И поэтому, когда Нейл Камерон пригласил меня на танец, я с радостью пошла с ним. Мы танцевали под быструю музыку, потом под медленную. С первого мгновения танца мы почувствовали друг друга. Я украдкой поглядывала на его лицо, профиль и глубоко посаженные глаза.
— В танце вы двигаетесь, как кошка, — сказал он. — Грациозно без усилий.
— Вы флиртуете со мной?
— Немножко. Вы не против?
— Думаю, нет.
Я была более чем не против. В голове у меня теснились разноцветные наречия: жемчужное «чудесно», гранатово-красное «божественно», сапфировое «завораживающе» — все эти слова я при нормальных обстоятельствах не употребляла. Спасибо мае, что научила меня танцевать, — но это ничем не напоминало наши осторожные шаги по казенному полу аэропорта. У меня в мыслях мы с Камероном не танцевали медленный танец — мы кружились и парили в ночном небе.
Он улыбнулся мне, и я слишком поздно спохватилась, что надо блокировать мысли. Внезапно я почувствовала себя неуклюжей и наивной.
Но ближе к концу танца произошло нечто странное, нечто, чему я в то время не знала названия. Во мне изнутри поднялась волна могучей энергии и передалась ему. Чувство было похоже на то, что я испытала, когда первый раз целовалась с Уолкером, но куда сильнее. Некоторое время спустя мае объяснила мне, что я пережила то, что французы называют coup de foudre — термин, вольно переводимый как «вспышка молнии», «гром среди ясного неба» или «любовь с первого взгляда». И по сей день я не знаю, какой из них больше сюда подходит.
Камерон перестал танцевать и уставился на меня, а я в ответ смотрела в его темно-синие глаза.
— Как звездчатые сапфиры, — услышала я собственный голос, но он, похоже, не слышал.
Музыка смолкла, и мы отстранились друг от друга. Подошли трое сторонников партии и увели Камерона, но он оглянулся на меня через плечо и одними губами произнес «позже». Я глубоко вздохнула и оглядела зал.
И снова увидела его: Малкольм сидел возле стойки бара, откинув голову, и смеялся. Я отвела глаза, притворившись, что не увидела его.
Но когда спустя несколько минут Малкольм покинул прием, я решила последовать за ним. Камерон стоял у бара, окруженный поклонниками. Уолкер склонился над чашей с пуншем, заново наполняя стакан. Я решила не трудиться сообщать кому бы то ни было, что ухожу.
Малкольм шагал широко, пальто его хлопало полами на ветру. Я сделалась невидимой и побежала, чтобы догнать его. За полквартала до него я перешла на шаг и всю дорогу придумывала, как заставить его сообщить то, что мне нужно было узнать. Наконец у меня родился план. В последнюю нашу встречу в Сарасоте он пытался убедить моего отца присоединиться к нему в исследовании и разработке нового типа искусственной крови. Я могла притвориться заинтересованной в данном исследовании и предложить свое посредничество, чтобы вовлечь в него папу. План мог сработать, думалось мне, — если только Малкольм не в курсе, что отец слишком болен, чтобы работать. Если только не Малкольм причина его болезни.
Маршрут был иной, но пункт назначения тот же, что и прошлой ночью: мы пришли к увитому лозой дому возле площади Оглторпа. Фонарики по бокам от двери мерцали. Малкольм вошел, прежде чем я успела догнать его. Нет, честно говоря, в последние несколько минут я отстала, испугавшись и усомнившись. Моя стратегия внезапно показалась мне глупой. Как я могла надеяться одурачить его?
Я стояла под виргинским дубом, укрытая свисающим с него пологом испанского мха, и ждала, пока меня посетит идея. По Йорк-стрит в мою сторону двигались две девочки-подростка, обе с воткнутыми в уши наушниками от плееров. Они прошли так близко от меня, что я уловила запахи их лосьонов для тела: лимонный у одной и ванильный у второй. Когда они свернули на ведущую к дому дорожку, я пристроилась сзади и, когда они открыли дверь, вошла сразу вслед за ними.
Девочки прошли через слабо освещенную прихожую и направились и изгибавшемуся дугой лестничному маршу. Я задержалась ровно настолько, чтобы сообразить, где нахожусь, — впереди маячил длинный коридор, в который выходило несколько дверей, — и последовала за ними. Наверху от лестницы отходил еще один коридор. Они уже прошли его наполовину и открывали дверь.
Когда они вошли внутрь, я бесшумно двинулась по коридору. Они оставили дверь приоткрытой, и я разглядела внутри ряды аккуратно застеленных коек, двадцать или больше. Девочки вынули наушники и начали раздеваться.
Я вернулась по собственным следам, по пути заглянув еще в две комнаты, где двери оказались открыты. В одной было слишком темно, но в другой на койках лежали пятеро мальчиков-подростков. Они не спали, но никто не разговаривал.
По-видимому, здание представляло собой нечто вроде пансиона. Я спустилась по лестнице. Освещение было слишком тусклое, чтобы подробно рассмотреть развешанные по стенам произведения искусства, но одно оказалось копией картины, висевшей некогда в нашем доме в Саратога-Спрингс: натюрморт с тюльпаном, песочными часами и человеческим черепом, называвшийся «Memento mori». Когда мы разбирали склад, мае оставила его, сказав, что он действует на нее угнетающе.
Двигаясь почти в полной темноте по нижнему коридору, я разглядела большую гостиную, столовую с пятью длинными столами и рядами стульев и комнату, где стены закрывали книжные полки. Поддавшись порыву, я вошла.
Свет в комнате был только от уличных фонарей снаружи, пропущенный через плотные занавеси. Я приподняла одну из них на несколько дюймов и в более ярком свете увидела на стене карту континентальной части США, разрисованную кругами и утыканную пучками булавок. Один пучок, как я заметила, располагался вокруг Хомосасса-Спрингс, еще один, поменьше, находился в Южной Джорджии. Саванна была отмечена кругом, равно как и Дайтона-Бич, Вашингтон, Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес и десятки других городов.
На столе рядом с каталожным шкафом были сложены бумаги и небольшие карточки. Я скомкала портьеру и заткнула ее за привинченный к оконной раме крюк, затем направилась к столу. Карточки оказались пусты. Рядом лежали листы бумаги — бланки поддержки, которые мы подписывали накануне вечером.
Я как раз вытягивала ящик из каталожного шкафа, когда почувствовала за спиной движение. Я обернулась и застыла.
Малкольм закрыл за собой дверь, запер ее на ключ и опустил его в карман.
— Выходи, выходи, где бы ты ни пряталась. — Он наполовину пропел эти слова.
Он направлялся ко мне. Свет уличных фонарей мерцал на его светлых волосах. Он шел медленно, но уверенно, словно видел меня. Я сделала несколько шагов вправо.
Малкольм изменил курс на несколько шагов влево.
— В чем дело, язык проглотила?
Я метнулась вправо, едва не полетев через библиотечную лесенку. С каждым моим движением он менял направление и оказывался прямо передо мной. Я отступила назад, к книжным полкам.
— Знаешь старую поговорку? — Он был уже меньше чем в двух футах от меня. Затем прянул вперед. — Любопытство кошку, — правой рукой он схватил мой талисман и резко дернул, — сгубило.
Я попыталась отстраниться, но он был куда сильнее меня. Шелковый шнурок врезался мне в шею, заставив утратить сосредоточенность. Я почувствовала, что становлюсь видимой.
Малкольм взглянул на копию Бастет, затем на меня. В лице его не было удивления.
— Как мило с твоей стороны заглянуть ко мне, — произнес он и отпустил талисман.
Я потерла шею.
— Поболтаем? — предложил он.
В центре комнаты друг напротив друга стояли два дивана. Он сел на один. Я не тронулась с места. Я подумала, как глупо было с моей стороны не сообразить, что талисман виден. Он сделался частью меня, такой привычной, что я его практически не замечала.
— Не брани себя понапрасну. — Малкольм откинулся на спинку дивана, совершенно расслабленный. — В доме установлена обширная система безопасности. Будь ты даже полностью невидима, инфракрасные датчики засекли бы твое присутствие.
Я тут же заблокировала свои мысли.
— Вот это больше на тебя похоже. — Он сложил руки на груди. — У нас лучше получается быть врагами, чем друзьями. По правде говоря, жаль. — Он говорил с легким британским акцентом, вероятно приобретенным во время их с папой аспирантуры в Кембридже. — Но я тебе друг, Ариэлла, и больший, чем ты думаешь.
— Правильно. И папин тоже. Потому-то ты и пытался убить нас.
— Убить вас? — Он вздохнул. — С точностью до наоборот. Я спас вам обоим жизнь, и не раз.
В нашу встречу в Сарасоте он рассказал, как спас меня, когда я была маленькая. Он сказал, что унес меня на безопасное расстояние, когда дом в Саратога-Спрингс вспыхнул. Этот пожар — первое, что я помню. Пожар — но не спасителя.
Сейчас я думала о другом пожаре, и он пустил меня в свои мысли: в ту ночь в Сарасоте, когда на нас несся ураган, он пришел к папе на съемную квартиру (в многоэтажном комплексе под нелепым названием «Ксанаду»). Он намеревался в последний раз попробовать поговорить с отцом о деле, прежде чем отказаться от идеи научного сотрудничества с ним. На парковке он увидел Денниса, бывшего папиного ассистента, выгружающего из машины канистру — какой-то необходимый для исследований химикат, как он сначала подумал. Но мысли Денниса переполняло чувство вины и замешательство.
Деннис внес канистру в лифт, и Малкольм последовал за ним, сделавшись невидимым. Когда Деннис вошел в квартиру, Малкольм тоже вошел, обойдя канистру и усевшись на стул в кухне.
— Рафаэль спал, и ты тоже, — говорил он. — Я проверил. Но когда я вернулся в кухню, я учуял запах дыма. Деннис открыл канистру и поджег пары. Я спросил его, какого черта он пытается сделать, а он только повторял, что у него не было выбора. Из его бормотания я понял, что он принял меня за бога: поскольку он не мог меня видеть, то вообразил, что какое-то бессмертное существо явилось с ним познакомиться. Я ударил его — в основном, чтобы заставить заткнуться. Тем временем пламя занялось, и дым сделался гуще. Я ощутил признаки угорания.
Я переключился на тушение огня. Огнетушителя не оказалось. Я наполнил чайник в кухонной раковине и вылил на канистру, чтобы предотвратить взрыв. В этот момент твой отец и вошел на кухню, задыхаясь от кашля. Думаю, он меня даже не видел.
К этому моменту я уже сидела на диване напротив него. Он остановился перевести дух. Каждое произносимое им слово звучало искренне, неотрепетированно.
— А дальше?
— Не помню. — Он потер глаза. — Я проснулся один в карете «скорой помощи». Я знал, что не хочу там находиться. Когда они остановились, я выбрался.
— Но разве ты не пострадал? — Теперь мне был виден только его силуэт и блеск его волос.
— Да, я наглотался дыма. Но я сильный. Я быстро прихожу в норму. Твой отец со своей диетой из тоников и коровьей крови с искусственными добавками… — Он покачал головой. — Он оказался более уязвим. Настоящую вещь ничем не заменишь.
Мне не хотелось думать о гастрономических предпочтениях Малкольма.
— Что сталось с Деннисом?
— Очевидно, ушел, пока я пытался погасить огонь. Должно быть, так, поскольку, когда я подергал дверь, она оказалась заперта снаружи.
Теперь у меня был полный доступ к его мыслям. Если только он не великолепный лжец, способный лгать равно и мне, и себе, то он говорил правду. Однако часть меня колебалась. Все-таки он убил мою лучшую подругу.
— Я убил ее, чтобы защитить вас с отцом. — Он понизил голос почти до шепота. — Она поняла, что вы вампиры, и собиралась выдать вас. Почему ты не можешь в это поверить?
Я подняла руку. Если в сказке есть разбойник, очень сложно переписать его в друзья, почти так же трудно, как переделать его в герои.
— В другой раз расскажешь, — сказала я. — По-моему, в меня сегодня больше не влезет.
Он подался вперед, и падавший из окна свет озарил половину его лица: прищуренный глаз, длинный нос, угол тонких губ.
— Но ты сказала, что тебе нужны ответы. Разве ты не хочешь узнать, что происходит здесь? — Он махнул в сторону настенной карты. — Разве ты не хочешь узнать, что все это значит?
— Не зажечь ли нам свет? — Вид его уполовиненного лица меня нервировал.
Он включил настольную лампу, и вокруг возникла комната: книжные полки, камин, мебель. Теперь и сам он обрел трехмерность. Просто человек — просто вампир, мысленно поправилась я. Не демон и не чудовище.
— Ладно. — Я взглянула на него. — И что же все это значит?
Он поднялся. Подошел к угловому секретеру, вернулся с бутылкой и стаканами. Налил две порции «пикардо» и протянул одну мне. Я поколебалась, потом взяла. Мы выпили.
— Добро пожаловать в «Общество "Н"», — сказал он.
По словам Малкольма, дом на площади Оглторпа являлся региональным форпостом небьюлистов.
— Полагаю, ты в курсе, кто мы такие?
Я припомнила нарисованную мае от руки таблицу.
— Кое-что я знаю. Мама объяснила мне разницу между вампирскими сектами.
— Скорее всего, она поняла неправильно.
Я начала возражать.
— Сара никогда не понимала разницы. — Малкольм откинул волосы со лба. — И Рафаэль тоже. Несомненно, сангвинизм примешивался ко всему, что они тебе говорили. Они нас по одежке судят. Считают, что именно они заботятся о сохранении природных ресурсов, о поддержании земли, но немного делают для того, чтобы это происходило.
— Они стараются…
— Они не готовы сделать так, чтобы это произошло. — У Малкольма не было папиных запретов перебивать. — А мы готовы.
— Я и не знала, что небьюлистам есть до этого дело. — Со слов родителей я усвоила, что небьюлисты — эгоцентричные, безжалостные и аморальные существа. И позволила Малкольму услышать эту мысль.
Он улыбнулся и впервые показался мне красивым.
— Наша озабоченность принимает форму действий, — пояснил он. — Ари, можешь себе представить мир без людей? Подумай секундочку. Куда бы люди ни шли, они везде оставляют за собой пустыню. Они загрязняют почву и атмосферу, океан и дождь. Они рубят деревья и убивают целые виды животных. Я объясняю в самых простых выражениях, но есть и другие, более сложные анализы.
Правда заключается в том, что, окажись завтра люди стерты с лица земли, мир стал бы лучше. В течение, может быть, двадцати тысяч лет все сотворенное человеком исчезнет. Уродливые дома, фабрики и ядерные реакторы, небоскребы и школы — все рассыплется в прах. Воздух, вода и земля очистятся. Все это произойдет само по себе — и даже быстрее, если вампиры помогут восстановительному процессу.
Поначалу его речь казалась такой же неотразимой, как речь Камерона.
— И что же вы предлагаете? — спросила я. — Истребление человеческой расы?
— Разумеется, нет. — Судя по тону, он слегка развеселился, но отнюдь не был шокирован.
Я подумала: «Но истребления вы не исключаете».
Он услышал эту мысль.
— Снова ты мыслишь в критериях сангвинизма. Некогда, признаю, небьюлисты были поборниками такого плана. Но мы развиваемся, как и все разумные существа. Теперь мы сторонники некоей формы просвещенного сосуществования. — Малкольм покрутил жидкость в стакане, и «пикардо» замерцал рубином в свете лампы. — Ты согласна, что дальше так продолжаться не может?
Я медленно кивнула. Все, что я видела и читала о разрушении окружающей среды, ясно говорило о необходимости кардинальных перемен.
— Тогда тебе очевидно, что даже просвещенные смертные делают недостаточно, чтобы повернуть уничтожение экосистемы вспять. Покупать автомобили с гибридным двигателем или энергосберегающие лампочки, конечно, хорошо, но едва ли это поможет устранить проблему.
— Так что вы предлагаете?
Он сцепил пальцы на колене.
— Мы предлагаем более значительную коррекцию человеческого поведения, которая действительно изменит положение дел. Представь себе людей, которые действуют разумно, учитывая долговременные последствия своего поведения. Вообрази смертных, которые заботятся о чем-то помимо своих неотложных потребностей и желаний или выгоды, которые живут экономно и рационально.