Анна оказалась в кромешной темноте, мир вокруг исчез, как и дощатая крыша под ногами. Она канула в бездну, и поняла, что будет падать вечно. Но вся боль покинула ее, все сожаления и страхи, весь смысл и вся воля остались там, наверху, на свету, а здесь лишь тьма и пустота. Она падала в забвение, чувствуя, как вместе с ней падают и гаснут сотни и сотни простых, безмолвных, смирившихся душ.
- Ани!!
Алейна воскликнула, когда увидела, как гигантская черная тень поглощает Анну и все вокруг. Лисы ахнули. Сердце Винсента зашлось в ужасе, в глазах потемнело от прилившей к лицу крови. Нечто более страшное, чем смерть, разверзлось вокруг, и они стали падать в бездну, теряя сумрак под ногами.
Но Алейна прошептала имя Матери, и белый единорог у нее на груди вспыхнул. Ослепительный свет пронизал тьму, пробил и мглу, и реальность, и бездну.
Ничто конвульсивно дернулось и выплюнуло их. Лисы попадали на пол броневагона, в кучу сваленных вещей. Ричард ударился головой о Стального, и тихое проклятие слетело с его губ, но затем он сел, взявшись за голову, и громко, измученно засмеялся.
Анна лежала на крыше, раскинув руки, без сил. Белая сова зависла над ней, нагнув голову и разглядывая ее. Черные глаза смотрели всезнающе, равнодушно.
Затем она глянула туда, откуда приходил яростный Зов. И снова издала свой полный ненависти гудящий звон. "Ничто. Ничто. Ничтожный" звенело в нем. Владыке зверей больше нечем было ей ответить.
Порыв ветра, и сова исчезла, как наваждение, а броневагон вновь осветило солнце.
Алейна взобралась наверх и, всхлипывая, гладила Анну, а сама смотрела на равнину, усеянную тысячами мертвых тел.
Два часа спустя холмичи, за которыми Винсент послал своего ворона, прибыли. Бородатые, измятые жизнью и с ног до головы измазанные землей, они приближались осторожно. Остановились почти в километре, не подходя к зверьим трупам, чтобы не пугать приведенных лошадей, и протрубили в рог. Но их и без того заметили, Ричард уже шел навстречу.
- Чего встали, черномазые, - бросил он. - Давайте к повозке. Все равно надо впрягать лошадей.
Живые камни времен
Глава шестая. Где показано, как величие легенд прошлого легко и незаметно переходит в повседневность настоящего. А заодно, читатель получает неслабый урок истории великих богов - и города Мэннивея.
стрепанный броневагон жутко скрипел на ровной дороге и раздолбано лязгал на кочках и камнях. Полу-отодранные куски обшивки скрежетали на ветру, как визгливые старухи, перекрикивая друг друга, жалуясь на злую судьбу. Никто не рискнул ехать внутри: а вдруг пара бревен, явно слишком свободно стучащих туда-сюда, обвалится прямо на голову? Ремонт сходу не сложился: гремлины не любят, когда на них глазеют чужие, боятся открытых пространств, ненавидят солнечный свет - вот же угораздило встретить сразу все вместе взятое! Да и состояние у тварюг было плачевное: череда пережитых за сегодня испытаний оставила шрамы даже на их видавших виды шкурах и даже в их беспечных, диковатых сердцах. Ялвик и Ниялвик тревожно спали внутри Дмитриуса, часто дергаясь от страшного сна, и скрипливо бурчали ругательства, не разлепляя глаз.
Анна с Алейной все же легли на крыше, первой надо было наконец отоспаться, второй присмотреть за этим. Кел с Ричардом шагали на своих двоих, а уставший Винсент облюбовал повозку, с которой брезгливым жестом согнал холмичей. Ему пришлось вылепить толстый матрас из серой материи, чтобы отгородиться от запаха и грязи. Зато теперь он возлежал на колымаге, как маленький гордый серый властелин.
Восемь кряжистых, темных лошадей катили броневагон вперед по равнине, между редких и крохотных рощ, по слабо проезженной дороге вдоль петляющей Повитухи. Речка стала шире, но мельче, потеряла сапфировую синь и взбаламутилась серым илом. Погода слегка испортилась, все небо заполонили драные, клочковатые серые и сизые облака. Солнце давно миновало полдень и теперь приближалось к вечерне.
- Сторожевая, - сказал Ричард, указывая наверх через реку. Процессия шла мимо зубчатой светлой башни, горделиво, но потеряно замершей на вершине скалы.
Башни - те из них, что сохранились со старых времен, - высились по всему периметру Древней земли. Когда-то они были заселены, и в каждой Сторожевой жил маленький, но знающий дело гарнизон. А на вершине, между зубцов, день и ночь нес бессменную стражу всенощный спец: человек, способный спать неделю или даже месяц, не нуждаясь в еде и воде. 'Спец должен спать!' гласил закон Изгнателей. Поэтому, сидя на самой вершине в каменной чаше белого лотоса, он совершал утром единственный вдох, а вечером выдох, одновременно глубоко спал и чутко бодрствовал - и обозревал окрестности неусыпным оком. Зрел, где и когда в Холмах происходит непонятное или опасное, и всегда знал, куда направить удар.
Говорят, поистине глубокий спец провидит ближайшее будущее, и может определить угрозу до того, как она впервые проявится. Система защиты Холмов вообще была прекрасно организована в былые времена.
Последние четыреста лет башни опустели, большинство превратились в развалины, в некоторых обитали приблудные изгнанники, другие стали приютом подранных жизнью разбойничьих банд.
- Если переживем пробуждение Холмов и войну, то восстановим Сторожевые, - пообещал как-то раз Хилеон. В его устах это звучало просто. Чего такого, взять да восстановить.
- Хорошо, - улыбаясь во все грязные зубы, прицокнул возница землецких лошадей. - Ой, хорошо.
Он думал об этом все два часа пути, неторопливо, основательно, как и все, что делали холмичи. Торопиться им было всю жизнь некуда, можно было по часу катать под языком одну простую, как вишневая косточка, мысль. Каждые десять-пятнадцать минут улыбка прорезалась через почти черные губы, холмич кивал в такт своим мыслям, но сейчас, видимо, настолько ими проникся, что облек в слова.
- Чего хорошего? - поинтересовался Ричард, шедший рядом.
- Много зверья побилось, много шкур соберем, - он помолчал, словно отдыхая от уже сказанного. - Мяса, кости. Приедем - и сразу назад, все-все, за добычей.
- Если половину хищники не растащат к тому времени, - сплюнул Ричард, хотя он сам знал, что говорит глупость. Просто не жаловал живущих в Землеце, чтоб им кивать.
- Не придут другие, - хитро ухмыльнулся холмич. - Все крупняки там полегли, некому. А кто не полег, страх смертный спытали. Кто живыми ушли, не вернутся.
- Значит, птицы расклюют. Птиц море было, и все живые ушли.
- Ой, хорошо! Птицы побьем, наловим. Пух. Еще мясо, много мяса, сытная будет зима! - измазанный, вонючий мужик довольно расхохотался и выразительно обвел рукою брюхо.
- Полдня на жаре, к ночи домой привезете, самое раннее, - буркнул Ричард. - Пока разделать и начать варить да коптить, уже не свежее будет мясо, с душком. Да и шкуры все рогами-когтями, клыками подранные, потоптанные, дырявые.
Рэйнджер никак не мог смириться с тем, что пережитый ими ужас и жестокая гибель ни в чем не повинных зверей станут в конечном итоге не героической драмой в истории ханты Лисов, а незваным пиршеством и богатством, свалившимся на занюханных, тупых и жизнерадостных крестьян.
- Так это лучшее мясо, - ухмыляясь, уверил возница. - Спелое, с гнильцой. Подземь положишь, к утру достаешь...
Ричард морщился, а холмич шумно втягивал носом воздух, изображая, как с наслаждением нюхает поспелую мякоту с налетной зеленью и приторно-сладким духом. Что касается шкур, земляне так и ходили, в лоскутном.
- Тьфу ты, - не выдержал рэйнджер. - Чтоб вы подземь провалились, крысы.
- Не серчай, серебряный господин, - позвал его старший из холмичей, идущий следом. Это был мужик лет чуть больше пятидесяти, с такой широкой и ровной грудной клеткой, что казалось, на ней можно колья тесать или ткани кроить. - Мы и так в земле живем. Оттого чистоплюям вроде тебя и не по душе. Но ты не волчься, ты лучше нас. И живешь лучше, и сам лучше. Мы это знаем. Но мы ведь... не от хорошей жизни провоняли.
- Отож, - согласился третий бородач. - Подневольные мы, господин белорук.
Ричарда никто в здравом уме не назвал бы чистоплюем и белоруком. Весь пропитанный пылью дорог, он соблюдал чистоту, но никогда не чурался грязи. Залечь на полдня в засаду, ползти сквозь непролазный бурелом, ставить силки и капканы, выпотрошить дичь и прирезать врага, обагрив руки кровью, взобраться на скалу, чтобы стрелять оттуда лежа, обвязаться ветками и слиться с подлеском - чего только он ни делал. Густые, кустистые брови и мрачные, глубоко посаженные глаза, неровные космы, обрезанные охотничьим ножом и уже отросшие, мрачный прищур и прикус, ухмылка человека, знавшего цену пустым словам - все, кроме на удивление грамотной и складной речи, выдавало в нем выходца из низов, далекого от всякой изнеженности и любых привилегий. Серебряная бирка по сути и была единственной красивой вещью, что он с гордостью носил.
Вот кто действительно был чисторуки в ханте Лисов, так это Винсент и Кел. Причем светловолосый не отказывался работать и любил что-то сделать своими руками, но при этом имел сильную склонность к чуть ли не ежедневной бане, большим чистым полотенцам, черепаховому гребню и прочим дорогим вещам, к проглаженной и прогретой лавандовым паром изысканной нижней одежде. Он даже пользовал купленный у модистки маникюрный набор - в отличие от Алейны, которая в силу юности и неотъемлемой пока красоты не придавала красе ногтей ровно никакого внимания; обкусанные, потрепанные и все в растительных пятнах, ее пальчики все равно хотелось взять в руки и бережно целовать. И Анны, для которой уход за ногтями давно стал несбыточной и бессмысленной мечтой, ведь после любой драки ее пальцы походили на встопорщенных мальчишек, покрытых ссадинами, грязью и немного в крови. Какой уж тут маникюр.
Винсент же по брезгливости мог дать фору целой семье аристократов, и вкупе с полнейшим уходом в несознанку и отказом делать своими руками хоть что-то, представлял собой эталонного белоручку и чистоплюя.
Но даже так, получалось и вправду: тертые, жилистые и смуглые руки рэйнджера ближе к рукам Винсента и Кела - чем к заскорузлым, ржаво-черным хватам землян. От которых, если присмотреться, передергивает. Кажется, что еще немного, вот-вот, и закопошатся в их потрескавшейся, прочерневшей кожище маленький жучки да червячки.
Поэтому Ричард смолчал и просто кивнул старшему.
- Да и прибудем скоро, - старший теребил бороду. - Пора о деле уже. Меня Свищур звать.
Борода у него была самая большая и ухоженная, что значило, он дольше остальных присутствующих живет в Землеце. Потому что высланным по приезду брили все тело из-за мясоедной плесени - если не сбрить, она селилась в волосах, въедалась в кожу и принималась выедать плоть. От въевшейся мясоедки даже очищение Матери не помогало, только огонь, но мало кто переживет ожоги по всему черепу. А в волосах, отросших в Землеце, мясоедка уже не приживалась, они росли от местной еды, пропитанные силой земли, которая, видимо, давала к плесени естественный иммунитет. Вот всех и брили, задержись они в Землеце больше чем на пару дней.
Лисы бы в жизни туда не поехали, обогнув поселение с осторожностью, по кривой стороне как минимум на лунн. Но контракт есть контракт, так что придется.
- О каком деле, многоуважаемый Свищур? - слегка удивился Кел. - Мы к вам и так по делу прибыли. По поручению вашего холмовладельца, Вильяма Гвента. Ясно?
- Конечно ясно, как не ясно. Это ваше с ним дело. А наше-то дело, другое есть.
- Вы что, ханту нанять хотите? - не поверил своим ушам светловолосый.
'Чем расплачиваться будут, навозом, глиной, дерном?' брезгливо сморщился серый маг, который сквозь дрему все равно внимательно слушал.
- Нанять, не нанять, - пожал здоровенными плечами холмич. - Не моего ума дела, с золтысом порешаете. Когда откушаем да выпьем.
- Ну рассказывай, - кивнул Ричард.
- Дети у нас, под сглаз попали, под проклятие, - ответил старший и вновь замолчал, отдыхая от тяжелой речи. - Все разом.
Опять умолк. Из них приходилось каждую фразу пинками вытаскивать.
- Что за проклятие?
- Спят круглые сутки.
Пауза.
- Не слышат ничего, не чуют. Не просыпаются.
Интерлюдия.
- Ходят с открытыми глазами.
Промежуточек.
- Да и глаза ихие стали черные, как тьма.
Ну привет, приехали. Все сразу напряглись.
- Алейна! Давай сюда.
Землец был порченой землей, зоной искажения, и как полагалось, из тьмы веков вырастали обелиски, окружившие эту землю кольцом. Привратной силы в них не было, ходи кто угодно туда-сюда, но они ограждали искажение, чтоб не разрасталось. И упреждали беспечного странника: дальше ни ногой.
В день катаклизма, семьсот лет назад, выплеск хаоса создал в случайном месте исток силы тверди. Но не простой, строгий и неколебимый, который бы так порадовал гремлинов, детей земли. А искаженный, смешанный с энергией жизни и воды. Сразу три стихии сплелись в одном месте, и много лет земля пузырилась тут без всякого присмотра. Ступи на нее, и увидишь странное: рыхлые камни вырастают из-под земли как гигантские овальные грибы размером с дома, растут и умирают, как живые. Живые камни тверды и вместе с тем рыхлы: поддаются нажиму пальцев, но с трудом отобьешь кусок даже киркой. Земля вокруг них вздыхает под ногами, пружинит, как густой и единый покров мха...
Минуло почти столетие, и на Ничейные земли пришли Изгнатели. Орден спасал человечество, очищал регион за регионом от выплесков и пузырей хаоса, от проклятых, искаженных зон. И от чудовищ, порожденных ими. Изгнатели навели порядок: оградили двойным кольцом Руинделл, страшный проклятый город, который целиком поглотил радужный пузырь. Восстановили брошенные после катаклизма Сторожевые башни и заново устроили присмотр за жизнью древних Холмов. Уничтожили тех, кто за прошедшие столетия выбрался из захоронений, и особо страшных тварей, которые завелись сами по себе, под воздействием магии Холмов. Возобновили транзитное поселение на перекрестке четырех торговых трактов - на его месте и вырос теперь Мэннивей. Двадцать пять лет Изгнатели методично очищали Ничейные земли. В самих землях не было ценности, все делалось ради поддержания торговых трактов пригодными к путешествию, и, главное, чтобы не оставлять без присмотра древние Холмы. Чтобы никто из древних владык не выбрался из заточения.
Землец заселили сорок шесть лет назад, в те годы, когда Мэннивей еще не был повсюду известен, но уже буйно расцветал. А началось все еще десятком лет до того - когда у старых и влиятельных преступных кланов из окрестных королевств затлела под ногами земля.
Хотя нет, любимый читатель, все началось значительно раньше. Сделаем еще один шаг назад, и пусть это будет большой, бесстрашный шаг.
Три империи попрали мир. Они одержали верх в войне, которую смертные вели с самого появления на свет: победили болезни и голод. Они приручили пространство: в руке у каждого поблескивает печать портала, и путь из дома во двор отныне длиннее, чем на другой континент. Они истребили разлагающую бедность, но оставили богатство, для достижения которого нужно работать в поте лица. А тем, кто делает мир богаче, чем себя, даровали бессмертие. Достижения магии и науки затмили мечты; легенды древности с каждым годом бледнеют, колоссы прошлого становятся меньше с каждым шагом здесь и сейчас. Единственное что бросает тень на блистающую мощь трех империй - огромные тени их собственных летающих городов и крепостей. Люди правят миром, а боги правят людьми, вместе они пришли к небывалому величию. Тот век нельзя назвать золотым, потому что золото перестало быть ценным. То время называют эпохой Богов и Империй, а еще Веком Совершенства.
Говорят, после долгих завоеваний и полного передела мира, когда три империи воцарились над большей частью континента, стало так хорошо жить, что даже тюрьмы были упразднены: в них некого стало сажать. Говорят, преступления встречались редко, как вспышки молний в далекой грозе: изредка глухо рокочет и сверкает в отдалении, но вряд ли когда-нибудь в жизни столкнется с тобой. В это трудно поверить, ведь счастье и достаток не изменят человеческой натуры. Но утверждают, что было именно так.