холм. Джейсон уже остановился на самом верху, оперся на одну ногу и разглядывал нас с непонятным выражением лица. Я пыхтел, выбиваясь из сил, но древняя конструкция неумолимо замедляла ход. Пришлось, в конце концов, слезть и вести ее дальше за руль.
Диана улыбалась мне, и я ее поздравил:
— Ты выиграла.
Ее реакция на поздравление меня удивила:
— Ладно, Тайлер, не сердись. Я понимаю, что это несправедливо.
Далее дорога упиралась в тупик, а окружающие участки размечали столбики с натянутыми между ними бечевками. Дома здесь еще предстояло выстроить. К рынку в западном направлении вел песчаный склон с плотно убитой земляной тропой, пронизывающей заросли подлеска и кустарника.
— Внизу увидимся, — бросила Диана, срываясь с места.
Мы заперли велосипеды в стойке на автостоянке и вошли в стеклянный пассаж торговых помещений.
Здесь с октября мало что изменилось. Газеты и телевидение могли бить во все колокола, но до рынка этот трезвон как будто не доходил. Ассортимент, однако, учитывал события внешнего мира. Никто не торговал больше блюдцами параболических спутниковых антенн, а книжные стойки пестрели обложками, обещавшими разложить по полочкам все секреты «октябрьского феномена». Джейсон ткнул пальцем в глянец попугайной синей с золотом обложки, связывающей событие с библейскими пророчествами, и презрительно фыркнул:
— Провидцы хреновы… Напророчили то, что уже произошло.
Диана придавила его строгим взглядом:
— Не следует смеяться над чем-то лишь потому, что сам в это не веришь.
— Уточняю: меня рассмешила эта идиотская обложка. Книжицу-то я, сама понимаешь, не читал.
— Может, и стоило бы прочесть.
— На кой? С чего это ты в нее так влюбилась с первого взгляда?
— Я ни во что не влюбилась. Но Бог и «Октябрьский феномен»… Может быть, не мешало бы рассмотреть, как это связано. И ничего смешного я тут не вижу.
— Нет, дорогая, именно это курам на смех.
Диана закатила глаза, горестно вздохнула и отошла прочь. Джейс пожал плечами и сунул книжку обратно на стойку.
Я сказал ему, что народ хочет разобраться в сути явления, потому и бросается в разные стороны. Он скривил губы:
— Чаще твой «народ» симулирует глубокие познания в предмете, в котором ни черта не смыслит, игнорируя очевидное. Защитный механизм отрицания. Слушай, Тайлер, хочешь узнать кое-что интересненькое?
— Ну дак…
— Это пока что совершенно сверхсекретно, — Он понизил голос до шепота, чтобы даже Диана, шагавшая чуть впереди, не смогла услышать дальнейшее: — Не для разглашения.
Одна из занятных особенностей Джейсона — он часто узнавал о важных решениях и событиях за день-два до того, как о них сообщали вечерние новости. «Райс-академи», конечно, солидная школа, но не единственный источник образования Лоутона-младшего. Может быть, более важным источником знаний стала для него «вечерняя школа», в которой его наставником выступал И-Ди, просвечивавший для него грязные кишки бизнеса, связи между технологией, наукой и рычагами политической машины, посвящавший сына в тайны среды, в которой терся сам. Потеря спутников связи заставила обратить внимание на высотные аэростаты (стратостаты) — как раз то, чем, в частности, занималась фирма Лоутона. «Попутная» технология покинула свою нишу, вышла на передний план, и И-Ди оказался в числе первых, до ушей которых доходили важнейшие новости. Потому-то его четырнадцатилетний сын иной раз узнавал то, о чем, упаси бог, не должны были пронюхать конкуренты.
И-Ди, разумеется, не подозревал, что Джейс выбалтывал эти секреты мне. Но я свято хранил тайну — да и с кем бы я ею мог поделиться? Других друзей у меня, по сути, не было. В этом предместье нуворишей сын матери-одиночки, зубрила без явной склонности к лидерству и хулиганству, конечно же, не считался завидным знакомым местной малолетней публики.
Джейсон склонился к моему уху и перешел на еле слышный шепот:
— Слышал о троих русских космонавтах? Тех, что были на орбите в прошлом октябре.
Конечно, я помнил, что этих ребят полагали погибшими тогда, в момент Большого Затмения.
— Один из них жив. Он в Москве. Русские не слишком разговорчивы, но болтают, что он совершенно свихнулся.
Я уставился на Джейсона широко раскрытыми глазами, но больше он ничего мне не поведал.
Больше десятка лет пролетело, прежде чем огласили правду об этом случае. Прочитав об этом — случай упоминался вскользь в истории ранних лет «Спина», — я сразу вспомнил разговор с Джейсоном. Произошло примерно следующее.
Трое русских космонавтов в тот роковой вечер находились на орбите, вне обреченной станции. Завершив задачу, они как раз в нее возвращались. Чуть за полночь (по времени нашего Атлантического побережья) их старший, полковник Леонид Главин, заметил исчезновение сигнала наземного командного центра и попытался выйти на связь — безуспешно.
Само по себе происшествие не из приятных, но космонавтов поджидало куда более страшное открытие. Когда капсула «Союз» вышла из ночной полосы, оказалось, что вместо привычной «голубой планеты» под ними застыла мрачная черная сфера.
Полковник Главин описывал эту сферу как некое абсолютно черное тело, видимое, лишь когда оно оказывалось между наблюдателем и источником света. Только цикличная смена «восходов» и «закатов» убеждала космонавтов, что планета еще существует. Солнце внезапно появлялось из-за силуэта черного диска, совершенно не отражавшего света, и так же внезапно за ним исчезало.
Космонавты никак не могли истолковать происшедшего и, естественно, ощущали невыразимый ужас. Через неделю бесцельного вращения вокруг Земли космонавты в результате длительного обсуждения приняли единогласное решение попытаться вернуться домой в режиме самонаведения, не заходя на мертвую станцию, а в случае неудачи умереть на Земле, вместо того чтобы угасать на орбите. Спуск производили без всяких ориентиров, без наводки, не имея возможности определиться, лишь по собственным расчетам, опираясь на последнюю известную позицию. В результате капсула вошла в атмосферу под опасно крутым углом, испытала воздействие чрезмерных отрицательных ускорений и потеряла основной парашют.
Рухнул «Союз» довольно удачно, скользнув по лесистому склону холма в Рурской долине. Однако космонавт Василий Голубев при этом погиб, а Валентина Кирчева умерла через несколько часов в результате черепно-мозговой травмы. Оглушенный полковник Главин, отделавшись переломом запястья и поверхностными ссадинами, смог самостоятельно покинуть капсулу. Его подобрали германские спасатели и по оказании неотложной медицинской помощи передали русскому руководству.
Естественно, с Главиным беседовали неоднократно и основательно, однако пришли к выводу, что в результате всех невзгод и потрясений он лишился рассудка. Полковник упорно настаивал, что он и его погибшие товарищи провели на орбите три недели. Явная чушь.
Потому что капсула «Союза», как и все другие космические объекты, упала на поверхность Земли в ночь Затмения.
Мы заглянули в обширный зал рыночной забегаловки и решили перекусить. Тут Диана заметила трех клуш из своей «Райс-академи», старше нас. Куда как клевые чувихи! Космы сине-розовые, на задницах низкосидящие колокола дорогущих модных юбок, с курьих шей свисают к чахлым бюстам крохотные золотые крестики. Диана подхватила свою мексиканскую мешанку и перескочила за их столик. Оттуда тут же послышался развеселый смех, сразу закупоривший мне глотку. Буррито и чипсы как будто сцементировались в бетон.
Джейсон сочувственно следил за моей физиономией.
— Да ладно, — промурлыкал он почти нежно. — Никуда от этого не денешься.
— От чего?
— Она теперь живет не в нашем мире. Ты, я, Диана… Большой дом и маленький домик, суббота на велосипедах, воскресенье в кино — все это осталось в детстве. А мы уже не дети.
Да, пожалуй, мы уже не дети. Конечно, не дети, но задумывался ли я о том, что это означает? К чему это ведет?
— У нее уже с год менструации, — ляпнул Джейсон.
Я побелел. Этого бы мне лучше не знать. Одновременно уколола ревность: он-то знает, а я нет… Она мне, разумеется, не сообщала о том, что из нее кровь льется. И о подружках из «Райс» тоже не сообщала. Не мое это дело. В чем-то она доверялась мне по телефону, да, но я вдруг понял, все телефонные темы не выходили за рамки детских впечатлений и переживаний. О родителях, о том, что ей «насильно впихивали в глотку» за обедом, об «этом задаваке Джейсоне»… Но скрывала она от меня столько же, сколько и доверяла, если не больше. Отделенная от меня несколькими пустыми столиками, сидела другая Диана, не похожая на привычную.
— Пожалуй, домой пора, — сказал я Джейсону.
Он глянул на меня, как будто с жалостью, и поднялся:
— Как скажешь…
— Надо Диане сказать.
— Она слишком занята, ты ж видишь.
— Но нам ведь нужно вместе вернуться.
— Ты так считаешь?
Меня заело. Не может же она просто забыть о нас. Не такая она. Я встал, подошел к их столику. Четыре пары глаз уперлись в мою физиономию. Я гипнотизировал Диану, не замечая остальных.
— Пора домой, — выдавил я из себя.
Три клуши заржали. Диана смущенно улыбнулась:
— Ладно, Тай, езжайте. Все путем. Позже увидимся.
— Но…
Что «но»? Она уже отвернулась и как будто обо мне забыла.
Удаляясь, я услышал вопрос одной из клуш:
— Еще один братик?
— Нет, — ответила Диана. — Так, знакомый. Друг детства.
Сочувствие Джейсона меня раздражало. Он предложил мне поменяться великами. В тот момент мне было, честно говоря, не до великов, но я подумал, что этот обмен поможет замаскировать мои расстроенные чувства.
И мы покатили обратно, к макушке Бантам-хилл, к началу Бантам-хилл-роуд, к скользящей под раскидистыми кронами черной ленте асфальта. Мексиканская кухня здоровенным шлакоблоком распирала желудок. Наверху я задержался, оглядывая дорогу внизу.
— Давай, давай, — подбадривал Джейсон. — Разгонись по ветерку.
Разгонит ли скорость мое смятение? Развеет ли ветер мою тоску? Я ненавидел себя за то, что сдуру вообразил себя центром мира Дианы. «Так, знакомый. Друг детства».
Но классная машина у Джейсона. Я замер в седле, предоставив работу земному тяготению. Покрышки шуршали по пыльному асфальту, велосипед скользил, как по шелку, цепи и переключатель скоростей молчали, лишь слегка прослушивалось ровное жужжание подшипников. Шум воздуха в ушах уже начал заглушать все остальные звуки. Скорость возрастала. Я летел мимо прилизанных газонов, мимо дорогих колымаг, припаркованных возле домов, обездоленный, но свободный. Ближе к подножию холма начал слегка прижимать ручные тормоза, придерживая инерцию, но не гася скорость. Останавливаться не хотелось. Хотелось унестись черт знает куда.
Однако спуск закончился, я затормозил, остановился, уперся левой ногой в асфальт и обернулся.
Джейсон все еще стоял на вершине Бантам-хилл-роуд, вздымаясь над моей развалюхой. Издали он выглядел одиноким всадником из старого телевизионного вестерна. Я махнул ему рукой. Его очередь.
Конечно, он тысячу раз одолевал этот холм в обоих направлениях. Только не на груде ржавого железа.
Джейсон лучше подходил к моему велосипеду, чем я. Ноги у него длиннее, он гораздо гармоничнее смотрится в седле, не теряется на фоне рамы. Но ему совершенно неизвестны многочисленные старческие капризы и немощи моей машины, мною усвоенные назубок. Не знал он, что из-за сколиоза рамы нельзя резко поворачивать вправо, не знал, как бороться с вихлянием, как шутит переключатель скоростей. Он не ожидал сюрпризов, а холм замер в предвкушении. Мне захотелось крикнуть ему, чтобы он спускался помедленнее, но я укатил слишком далеко, он бы меня не услышал. Вот он принялся крутить педали, перебирать ногами, как какое-то причудливое насекомое. Тяжел мой велосипед, массивен и неизящен, скорость набирает медленно, но и остановить его еще труднее. Я инстинктивно, желая, чтобы он сделал то же самое, нажал на рукоятки тормозов.
Несчастья начались, когда Джейсон одолел уже три четверти спуска. Проржавевшая цепь лопнула, хлестнув его по лодыжке. Расстояние уже уменьшилось достаточно, чтобы я услышал его вскрик и увидел, как он дернулся. Велосипед завилял, но чудом удержался на колесах.
Конец разорванной цепи хлестал по заднему колесу, тарахтел по спицам, как неисправный отбойный молоток. Женщина, занятая прополкой палисадника возле одного из ближайших домов, зажала уши ладонями и уставилась на терпящего бедствие велосипедиста.
Больше всего меня, пожалуй, удивило, как долго смог Джейсон удерживаться в седле. Он, конечно, не спортсмен, но со своим длинным нескладным телом управлялся на диво ловко. Оставив бесполезные педали, он балансировал ногами, сохраняя равновесие, удерживал направление передним колесом, в то время как заблокированное заднее скользило по дорожному покрытию. Он держался. Интересно, что тело его не оцепенело, не застыло, а, напротив, казалось расслабленным и свободным. Он как будто погрузился в процесс решения сложной задачи, доверяя своему уму, его способности управлять телом и механизмом, поставив целью достижение состояния безопасности.
Первой в этой комбинации отказала механика. Беспорядочно мотавшийся из стороны в сторону конец покрытой запыленной смазкой цепи вклинился между ободом колеса и рамой. И без того ослабленное колесо выпучилось и сложилось, взорвавшись резиновыми ошметками камеры и покрышки, брызнув фрагментами сломанных подшипников. Джейсон отделился от велосипеда и кувыркнулся в воздухе, как манекен, вывалившийся из витрины. Ударился о мостовую сначала ступнями, затем коленями, локтями, головой. Мимо него проскрежетал сломанный велосипед, въехал в кювет, задрав в воздух вращающееся переднее колесо, брякающее, как коровий колокольчик. Я бросил велосипед Джейсона и понесся к нему.
Он перевернулся на спину, ошарашенным взглядом уставился на меня. Штаны и рубаха в клочья. Со лба и с кончика носа содрана кожа, кровь течет, лодыжка разодрана. В глазах слезы — от боли.
— Тайлер… Извини, друг, я твою машину не сберег.
Не слишком серьезный инцидент, но я неоднократно вспоминал о нем в последующие годы. Вспоминал конгломерат машины и человека, их опасное ускорение и несокрушимую веру Джейсона в то, что он сам, без посторонней помощи, способен найти решение, выход, если приложит достаточно усилий, если не потеряет способность здраво мыслить.
Мой бывший велосипед остался в канаве. Я повел высокотехнологичный велик Джейсона за рога, сам Джейсон хромал рядом, стараясь не выдать боли, прижимая ладонь к кровоточащему лбу, как будто унимая головную боль. Конечно же, после такого голова у него гудела церковным колоколом.
На ступенях «большого дома» нас встретили родители Джейсона. И-Ди, заметивший нас из окна кабинета, выглядел рассерженным и встревоженным, сверлил нас волчьим взглядом из-под сошедшихся на переносице бровей. За ним маячила матушка Джейсона, реагировавшая менее эмоционально — возможно, из-за легкого подпития. Я заметил, что, выходя на крыльцо, она слегка качнулась и схватилась за косяк, удерживая равновесие.