– Зря вы отказались. Мороженое – высший класс.
А она сказала:
– Со всей этой кутерьмой я даже не спросила, как тебя зовут.
– Настя, – представилась я. – Анастасия Головина. А вас зовут Альбина Несторовна, я уже слышала.
– Не такая уж я и старая, чтобы звать меня по имени-отчеству, – улыбнулась она. – Можно просто Альбина. Альбина Риберт.
Я полюбопытствовала:
– А Рюрик – он кто?
– Мой водитель и охранник, – ответила Альбина.
– Кажется, он очень добросовестно и ревностно исполняет свои обязанности, – заметила я.
– Да, пожалуй, – согласилась Альбина. – Иногда даже чересчур.
Добросовестный и ревностный исполнитель своих обязанностей вернулся с полным пакетом. Альбина сказала:
– Это тебе.
В пакете были роскошные персики, кулёк с конфетами и двухлитровая упаковка апельсинового сока.
– Мне? – оторопела я.
– Тебе, – подтвердила Альбина с улыбкой. – В качестве компенсации за моральный ущерб.
– А откуда вы знаете, что я люблю персики? – пробормотала я.
Альбина только загадочно улыбалась. Всю дорогу в уголках её губ мне мерещилась эта улыбка изуродованной Джоконды, пока джип наконец не остановился и не настала пора прощаться. Повернувшись спиной к дверце, я чувствовала незрячий взгляд и не ошиблась, обернувшись к машине вновь. Моя рука встретилась с рукой Альбины.
– Настенька... Мне почему-то не верится, что наши пути расходятся навсегда.
Мне тоже не верилось. Я приложила ключ к углублению в электронном замке, и дверь с мелодичным звоном открылась. Рюрик стоял на нижней ступеньке крыльца.
– Альбина Несторовна, моя помощь нужна?
– Нет, жди в машине, – ответила Альбина.
Мне не верилось, что я помогаю едва знакомой слепой женщине подняться по ступенькам до моей квартиры; не верилось, что мне не хочется с ней расставаться, что от доверчивого прикосновения её руки к моему плечу у меня странно сжимается и вздрагивает сердце; не верилось, что я сама хочу, чтобы она переступила порог моей убогой двушки в старой кирпичной «хрущёвке».
Мне не верилось, что на плите закипает чайник, а по моим щекам катятся дурацкие, непонятные слёзы, и вместе с тем мне хорошо – так хорошо, как ещё никогда в жизни не было. Альбина, вытирая пальцами мои мокрые щёки, удивлённо спрашивала:
– Что? Что такое? Почему ты плачешь?
Я плакала оттого, что сердцу было тепло от её непрошеного, самовольного «ты», которого я не разрешала ей говорить мне, но которое было как вспышка света в непроглядном мраке моего странного существования. А ещё вот почему:
– А вы мне снились, Альбина. Я видела вас... Не совсем такую, но это были точно вы. И ещё мне снилась сирень.
На столе стоял букетик ромашек. Рука Альбины случайно задела белые лепестки, замерла, а потом вытащила из стакана одну ромашку. Взяв с блюда персик, она положила их вместе и сказала:
– А мне снились персики и ромашки.
Персик и ромашка, согретые её руками, перешли в мои.
– Так я себе представляю тебя. Это ты. Вот этот пушок на кожице персика – это твой голос. Твои щёки пахнут персиком. А ромашки – это твои глаза.
Такого со мной ещё никогда не было. Обжигающая растерянность струилась в заварочный чайник, разливаясь ароматом зелёного чая и мяты, чуткие пальцы Альбины отщипывали белые лепестки от жёлтой серединки. Я спросила:
– На что вы гадаете?
– Встретимся ли мы снова, – ответила она.
Как вы думаете, что у неё вышло? «Встретимся». Причём мне пришлось поверить ей на слово, потому что она гадала не вслух, а про себя, чуть шевеля губами. Последний лепесток она не стала отрывать, а протянула вместе со стебельком мне, блеснув в улыбке рядом ровных, ухоженных зубов.
– И что это значит? – спросила я.
– Это значит, что ты должна дать мне свой номер телефона, – ответила Альбина.
– А как вы его запишете? – удивилась я. – Вы же... ну, не видите.
– Я запомню, – улыбнулась она. – У меня хорошая память.
Я назвала одиннадцать цифр, а она сразу же на ощупь ловко нажимала соответствующие клавиши на своём телефоне. Потом она нажала кнопку вызова, и в моей сумочке заиграла мелодия звонка.
– Значит, ты меня не обманула, и это действительно твой номер, – сказала Альбина.
– Почему, по-вашему, я должна была вас обмануть? – слегка обиделась я.
Она убрала телефон, помолчала, вертя в пальцах ромашку.
– Ничего... Забудь. Ты не будешь против, если я тебе позвоню?
Я сказала, что не буду против. Я проводила её до машины, а она, прежде чем сесть, дотронулась на прощание до моей руки. А я, хоть и не знала наверняка, что именно у неё выпало на ромашке, зачем-то сжала её пальцы. Это пожатие было почти так же интимно, как близость: ладонь крепко вжимается в ладонь, её кожа плотно соприкасается с моей, и она как будто входит внутрь меня.
Вернувшись, я сама взяла ромашку и погадала. На последний лепесток выпало «встретимся». Взяв телефон, я присвоила высветившемуся на экране последнему пропущенному вызову имя «Альбина».
Вот так мы познакомились.
Утром отец ушёл на работу. Всё как обычно. Он как будто пришёл в себя, перестал пить, «переморщился». Я должна бы вздохнуть с облегчением и наконец отоспаться, но вздоха не получается.
Он ушёл на работу, как обычно. Не зная, что я задумала. Бедный, бедный папа, что он увидит, когда придёт домой…
Я знаю, это подкосит его. Но больше так я не могу.
Не знаю, что со мной. Это какая-то стена, она вокруг меня, и я не могу сквозь неё пробиться, не могу её раздолбить. Я как будто парализована. Я стою на месте и не могу сделать шаг. Это вроде бы просто, все это делают, а я почему-то не могу. Не знаю, что это со мной.
Очевидно, со мной что-то не то. Почему я такая? Не знаю. Не могу найти ответа. А вокруг такое дерьмо, что жить не хочется. Не хочется искать, не хочется строить, не хочется дышать. Вы скажете: струсила. Не буду с этим спорить и что-то доказывать. Я не хочу ничего доказывать, потому что не знаю, что именно нужно доказывать. И нужно ли вообще. Потому что всё равно никто не слушает. Всем плевать.
Кто я? Я никто. Я могла бы стать кем-то, но не вижу смысла. А может, и не могла бы. Потому что что-то не так в моей голове. Всё зависло. Наверно, надо начать с начала. Перезагрузка…
Ника, пожалуйста, не следуй моему примеру. У тебя вполне может что-то получиться. Ты – не я, хоть мы и похожи. Если тебе кто-то скажет, что ты никто и звать тебя никак, ты плюнь этой сволочи в глаза. И живи всем назло. Но если ты последуешь за мной, мы ТАМ обязательно встретимся, и я обещаю, что ТЫ У МЕНЯ ПОЛУЧИШЬ. Только попробуй!
Наверно, вы скажете: вот дура, чего ей не жилось? Она даже и жить-то не начала. Говорите, что хотите. Мне от этого не легче. Из моей жизни получилось какое-то недоразумение, а вернее, вообще ничего не получилось.
Итак, отец ушёл на работу, сейчас девять утра. Я принимаю душ, мою голову, сушу волосы феном, накладываю макияж. Зачем? – спросите вы. Да так. Хочется выглядеть.
Десять утра. Иду в туалет, освобождаюсь от нечистот в моём теле. Надеваю ночную рубашку, открываю кран, набираю в ванну тёплой воды. Пока вода набирается, точу нож. Чтобы кровь не сворачивалась, глотаю пачку таблеток нурофена – это обезболивающее средство, и у него есть свойство разжижать кровь, способствуя кровотечению. Это мне кстати. Кстати ещё и то, что он вызывает у меня сонливость. Надеюсь, будет не так больно и не так страшно.
Ванна набралась. Я стою, глядя в воду. Она ещё прозрачная, но скоро станет красной. И вдруг – телефонный звонок.
Я долго не снимаю трубку, но телефон настойчиво звонит. Интересно, кому я ещё нужна? Я стою с ножом в руке, пока звонки не прекращаются.
Странно, но этот звонок выбил меня из колеи, поколебал мою решимость. Я уже собиралась уйти, но он вдруг прозвучал, а я не сняла трубку, и теперь мне интересно, кто это был. Я не могу уйти, пока не узнаю, кому я понадобилась.
Вода в ванне остывает, а я сижу на кухне и жду, не позвонят ли снова. От нурофена мутится в голове, клонит в сон, слегка подташнивает. Тошнота усиливается, становится нестерпимой, и я больше не могу. Я бегу в ванную и блюю. Не до конца растворившиеся таблетки, не могу сосчитать, сколько. Шесть или семь, а может, пять. Или четыре. В глазах мутится. Я повинуюсь властному приказу организма: избавься от этого. Я пью воду из-под крана, долго пью, пока опять не начинает тошнить. Надавливаю на корень языка, желудок подскакивает и выплёскивает наружу воду вместе с таблетками. Струсила, качает головой Ничто. Да, я струсила, и этим я горжусь.
Звонок пробивается ко мне, как сквозь толстый слой ваты. Я поднимаю трубку, но там длинный гудок, и я соображаю, что звонит сотовый. На подгибающихся ногах я плетусь в комнату. На дисплее телефона высвечивается «Альбина». Припоминаю: мы не виделись неделю, потому что я сказалась больной, но она звонила мне. Но последние три дня я перестала отвечать на звонки. Я выключила телефон. А сегодня утром отец это заметил и включил его снова.
Не знаю, почему, но я всё-таки отвечаю. Язык еле ворочается в моём пересохшем рту.
– Да…
Её голос:
– Настя, это ты?
– Да, Аля, это я…
– Что у тебя с голосом? Тебе плохо?
Я не могу говорить. Оттого, что я вдруг услышала её голос именно сейчас, на глаза наворачиваются слёзы, в горле невыносимо саднит. Безумно хочется плакать. Ведь я люблю её. И она сказала, что тоже любит меня.
– Настенька! Почему ты не отвечаешь на звонки? Я беспокоюсь… Как ты, как себя чувствуешь?
Я говорю правду:
– Паршиво…
– Настя, у тебя голос такой, будто ты после наркоза! Что с тобой?
– Не знаю, наверно, это из-за таблеток…
– Каких таблеток? Господи, малыш, чего ты наглоталась?!
– Да нет, я уже… Уже… – Не могу построить из слов нормальное предложение. То ли слова забыла, то ли грамматику.
– Настенька, жди меня, я буду у тебя через полчаса!
Я хотела сказать, что уже выблевала все или почти все таблетки, но она уже разъединилась. Сердце сжимается от пронзительного: я люблю. Я сижу на кухне на подоконнике, смотрю на слякоть и грязь, на остатки золотого убора на оголяющихся ветках, на суетливо мелькающие по дороге туда и сюда машины, на серое небо, а сердце тепло и мучительно ноет: я люблю. Нож забыт на краю ванны, вода остыла, а я сижу, спасённая, жду и люблю её.
Глава 2
Показав мне в первый день знакомства свои рубцы под тёмными очками, Альбина, по всей вероятности, испытывала меня. Затем было испытание ромашкой и телефоном, которые я успешно прошла, но это было ещё не всё. Через три дня было испытание париком.
В течение всех этих трёх дней я ни на минуту не переставала думать об этом странном происшествии, которое привело к ещё более странному знакомству. Среди моих знакомых ещё никогда не было людей, подобных Альбине; более того, она была, скорее всего, уникальна в своём роде. Мои представления об образе жизни слепых инвалидов оказались ошибочными: оказалось, они вовсе не обязательно должны были безвыходно сидеть дома, а могли и разъезжать в роскошных джипах с водителями-«шкафами», и иногда в их власти было обеспечить доступ в кабинет врача бесплатного учреждения без страхового полиса силой шуршащих бумажек, вложенных в паспорт. И я даже не подозревала, что иногда бывает достаточно только звука голоса, чтобы почувствовать: это твой человек. Но вот странность: это оказалась женщина, да ещё и слепая.
Так о чём я? Ах, да, испытание париком. Звучит странно, но, тем не менее, слово «парик» здесь имеет своё прямое и единственное значение – накладка из волос. В семь часов вечера раздалась мелодия телефонного звонка, а на экране высветилось «Альбина». Не скажу, что я не поверила своим глазам, но по моей коже пробежал лёгкий холодок волнения, когда я прочитала это имя. «Встретимся», – облетел последний лепесток ромашки, и я сказала:
– Да.
Низкий, прохладный и щекочущий, как ледяная минералка, голос сказал:
– Настенька... Привет. Это я... Если помнишь.
Странно предположить, что я могла забыть её джип, её Рюрика и её ромашку, предсказавшую нам новую встречу. И было бы ещё более странно, если бы я, услышав её голос, моментально выдала в ответ что-нибудь остроумное и приятное. А выдала я следующее:
– Спасибо за персики... Очень вкусные.
– А конфеты? – тут же поинтересовалась она с явно слышимой в голосе улыбкой.
– И конфеты тоже, – сказала я.
Она сказала:
– Ну, вот мы и снова разговариваем. Знаешь, а я очень боялась тебе звонить.
– Почему это? – удивилась я. Она не производила на меня впечатление робкого человека.
– Сказать откровенно? Я боялась, что ты пошлёшь меня подальше, – ответила Альбина.
– Отчего же? – засмеялась я. – После такого вкусного подарка просто невозможно послать кого-либо.
Она, по-видимому, тоже улыбнулась.
– Я рада это слышать. Ты сейчас не слишком занята?
– Да ничем особенным я не занята, – ответила я.
Через час мы встретились в центральном парке. Она сидела на одной из ближайших к входу скамеек под освещёнными вечерним солнцем высокими старыми елями. Рюрика поблизости не было, Альбина была одна и держала на коленях букет сирени. На ней был белый костюм мужского покроя и светло-бежевые мокасины, а каштановое каре её волос золотилось в солнечном свете. Чёлка и тёмные очки скрывали две трети её лица, и в линии её шеи и подбородка было что-то трогательно беззащитное, отчего хотелось подойти и обнять её. Однако обнять её я не решилась, а просто взяла за руку и сказала:
– Это я.
– Я знаю, – улыбнулась она, приподнимая лицо.
Она встала, не выпуская моей руки, и несколько секунд мы стояли так, чувствуя тепло ладоней друг друга, и это пожатие было интимнее поцелуя и даже близости. Она вручила мне букет сирени, а я сказала:
– Отлично выглядите. Белое вам идёт.
– А тебе идёт быть молодой и прекрасной, – ответила она.
Сколько ей могло быть лет? Судя по голосу, не больше тридцати – может быть, тридцать с небольшим хвостиком. Кожа на её шее выглядела бы идеально, если бы не пара небольших шрамиков. Пожалуй, поцеловать её в щёку было бы не страшно, но я всё же пока не решалась это сделать. Держась за руки, мы пошли по еловой аллее. Даже в обуви на плоской подошве она была высокой: на глаз её рост был больше ста восьмидесяти. Даже нарочито мешковатый, мужского покроя костюм не мог скрыть её великолепной, атлетической фигуры, не лишённой и женского изящества. Я не придумала сказать ничего умнее, как только:
– Наверно, шейпингом увлекаетесь?
– Да, не могу без физических нагрузок, – ответила она. – Не меньше трёх раз в неделю, иначе начинаю сходить с ума.
– Это как? – спросила я.
– Ору на всех, могу что-нибудь сломать, – ответила она просто.
– Значит, в спортзале вы разряжаетесь, – заключила я.
Она кивнула, а мне стало не по себе. «Уж лучше молотить в спортзале грушу, чем колотить людей», – подумала я. И спросила:
– А человека вы ударить могли бы?
Альбина усмехнулась.
– Если это отморозок, который того заслуживает – да, пожалуй, ударила бы. – И, словно почувствовав моё напряжение, добавила: – Не бойся. На девушку я не подняла бы руку. На тебя – никогда. Не напрягайся так... На самом деле я не люблю драться, хотя отпор дать могу. Удивлена? Не веришь?
– Ну, почему не верю? – смутилась я. – Если вы говорите, что можете – значит, можете.
– Не веришь, – кивнула она. – По голосу слышу. Ну, попробуй на меня замахнуться, как будто хочешь ударить.
– Зачем? Я и так вам верю, – напряглась я.
– Не бойся, – улыбнулась Альбина. – Я не сделаю тебе больно, просто покажу приём.
– Вы не будете бросать меня через бедро? – спросила я с нервозным смешком.
– Нет, что ты, – заверила она.
Я понарошку замахнулась на неё, а она с молниеносной быстротой и фантастической для слепого человека ловкостью перехватила мою руку, и в мгновение ока я оказалась скрученной в весьма болезненном захвате. Моя рука была завёрнута мне за спину, а подбородок упирался в локтевой сгиб руки Альбины.