Кто-то положил ему руку на плечо и заставил отвернуться от распростертого в кресле тела. Рядом с Кристианом стоял парень, ненамного старше его самого, глядящий ему в глаза хмуро и подозрительно.
— Ты как?
Кристиан постарался расфокусировать взгляд и придать лицу бессмысленное выражение, слава богу, после двух лет занятий в театральной студии, перевоплощаться он умел неплохо.
— А? — буркнул он.
Парень взял его под локоть, вывел из гостиной на лестницу и помог спуститься по ступенькам на первый этаж, что было совсем не лишним, Кристиана по-прежнему ощутимо шатало. Более того, ему становилось все хуже, перед глазами постоянно темнело, и волнами накатывала дурнота. На улице под холодным ветром стало немного полегче.
У дверей его уже дожидалось «такси».
— Где ты живешь? — спросил провожатый.
Кристиану пришлось напрячься, чтобы вспомнить адрес, но это как раз никого не должно было удивить, завороженным положено быть неадекватными.
Оказавшись на заднем сидении машины, Кристиан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, надеясь, что теперь мир перестанет вращаться. Вот интересно, сколько у него осталось денег, и хватит ли, чтобы заплатить за проезд? Или за него уже заплачено? Хотелось бы надеяться, что так, потому что копаться в карманах не было совершенно никаких сил.
Ехать было не далеко, но Кристиан успел задремать, он очнулся, только когда водитель объявил ему, что пора выходить. Машина стояла у подъезда его дома и, как только парень вышел, тот час уехала.
Подняться на второй этаж оказалось не проще, чем покорить Эверест, но Кристиан все же добрался до квартиры и даже нашел в кармане ключ. Только бы теперь доползти до постели, не рухнуть прямо в коридоре. Отец сбесится, решит, что он в жопу пьян или под кайфом. И Николь наверняка подумает так же… Блин. Вот бы они оба уже спали.
Пока он возился с ключом, пытаясь попасть в замочную скважину, дверь отворилась. На пороге стояла сонная и сердитая Николь.
— Господи Боже! — воскликнула она шепотом, — Третий час ночи! Ты с ума сошел? Почему у тебя не отвечает мобильный?
В самом деле, почему?
— Извини…
Кристиан достал из кармана куртки телефон, тот почему-то оказался выключен.
— Разрядился, наверное…
— Входи тихо, — прошипела Николь, впуская его в квартиру, — Разбудишь отца — получишь пендюлей, он дико зол на тебя!
Кристиан жалко улыбнулся и, стараясь не шататься, прошел мимо нее в гостиную, на ходу сбрасывая ботинки. В комнате царил полумрак, горела только лампа у дивана, на котором лежали книга и плед.
— Я спать, — пробормотал Кристиан, сосредоточившись на двери в свою комнату и поставив себе целью дойти до нее, потом войти в дверной проем. И не упасть.
Николь не позволила ему уйти, остановила за руку и, развернув к себе, с тревогой вгляделась в лицо.
— Ты жутко выглядишь! — сказала она, — Похож на покойника. Ты не заболел?
Она приложила ладонь к его лбу, но он был холодным, — значит не простуда.
— Все нормально. Просто устал, — пробормотал Кристиан.
— Подожди…
Николь стянула с него куртку, и, придерживая за плечи, сама отвела в комнату.
— Завтра не ходи никуда. Отсыпайся. Твой телефон я поставлю на зарядку и утром положу тебе под бок. Буду звонить. Если не ответишь, — вечером получишь в глаз. Понял?
— Угу, — пробормотал Кристиан, падая на кровать.
Дождавшись, пока Николь закроет дверь, он кое-как стянул с себя штаны и тут же провалился в сон.
Ему снились странные сны. Тяжелые, душные, мучительные и приторно сладкие. Неизменно возвращавшие его в дом на набережной Анатоль Франс. Каждый раз Кристиан пугался, потому что понимал, что не уйдет живым. И одновременно он радовался тому, что находится там, ведь это значит — ему все-таки разрешили остаться. Вокруг было множество странных созданий, не особенно даже похожих на людей, бледных, с ввалившимися щеками и горящими глазами, каждое из которых смотрело на него с жадностью, но почему-то не смело напасть, не смело даже прикоснуться. И Кристиан был уверен — они и не посмеют. Потому что он под защитой того, кого они боятся.
Взгляды тварей скользили по его коже мягко, как бархат, заставляя выгибаться от наслаждения, они звали его к себе, уговаривали самому отдаться им, обещали, что он не пожалеет. Они злились, видя, что он игнорирует их, и мешали ему идти. Они будто пили его на расстоянии, — высасывали силы, сдавливали грудь, так что он начинал задыхаться. Они заставляли его теряться в бесконечных сумрачных коридорах, по которым Кристиан бродил, в томительном предвкушении разыскивая темноглазого вампира с ослепительно-белыми острыми клыками, который в качества бонуса за выполненный квест вопьется ему в горло и будет пить кровь. Силы кончались, из ранок на шее кровь вытекала сама собой, и Кристиан пытался остановить ее, прижимая к ранкам ладонь, но ничего не получалось.
И он не успевал добраться до цели. И умирал, истекая кровью. И просыпался в холодном поту на смятой постели, в ужасе хватаясь за шею и шаря глазами по комнате, потому что не понимал, где сон, а где явь.
Когда Кристиан окончательно проснулся, то еще долго продолжал лежать с закрытыми глазами, стараясь сохранить послевкусие ушедших снов, волнующую смесь из ужаса, азарта и наслаждения, — чувств, плавно продолжавших те, что он испытал чуть ранее наяву. Если, конечно, он не спятил и не выдумал себе все. Кристиан был абсолютно трезв и вменяем, и отлично помнил каждую минуту прошедшей ночи. Но может быть, безумие именно так и проявляется? Когда ты становишься абсолютно уверен в реалистичности того, чего не может быть? Кристиан пытался вспомнить как можно яснее черты лица своего вампира, визуализировать его образ, как фотокарточку, чтобы ничего не забыть и не начать сомневаться в том, что он действительно существовал, даже если пройдет много лет. Ведь воспоминания это, скорее всего, все, что ему останется до конца его дней… Воспоминания о взгляде, выжигающем дотла, о языке, скользящем по изгибу шеи и — о Господи! — об укусе… Все на свете фильмы о вампирах пытаются показать, насколько это охренительно приятно, когда вампир пьет твою кровь. Но разве можно что-то по-настоящему прочувствовать, пока не попробуешь сам? Это… Это не поддается описанию. Это лучше, чем секс. Лучше, чем что бы то ни было.
Ужасно не хотелось шевелиться, но, судя по тому, что солнце уже вовсю светило в окна, утро давно сменил день, и надо было вставать. Кристиан со стоном перевернулся на бок и взглянул на часы. Ничего себе, — первый час дня…
На лежащем рядом с подушкой телефоне два неотвеченных вызова.
Вот черт!
Кристиан поспешно набрал номер Николь, и бодрым голосом сообщил ей, что жив и здоров, просто очень крепко спал. И что ему хорошо. Офигеть, как хорошо. И врача вызывать не надо. И, да-да, он сейчас непременно встанет и пойдет завтракать.
Собравшись с силами, Кристиан действительно поднялся с кровати и, пошатываясь, направился в кухню, где его ждал оставленный Николь завтрак. На тарелке под салфеткой лежали какие-то булочки, рядом стояла банка с апельсиновым джемом и масло, — то, что не надо разогревать. Впрочем, чайник все равно придется вскипятить.
Голова все еще кружилась, руки и ноги противно дрожали, но Кристиан определенно чувствовал себя лучше, чем ночью.
Что нужно съесть, чтобы восполнить кровопотерю?
Боже! Он, наверное, рехнулся, если на полном серьезе верит в то, что этой ночью повстречался с вампирами! Но, с другой стороны, что это могло быть еще? Он не обкурился и не был пьян, даже один коктейль не допил. Да и потом он просто знает, совершенно точно уверен, что не смог бы такого придумать. И никто не смог бы разыграть с ним такую шутку, даже если бы очень захотел. Человек не может прикинуться вампиром. Не может так двигаться, так смотреть и так… кусать.
Чувствуя, как от волнения все сильнее колотится сердце, Кристиан подошел к зеркалу. Выглядел он действительно неважнецки: лицо бледно-зеленое и какое-то осунувшееся, под глазами тени. Парень запрокинул голову назад, пытаясь разглядеть шею, и сердце вдруг забилось еще быстрее, отчего Кристиана снова повело так, что пришлось опереться на стену и пережидать, пока рассеется тьма перед глазами. Ранки от клыков были почти незаметны. Но они были. Они были!
Ужас вдруг нахлынул леденящей волной и Кристиан сполз по стене на пол. Как хорошо, что дома никого нет и можно не прикидываться, будто ничего не происходит. «Каждому из нас воздастся по вере его», — словно наяву услышал он строгий голос матери. Неужто, и впрямь воздалось?! Только вот воздалось как-то непонятно… Неправильно. В кино и книгах вампиры обычно проявляют к людям чуть больше интереса, чем просто пожрать и трахнуть. Привязываются как-то, страдают на тему обратить-не обратить или что-нибудь в том же духе. И не вышвыривают вон, даже имени не спросив. Впрочем, то в кино, — а в жизни монстры должны пожирать людей, а трупы прятать где-нибудь в надежном месте. Ну, или, по крайней мере, напрочь стирать им память о веселом приключении. И забывать об их существовании, потому что люди просто еда. Так что можно сказать, Кристиану еще повезло…
На кухне истошно засвистел чайник, но у парня не было ни сил, ни желания подняться, чтобы пойти и выключить его.
Кристиан не особенно любил и почитал свою мать, но за что он мог быть ей, бесспорно, благодарен, так это за то, что она приучила его верить в сверхъестественное. Мать всегда была религиозной, но до тех пор, пока не ушел отец, она держала свои чувства и стремления при себе, ограничиваясь чтением душеспасительной литературы и посещениями мессы по воскресеньям. Периодически она предпринимала вялые попытки поставить на путь истинный сына и мужа, но встречала такое резкое отторжение со стороны последнего, что не смела ни на чем настаивать. Отец был упертым атеистом, считал свою жену дурой, раз она верит в то, что миром управляет какая-то высшая сила, и не позволял морочить голову ни себе, ни ребенку.
Он ушел от них, когда Кристиану было двенадцать. Это совпало с его повышением по службе и переездом в Париж.
И Кристиан и мать были, мягко говоря, в шоке, когда выяснилось, что отец уезжает один. Впрочем, мать, может быть, и не особенно удивилась, — уже несколько лет они с мужем спали в разных спальнях и жили, скорее, просто как родственники, чем как супруги. Но Кристиан, конечно, ничего этого не знал, вернее — ему это было совершенно неинтересно. У него была своя жизнь, занятая школой, уроками, театральной студией и компьютерными играми.
С тех пор, как папочка преподнес им такой милый сюрприз, жизнь Кристиана переменилась. Не сразу. Но довольно скоро и весьма кардинально. Как только мать отошла от потрясения предательством супруга, ее религиозность обострилась сверх всякой меры, и теперь, когда некому было остужать ее пыл, она просто поселилась в церкви и все свободное время — как казалось Кристиану, — посвящала молитвам. Кристиан даже опасался, что мать спятила от переживаний и долго был ужасно зол на отца, который бросил ее. И, самое главное, — который бросил его, лишив надежный и рациональный маленький мир, к которому Кристиан привык, того прочного фундамента, на котором он держался. Мир не рухнул, но он исказился и изменил очертания. Его затянул желтый туман безумия.
Нет, поначалу мать не была тираном, она не выбросила компьютер и не заставила ребенка учить молитвы вместо того, чтобы резаться в он-лайн игры с одноклассниками. Следуя советам своего духовного наставника, она была с сыном терпелива и нежна, — она проводила с ним беседы. Причем и тут поступала умно, она не читала нудных проповедей, а старалась рассказывать интересно. Об ангелах и о святых, о чудесах, творимых Господом, о дьяволе и демонах, и прочих созданиях тьмы. И только исподволь она упоминала о том, как важно следовать заповедям Божьим, чтобы спастись от Сатаны, который, как известно, не дремлет. Единственной разницей с тем, как если бы о том же самом Кристиан читал в интересной книге, было то, что мать говорила обо всем мистическом и потустороннем как о реальности, а не как о выдумке.
Поначалу Кристиану было удивительно и даже страшно слышать, как мать на полном серьезе несет какой-то дикий бред, ему казалось, что она спятила, и ее следует срочно показать врачу. Но, в конце концов, ее убежденность начала понемногу передаваться и ему. Кристиан был мальчиком впечатлительным и внушаемым. И потом… В рассуждениях матери была определенная логика. Потому что чудеса действительно иногда случаются. Потому что статуи Девы Марии мироточат. Потому что святые, в самом деле, могут беседовать с ангелами и демонами. Кто может доказать обратное? Да никто. Те же, кто скептически смеется надо всем чудесным, просто не хотят поверить очевидному, малодушно страшатся того, что рухнет их надежный и рациональный маленький мир, старательно выстроенная химера, помогающая оправдывать тупую бессмысленность своего существования.
Мир, который мать открывала перед Кристианом, был гораздо многограннее, чем мальчик привык о нем думать. Он был немного жутковат, но при этом интересен, он пробуждал фантазию и какие-то неясные желания и надежды: то ли приблизиться к постижению великой истины, то ли получить какие-нибудь сверхчеловеческие способности. То ли обрести чего-нибудь еще, что дается только немногим избранным, таким, как он.
Некоторое время — года полтора, а то и больше, Кристиан ходил с матерью к мессе и поначалу даже честно пытался проникаться таинством богослужения и единения с Богом. Но почему-то не получалось. И с каждым днем слушать проповеди и петь гимны становилось Кристиану все более тоскливо. Порой аж до скрежета зубовного. И жаль было впустую потерянного времени. Постепенно во время богослужений Кристиан начал думать о чем-то своем: вспоминал роли в театральной студии, повторял про себя текст и раздумывал над образами персонажей, которых ему предстояло сыграть. Или же он просто гнусно фантазировал о том, как было бы здорово, к примеру, если бы эту унылую церковную идиллию вдруг что-то разрушило. Ворвался бы лихой злобный дух, сорвал бы покрывало с алтаря и дал бы пинка под зад занудному падре. Задул бы свечи. Расшвырял бы молитвенники, и вырвал бы из рук верещащих с перепугу старушек ксерокопии гимнов. Ну, или же еще как-нибудь нахулиганил бы… Но ничего-ничегошеньки не происходило! В стенах храма Божьего совершенно не было мистической атмосферы, ничто не задевало ни чувств, ни мыслей, не заставляло сердце сладко сжиматься в предвкушении волшебства, — чего-то такого, о чем так пламенно рассказывала Кристиану мать долгими вечерами в полутемной гостиной. Бог знает о тебе все, Он видит тебя насквозь, все твои мысли и желания открыты Ему. Предаваясь неблагочестивым фантазиям в стенах Его обители, Кристиан в тайне надеялся, что Всевышний, как-нибудь отреагирует на это. Однажды захлопнет перед его носом дверь. Или хотя бы сурово посмотрит с распятия. Но, похоже, Ему было глубоко плевать на мелкое пассивное бунтарство какого-то мальчика.
Высиживать мессы становилось все более невыносимо, в конце концов, Кристиан взбунтовался по-настоящему и отказался посещать с матерью церковь. Та отреагировала как-то на удивление бурно, видимо, уже была уверена, что ребенок стоит на правильном пути и тут вдруг — такой удар. Мать заявила, что его уход от церкви суть происки дьявола, который борется за его душу, она уговаривала сына не позволять нечистому праздновать победу и сражаться-сражаться-сражаться за себя до конца. Она даже пару раз всплакнула. Но ничто не возымело действия. Чем сильнее она настаивала, тем больше Кристиан упирался. Он не особенно переживал по поводу дьявольского захвата своей души. Сатана не требовал от него исполнять какие-нибудь дурацкие заповеди, не заставлял скучать, не занудствовал на тему того, что компьютерные игры зло, и лицедейство в театральной студии его не оскорбляло. И вообще, похоже, он вполне готов был просто позволить Кристиану делать то, что ему хочется.
Мать не желала терпеть поражение, сначала она смотрела на Кристиана как на заблудшую овцу, но, видя его упорство во грехе, вскоре стала воспринимать его самого то ли как одержимого демонами, то ли как само воплощение всемирного Зла. Она весь дом увешала распятиями, ночью она прокрадывалась в комнату сына и опрыскивала его святой водой, она завела обычай изводить его молитвами перед сном и перед едой и не позволяла ему вкусить трапезы до тех пор, пока он не возблагодарит Бога за то, что тот даровал ему пищу. Все это ужасно бесило Кристиана, и часто бывало, что он бросал вилку на стол и уходил в свою комнату голодным. Или отправлялся обедать к друзьям, в домах которых не было распятий и дурацких правил. На ночь он запирал дверь в свою комнату на замок, чтобы не слышать сквозь сон бормотания матери, стоящей у изголовья его кровати и молящей Бога защитить его, сохранить и спасти.