Словосочетание «Внутреннее святилище» едва ли описывает комнату, которую я делила с Бернадеттой. Люди приходили и уходили в любое время дня и допоздна ночью. Они приходили одолжить книги или диски, принести угощение, или книги, или диски, или одежду. (Большая часть моей новой одежды была «подвергнута стрессу» Бернадеттой, дабы придать нарядам крутизны, и теперь они пользовались большим спросом.) Большинство наших посетителей составляли студенты Хиллхауса, но попадались и студенты из других колледжей, и просто бродяги, скитавшиеся от города к городу, от кампуса к кампусу по всей Америке. Для самопровозглашенного изгоя Бернадетта была очень популярна.
По ее словам, дома, в Луизиане, у нее остался молодой человек. Он не звонил и не навещал ее, но она показывала мне его фотографию: худощавый, бритый наголо парень с пирсингом на бровях протягивал руку в объектив, словно прося о чем-то.
Время от времени появлялся Уолкер и обычно спрашивал, не хочу ли я с ним позаниматься. Это означало, что мы с ним шли через весь кампус и находили тихое местечко в библиотеке. По пути мы разговаривали о том, где жили раньше (он был родом из Северной Каролины, и его акцент казался мне сексуальным), и о том, где бы нам хотелось побывать (мы оба хотели поездить по Европе; Уолкеру особенно хотелось попасть в Прагу, откуда был родом его дед).
Однажды вечером Уолкер играл мне на гитаре. Это была потрепанная акустика, но играл он, на мой взгляд, неплохо. Тогда он впервые сказал мне, что я красивая. Слово мерцало серебром, пересекая пространство между нами, и, когда оно коснулось меня, я почувствовала, что начинаю светиться от комплимента.
Учились ли мы? Нечасто. Мы ходили на занятия и выполняли задания, не особенно задумываясь о них. Для меня здешний учебный процесс был куда проще, чем папины уроки.
Танцы и барабанные круги устраивались в Хиллхаусе регулярно. Равно как и поэтические чтения и костры. Кальян и выпивка были популярными способами отдыха, но Бернадетта сказала, что в государственных колледжах они распространены куда больше. Она не прибегала ни к тому ни к другому.
— Слишком банально, — говорила она.
Время от времени Бернадетта уставала от постоянной активности, захлопывала дверь и запирала на ключ. Затем вынимала из стола колоду карт Таро и предлагала позаплетать мне волосы.
Раскладывая карты, Бернадетта всегда представляла меня Рыцарем Чаш, потому что, по ее словам, я в профиль походила на него. Когда она в последний раз раскидывала для меня карты, Рыцарь оказался покрыт десяткой Мечей, что она интерпретировала как несчастье, боль, возможно, смерть любимого человека. В непосредственной близости лежала четверка Мечей, что, по ее словам, означало одиночество, выздоровление или изгнание.
— Это не карта смерти, хотя выглядит она именно так, — пояснила она.
На карте был изображен лежащий на саркофаге рыцарь с молитвенно сложенными ладонями.
— Здорово, — проворчала я.
Меня подмывало полностью отмахнуться от ее толкований, но я не стала. Я припомнила, как папа рассказывал о юнгианской концепции синхронности — в противовес причинности. Синхронность обнаруживает закономерности и смыслы в кажущихся совпадениях, и в случае с Таро можно утверждать, что психическое и умственное состояние субъекта отражается в выборе карт и их интерпретации.
Боялась ли я несчастий, одиночества, болезни, изгнания? Разумеется. Это повседневные страхи большинства вампиров и многих людей.
Что до причесывания, то легкие прикосновения ее рук к моим волосам напоминали мне о матери, и я старалась вежливо отказываться. (Я звонила мае дважды, и оба раза разговор выходил натянутый, только напоминая нам, как сильно мы друг по другу скучаем. Я решила лучше не звонить.)
Иногда по вечерам Бернадетта читала вслух свои стихи, где обычно говорилось о смерти. Ее вилланель[10] про то, как она видела своего отца в гробу, выбила меня из колеи, особенно потому, что я знала, что он жив и явно здоров.
Она читала вслух новый сонет. Начинался он словами:
В этот момент у меня зазвонил мобильник. Я вылетела за дверь и говорила уже в коридоре.
— Привет, Ари, — раздался голос Осени. — Не хочешь сходить в торговый центр?
— Привет. Я уже не живу в Сассе.
Я рассказала ей, что поступила в колледж, а она сказала, что и не догадывалась, что мне уже пора. О Хиллхаусе она никогда не слышала.
— Это маленький колледж в Джорджии, — сказала я. — Здесь красиво.
— Может, я к тебе приеду, — сказала она. — Мне вернули права, и, похоже, я получу Джессову машину.
— Он ее отдает?
— Он в десантники намылился, — сообщила она. — А ты не знала?
— Я там больше не живу, — повторила я.
— Я думала, он тебе звонил. — В голосе Осени послышалось смущение. — Я давала ему твой телефон.
— А почему он поступает в десант? — Я не могла представить Джесса в форме.
— Ну, подраться он всегда любил. К тому же ему самое время убраться из города.
Она сказала, что полиция и ФБР оставили его в покое, но Мистина мама завела привычку таскаться за ним повсюду и задавать вопросы. Что-что, а это я легко могла себе представить.
— О Мисти новости есть?
— Глухо. Как сквозь землю провалилась. — Осень закашлялась, и я подумала, не продолжает ли она курить. — У тебя найдется для меня койка, если я приеду?
Я заколебалась с ответом. Хиллхаус был для меня все еще внове, и я не знала, понравится ли здесь Осени… нет, если честно, я сомневалась, впишется ли она сюда. Затем мне стало совестно. С пропажей Мисти я осталась для Осени самым близким к понятию «друг» существом.
— Лучше прихвати спальник, — сказала я. — Так поступает большинство гостей.
ГЛАВА 11
Вечером накануне нашего полевого выезда на болото Окифиноки Уолкер давал представление.
Как и большинство мероприятий в Хиллхаусе, выступление проходило в старом здании театра возле спортивного зала. В театре пахло можжевельником и древесным дымом, и от этих ароматов жесткие металлические стулья казались вполне терпимыми. Мы с Бернадеттой сидели во втором ряду. Мы пришли пораньше, но первый ряд оказался уже весь занят.
Сидевший передо мной парень обернулся — это оказался Ричард, президент клуба соцэкологии. (Помимо время от времени циркулировавших по кампусу памфлетов, где осуждалась либеральная политика, клуб соцэкологии особой активности не проявлял.) На американской политике он тоже сидел передо мной. Я привыкла к виду его затылка: короткие светлые волосы у него лежали плотными завитками и грозили взорваться, если позволить им отрасти чуть длиннее.
— Эй, Бернадетта, — обратился он к моей соседке, — почему вампиров не приглашают на вечеринки?
Сердце у меня подпрыгнуло. Он что, узнал про меня?
— Заткнись, Ричард, — презрительно фыркнула Бернадетта.
— Ты должна знать. Потому что от них горло болит! — Тон у него был ликующий, и только тут я сообразила, что он отпустил в адрес Бернадетты шутку. При ее крашенных в черный цвет волосах и бледной коже, она куда больше походила на стереотипного вампира, чем я.
— А какой у вампиров… пардон, у тебя любимый способ передвижения?
— Заткнись, Ричард!
— Кровеносный сосуд!
Мыс Бернадеттой даже не улыбнулись, но девушка рядом с Ричардом хихикала не переставая.
— Где вампиры держат свои сбережения? В банках крови!
— Заткнись, Ричард!
Я была счастлива, когда на сцену вышел мой одногруппник по литературному курсу и начал бить в большой африканский барабан. Ричард отвернулся, довольный тем, что ему удалось нас достать. Он жаждал внимания и добивался его любыми средствами. Бернадетта, указав мне на него глазами, презрительно покачала головой.
На сцену под барабанный бой вышел Уолкер. В джинсах и фланелевой рубашке — ни плаща, ни расшитого блестками костюма. Его волосы и кожа сияли в свете рампы.
— Добро пожаловать, — произнес он, — в страну уклончивых искусств.
Первые фокусы с куриными яйцами впечатлили меня больше, чем некоторые из последующих, более сложных, поскольку их магия была в некотором смысле настоящей. На столе посередине сцены зажгли бунзеновскую горелку, и Уолкер при помощи щипцов водил яйцом по пламени, пока оно не почернело. Затем он опустил яйцо в миску с водой, и оно вдруг сделалось переливчатым, почти серебряным.
Я понимала, что изменение цвета обусловлено какой-то химической реакцией. Но волшебным этот фокус делала история, которую Уолкер рассказывал в процессе.
— Тысячи лет волшебники совершенствовали искусство ясновидения — так еще называют заглядывание в магический кристалл, дабы прочесть в отражающей поверхности будущее. Кристаллы связывают наш приземленный мир с тем, что лежит за ним. В миг, когда мы смотрим в кристалл, время растворяется. Наше внутреннее «я» успокаивается. Наш дух соединяется со светом Вселенной, возвращая нам чистоту и прозрачность.
Бедные волшебники вроде меня не могут себе позволить купить хрустальный шар, поэтому мы делаем их сами, из яиц.
Когда превращение закончилось, он пригласил кого-нибудь из зрителей подняться на сцену и заглянуть в чашу с водой. Вызвался Ричард.
— Еще желающие есть? — спросил Уолкер.
— Я сделаю это. — Бернадетта вскочила тут же.
— Это не честно, — сказал Ричард, а она, проходя мимо, бросила ему: «Заткнись!»
— Расслабься и дыши глубоко, — велел Уолкер Бернадетте. — Вглядись в серебряный шар и скажи мне, что ты видишь.
— Я вижу отражение пламени свечи.
В театре было так тихо, что я слышала дыхание ребят, сидевших по бокам от меня.
— Постарайся расфокусировать зрение. — Голос Уолкера звучал мягко, с легким северокаролинским оттенком в окончаниях слов. — Постарайся увидеть образующийся внутри кристалла туман.
— Это яйцо, — сказал Ричард, но на него зашикали.
— Я вижу его, — сказала Бернадетта. — Это как дым на поверхности.
— Позволь дыму расти, пока он не заслонит собой все. — Уолкер сделал знак барабанщику, и тот начал отбивать медленный, раскачивающий ритм.
— Я не вижу ничего, кроме него. — В черной блузке и джинсах, с длинными волосами, легшими по сторонам чаши, когда она наклонилась, Бернадетта казалась существом из иного времени, иного мира.
— А теперь сфокусируй глаза. — Лицо Уолкера, напряженное и серьезное, было так красиво, что на него почти невозможно было смотреть. — Когда дым рассеется, скажи нам, что ты видишь.
— Я вижу… — Бернадетта замялась. — Это похоже на… это череп.
— Разумеется, — подал голос Ричард. — Она же вампир. Она ничего, кроме смерти, не видит.
Но никто, кроме меня, его не слушал.
— Я правда его видела, — прошептала Бернадетта. Она вернулась на свое место, и волшебное представление продолжалось.
Уолкер показал несколько фокусов с платками и монетами, которые множились благодаря рукавам его рубашки, сопровождая демонстрацию рассказами о древней Индии и Тибете и традициях магии. С помощью черных ниток (может, только я их и видела?) он передвигал по столу глиняные миски; он называл их вавилонскими чашами демонов, поясняя, что в древности их ставили по углам домов, чтобы ловить демонов. Позже я выяснила, что он рассказывал правду и что чаши также использовались, чтобы наловить побольше демонов и выпустить на чьего-нибудь врага.
Интересно, что бы сказал Уолкер, поведай я ему, что видела настоящего демона? Словно услышав мои мысли, он поднял глаза от работы и подмигнул мне. Затем он превратил кусок угля в алмаз. Я перестала следить за нитками и ловкостью рук и позволила себе поддаться очарованию. На миг я представила себя ассистенткой фокусника, одетой в свой костюм из метаматериала, становящейся невидимой, когда того требует фокус, оставляя волшебника пожинать лавры. Но как отреагирует Уолкер, узнав, на что я способна… нет, узнав, что я такое? Перепугается, скорее всего.
Для последнего фокуса ему понадобился здоровенный чемодан и помощь Джейси, студентки, примечательной тем, что была ниже всех в кампусе. Будучи меньше пяти футов ростом, она проворно запрыгнула в чемодан, оставив снаружи толстые светлые косы.
Уолкер заправил косы в чемодан, затем опустил и защелкнул крышку.
— Джейси вызвалась подвергнуться исчезновению, — объявил он. — Она полностью сознает потенциально смертельный физический риск. — Он начал произносить нараспев бессмысленные слова, в процессе трижды постучав по крышке чемодана веткой дерева, которую называл жезлом друида.
Разумеется, когда он открыл чемодан, там оказалось пусто. Я решила, что там двойное дно и что, когда он его закроет и постучит снова, Джейси вернется на место.
Но когда Уолкер поднял крышку, чемодан оказался пуст.
— Попробуем еще раз, — с тревогой в голосе сказал он. Интересно, он притворяется?
Он закрыл крышку, пробормотал какую-то нелепицу, постучал жезлом. Открыл чемодан. Пусто.
— Ты напортачил, Уолкер, — раздался голос Джейси из задней части зала, и все повернулись к ней. Теперь мне стало ясно, что они с Уолкером просто прикидывались.
— Значит, в сцене есть люк? — шепнула Бернадетта.
Но я не ответила. В проходе за спиной у Джейси кое-кто стоял.
Осень приехала.
— Я как бросила курить, так и растолстела.
Осень сидела на полу в общей комнате, обдирая пластиковую упаковку с кекса. Она заехала на бензоколонку и накупила всякого фастфуда, который разложила на полу, будто на пикнике.
Я не люблю сладкое, но Бернадетта взяла шоколадное пирожное с орехами и штучку под названием «твинки».
— Ты не толстая, — сказала я.
По сравнению с нашей последней встречей Осень поправилась максимум фунтов на десять. У нее чуть округлились лицо и бедра. Я почувствовала укол совести, словно я была в ответе за ее полноту. Но разве отказ от курения не стоит нескольких лишних фунтов?
Дабы не отрываться от коллектива, я потянулась за пакетиком чипсов.
Мы оставили Уолкера в окружении толпы поклонников, и теперь я гадала, с кем он сейчас разговаривает.
— Мечтательный взгляд, — заметила Бернадетта, глянув на меня. — Кто-то втюрился.
Неужели это настолько очевидно?
— Откуда ты знаешь? — Отрицать не имело смысла — Бернадетта была слишком наблюдательна.
— Каждый раз, когда ты смотришь на Уолкера, у тебя глаза делаются масленые. — Бернадетта откусила кусочек «твинки» и помахала у меня перед носом его сливочной серединкой. — Вроде этого.
— Уолкер — это фокусник? — Осень стряхнула глазурь с коленей джинсов. — Значит, мой брат тебе больше не нравится?
Мне этот разговор был совершенно ни к чему.
— Как поживает Чип? — спросила я.
— Мы разбежались. — Осень потянулась за шоколадно-ореховым пирожным в пластиковой упаковке. — Он мне изменял, — пояснила она непринужденным тоном. — Я понимаю, чем тебе так нравится этот Уолкер. Он такой душка. — В слове «душка» она ухитрилась выделить три слога.
Тут они с Бернадеттой рассмеялись, и я не могла взять в толк почему, пока Бернадетта не успокоилась настолько, чтобы сказать:
— Ари, ты бы видела свое лицо, когда она это сказала!
— По-моему, она еще девственница, — сказала Осень Бернадетте, а та ответила:
— Исключено, — и обернулась ко мне: — Что, правда?
Я зачерпнула горсть чипсов.
— Не ваше дело.
Но сознание того, что они-то нет, заставило меня почувствовать себя юной и наивной, в очередной раз чужой в их мире.
Осень с Бернадеттой проболтали допоздна. Я в основном слушала, удивляясь, как быстро у них нашлись общие темы. В комнате горела только моя фарфоровая лампа, освещая птичек, но оставляя наши лица в тени.
Бернадетта говорила о завтрашнем выезде.