И он захохотал по-театральному зловеще, переходя к следующему полотну, изображавшему ночной город. Тусклый одинокий фонарь едва освещал сгорбленную, напуганную пожилую женщину в черных траурных одеждах, семенящую по разбитой мостовой и беспокойно вглядывающуюся в почти непроницаемую тьму старинного города, обступившего ее со всех сторон.
— Меня восхищает то, как ты едва заметно даешь почувствовать… нечто… что приближается к этой женщине со стороны противоположного тротуара! — с искренним благоговением пробормотал Рэтч. — Это просто гениально: зритель может увидеть это так или этак, и всякий раз по-новому, — это уже не живопись, мой мальчик, это настоящая магия! Волшебство! Критики теперь вечно будут наперебой писать свои статейки, пытаясь разгадать смысл вот той картины, — можешь не сомневаться!
С этими словами он указал на полотно, где полицейский, все еще с оружием в руках, в ярком солнечном свете потрясенно склонился над человеком, которого, по всей видимости, только что застрелил, и полным ужаса взглядом, вместе с обступившей его толпой, взирал на непонятную тварь, жестоко раздирающую грудь мертвеца, пролагая себе кровавый путь на свободу, и яростно глазеющую на полицейского.
— Но самое главное чудо, которое лежит в основе всех твоих новых работ, — это их несомненная убедительность! — произнес Рэтч, нежно, почти даже любовно поглаживая лоснящуюся морду твари, продиравшуюся из трупа наружу. — Я ловлю себя на том, что невольно верю: это чудище вполне может существовать, возможно, оно даже сейчас живет в потайной палате какой-нибудь тюремной больницы!
Обернувшись, он пристально посмотрел на Барстоу и похлопал художника по груди в том самом месте, где у убитого, изображенного на картине, разверзлась кровавая рана.
— Каким-то непостижимым образом ты, Кевин, научился наглядно представлять художественные образы особого рода — совершенно фантастические и в то же время сугубо реалистичные. — Эти слова галерейщик произнес нарочито торжественно. — Еще ни разу за всю мою карьеру мне не приходилось сталкиваться с подобным миром, населенным зловещими, совершенно невозможными существами, представленными настолько правдоподобно. Это вызывает смешанное чувство — одновременно страх и восхищение.
Он вновь замолк и посмотрел на окровавленную тварь с нескрываемой нежностью, а затем мягко, почти беззвучно, но с бесконечным блаженством пробормотал:
— Мы сказочно разбогатеем.
Затем он едва ли не почтительно обернулся к самому большому холсту, расположенному в самом центре ряда: к изображению бледной слоноподобной обнаженной женщины, смотрящей в окно мастерской. Мертвенная плоть ее спины была обращена к зрителю, а сама она лениво наблюдала за компанией странноватых голубей, клевавших что-то на карнизе окна и на металлических конструкциях пожарной лестницы.
— А вот это, как ты и сам прекрасно знаешь, просто шедевр, настоящий гвоздь программы, — торжественно произнес Рэтч и с любопытством взглянул на художника. — У этой картины есть название?
Барстоу кивнул.
— Я назвал ее "Луиза", — ответил он.
Рэтч понимающе кивнул.
— Как будто это имя реальной модели, — одобрительно подтвердил он. — И у зрителя возникает жуткое подозрение, что, возможно, этот монстр действительно существует.
В этот момент Эрнестина начала проявлять странные признаки; казалось, ее вечная профессиональная отрешенность на мгновение ей изменила: она уставилась на картину с нескрываемым отвращением.
— Господи, — прошептала она, — вы только взгляните на ее руки! Посмотрите, какие у нее когти!
Рэтч прочел в глазах своей помощницы неудержимый страх, и это зрелище наполнило его глубоким удовлетворением.
— Вот видишь? — гаркнул он. — Даже мою невозмутимую Эрнестину наш монстр не оставил равнодушной!
По лицу Барстоу пробежала внезапная судорога, когда он во второй раз услышал от Рэтча подобный отзыв.
— Но я не считаю ее монстром, — возразил он.
Рэтч не без удивления заметил, что руки художника сжались в маленькие кулачки, но затем удивление сменилось внезапным пониманием.
— Ну разумеется, не считаешь, — ответил он, неожиданно мягко обведя рукой по кругу, указывая на расставленные по стенам картины. — Точно так же, как не считаешь монстрами и остальных существ, представленных на этих полотнах. Это как в работах Гойи: они изображены сочувственно, даже с любовью. Именно в этом секрет их обаяния.
Затем, задумчиво помолчав, Рэтч вновь обернулся к картинам и стал расхаживать перед ними туда-сюда, мягко диктуя оправившейся уже Эрнестине инструкции и наблюдения. Барстоу стоял в сторонке, наблюдая за этим занятием, как вдруг заметил где-то сбоку от себя легкое движение. Он обернулся, и глаза его расширились, когда он увидел, что на оконных карнизах и старой железной пожарной лестнице собралась целая стая голубей.
Тихо и незаметно он подошел к окну. Некоторые птицы неуклюже снялись с места, завидев его, но большинство не обратило на Барстоу никакого внимания.
Разнообразие голубей, составлявших эту небольшую стаю, было куда богаче, чем можно наблюдать, скажем, на Манхэттене. И различались они не только расцветкой оперения, очень разнообразной и красочной — от игривых орнаментов из спиралей и звезд в стиле Матисса до туманных разводов а-ля Моне или четких геометрических шашечек черного, серого и пепельно-белесого оттенков, заставляющих вспомнить абстракции Мондриана, — сами их очертания были очень не похожи друг на друга.
К примеру, тот голубь, что клевал свои крошки по левую руку от Барстоу, был размером чуть ли не с кошку и на спине носил изрядных размеров горб; тот, что пасся с ним по соседству, был таким тощим и узким, что все его тело казалось лишь змееподобным продолжением шеи; ну а следующая птица по габаритам походила скорее на каплю воды, покрытую перьями и трепыхающуюся, наделенную к тому же крыльями и странно асимметричным клювом.
Барстоу бросил украдкой взгляд через плечо, чтобы убедиться, что Рэтч и Эрнестина заняты инвентаризацией картин и финансовыми расчетами, но, вновь обернувшись к окну, он с беспокойством обнаружил, что один из голубей покинул карниз и принялся неуклюже, но вполне непринужденно прогуливаться по грязному оконному стеклу, поскребывая по нему своими толстыми, как будто резиновыми лапками, а другой, вытягивая свое тело в длину и вновь сжимая его странными, как будто болезненными движениями, полз по перилам пожарной лестницы, причем по нижней их стороне, подобно гладкому блестящему червяку, только с глазами и клювом.
Барстоу с опаской бросил еще один взгляд на гостей, чтобы окончательно удостовериться, что они так и не заметили ничего необычного, а затем произвел несколько отчаянных, резких взмахов руками, которые, к облегчению художника, распугали всех голубей: птицы неуклюже расправили крылья, поднялись с карниза и пожарной лестницы и скрылись из виду.
Наконец, спустя целую вечность, после длительных обсуждений, Рэтч с Эрнестиной и шофером, которого вызвали снизу, погрузились в скрипучий лифт, прихватив с собой внушительную подборку картин и оставив Барстоу в полном изнеможении переживать свой триумф.
Художник подошел к табурету, стоявшему возле мольберта, и с тяжелым вздохом опустился на него. Он будет долго приходить в себя, прежде чем сможет пошевелиться.
Он услышал, как за спиной у него тихо отворилась дверь и деревянные половицы заскрипели все ближе и ближе под тяжелыми шагами Луизы. Когда она склонилась над ним, Барстоу с благодарностью втянул в себя пряный, немного затхлый аромат ее тела.
Он почувствовал, как ее огромные груди опустились ему на плечи, и с блаженством затрепетал, когда она проворковала нечто мало похожее на человеческие слова и погладила его макушку с такой нежностью, какой трудно ожидать от таких мощных, гигантских лап.
— Они понравились ему, — пробормотал Барстоу, откинувшись на ее широкий живот. — И теперь он будет покупать все мои работы — все, что я отныне напишу. Мы разбогатеем, Луиза, — ты и я. Миллионы людей будут восхищаться нашей живописью. Миллионы. И все они увидят, как ты прекрасна.
Она снова что-то проворковала, аккуратно втянула коготки и принялась массировать его узкие плечи.
Глен Хиршберг
Янки-простаки
"Янки-простаки" — заглавное произведение последнего сборника рассказов Глена Хиргиберга, недавно выпущенного издательством "Earthling Publications". Первый сборник "Два Сэма" ("The Two Sams"), вышедший в "Carroll & Graf", получил премию Международной гильдии критиков жанра хоррор (International Horror Guild Award) и стал лучшей книгой 2003 года по мнению журналов "Publisher's Weekly" и "Locus".
Хиршберг является автором романов "Дети снеговика" ("The Snowman's Children") и "Сестры Байкала" ("Sisters of Baikal"). Вместе с Деннисом Этчисоном и Питером Эткинсом он организовал "Шоу тьмы на колесах" ("The Rolling Darkness Revue") — бродячую театральную труппу, которая ежегодно в октябре гастролирует со спектаклями о привидениях по Западному побережью Америки.
Произведения Хиршберга регулярно появляются на страницах различных журналов и антологий, таких как "Ужасы" ("The Mammoth Book of Best New Horror"), "Лучшее за год. Мистика. Фэнтези. Магический реализм" ("The Year's Best Fantasy and Horror"), "Темные страхи. Выпуск 6" ("Dark Terrors 6"), "Батут" ("Trampoline"), "Знакомый с мертвецом" ("Acquainted with the Dead"), "Тьма" ("The Dark") и "Cemetery Dance". Глен Хиршберг с женой и детьми живет в Лос-Анджелесе.
Рассказ, представленный ниже, автор комментирует следующим образом: "Пару лет назад мы с братом возвращались из Рима со свадьбы одного из наших родственников. Брат по рассеянности залил бензин в бак, на крышке которого было написано "Дизель". Вскоре машина заглохла, и мы, изнывая от жары, проторчали на дороге четыре часа, пока наконец нас не взяли на буксир и не протащили по окрестностям, наводненным павлинами (большинство из которых, но не все, были живыми).
Мы оставили арендованную машину на стоянке в соответствии с инструкциями, полученными от компании, но прежде, чем это сделать, мой брат на грязном стекле автомобиля небрежно написал эти самые заглавные слова. Ироничные и меткие строки, открывающие рассказ, тоже принадлежат ему, и задолго до того, как мы глубокой ночью наконец-то добрались до гостиницы и расположились в номере, я успел набросать черновик".
Omnibus umbra locis adero: dabis, improbe, poenas.[49]
После заправочной станции машина проехала по дороге, ведущей к заставе на окраине Рима, более мили. Не обращая внимания на рявканье клаксонов за спиной и зловещее покашливание мотора, парочка молодых — он и она — американцев рылись в пепельнице, доверху наполненной монетами. Дважды Келлен чувствовал, как влажные пальцы Джейми касались его пальцев. Клаксоны проявляли буйное нетерпение, Джейми засмеялась, засмеялся и Келлен.
Когда они наконец набрали нужное количество мелочи, Келлен опустил монеты в автомат, они, звякая, упали на дно, за исключением одной, десятицентовой, которая, очевидно, застряла в желобе. Келлен чертыхнулся, представив очередь из желающих побыстрее миновать заставу, и сдал максимально назад, чтобы открыть дверцу машины и выйти. Но в этот момент застрявшая монетка упала на дно автомата.
Загорелся зеленый свет. Шлагбаум поднялся. Келлен нажал на газ, педаль утонула, но мотор не издал ни единого звука.
— Что такое, Кел? — спросила Джейми. И сзади, словно услышав ее вопрос или увидев его ногу на безвольно застывшей педали, очередь неистово взвыла гудками на всю мощь. Затем — поскольку это была Италия, где оглушительные вопли клаксонов водители воспринимали с тем же энтузиазмом, что и новобрачные рис, разбрасываемый у них над головами, — большинство машин, стоявших в очереди по ту сторону ворот, присоединилось к завывающему хору.
Келлен спокойно повернулся, спина с легким хлопком отклеилась от изрядно нагревшейся виниловой обивки сиденья арендованного авто. Сквозь ветровое стекло лучи заходящего солнца били прямо в глаза и слепили.
— По крайней мере, — сказал он, — это не похоже на то, о чем ты меня предупреждала, говоря, будто машина работает только на дизельном топливе.
— Да, я… — начала Джейми, почувствовав иронию в его словах, но вдруг замолчала. Она собирала в хвост волосы цвета кленового сиропа. Келлен наблюдал, как змеей скользит по ее плечу ремень безопасности. Джейми вновь заговорила: — Насколько мне известно, на крышке бензобака не пишут большими зелеными буквами "ДИЗЕЛЬ".
— Неужели? — посмотрел на нее, прищурившись, Келлен.
— Собственными глазами видела эту надпись на крышке, лежавшей на багажнике, пока этот хлыщ на заправке засовывал пистолет в бак. Хотелось бы знать, чем же он все-таки нас заправил.
"Черт возьми", — в тысячный раз за последнюю неделю пронеслось в голове Келлена. Они с Джейми дружили с первого класса школы. Были вместе все три года, пока учились в колледжах, хотя и в разных. И до сих пор он считал их парой. Она сказала, что тоже так считает. А она не лгала, это уж точно. Но этим летом Келлен почувствовал, как в их отношениях что-то изменилось. Он надеялся, поездка спасет их союз.
Сзади машина рявкнула так злобно, что Келлен чуть не подскочил.
— Насколько мне известно, слово "diesel" в итальянском и английском языках имеет разное значение, — сказал он, и Джейми расхохоталась:
— Вот теперь самое время найти более дружелюбных римлян.
С запозданием Келлен принялся разглагольствовать об отношении европейцев к американцам, о котором его предупреждали перед поездкой родители, присовокупив услышанное в течение недели на улицах и по радио, увиденное на первых полосах итальянских газет, и едва понятое, замеченное мельком на экране телевизора в холле студенческого общежития, где они остановились исключительно ради новизны ощущений, хотя их респектабельные родители не поскупились выделить приличные средства на хорошую гостиницу. Cadavere. Sesto Americano. George Bush. Pavone.[50] Однако Джейми сейчас не горела желанием его слушать. Рукой придерживая дверцу автомобиля, она выставила наружу загорелую, едва прикрытую джинсовой юбкой ногу.
Мгновенно клаксоны смолкли. Дверцы машин распахнулись, будто повылетали пробки из бутылок шампанского, и с полдюжины итальянцев мужского пола всех возрастов и разной склонности выставлять напоказ волосатую грудь столпились, шумя, у машины американцев.
— Мотор заглох, — сообщила им Джейми в открытое окно. — Э-э, kaput.
— Уверяю тебя. Это не ита… — начал было Келлен, но не успел договорить, как дверца с его стороны широко распахнулась. Он испуганно отпрянул. Обнаженный по пояс мужчина втиснулся в салон и ухватился за руль. Остальные равномерно рассредоточились вокруг машины, и она полупроплыла, полупрокатилась под шлагбаумом и оказалась на автостраде в самом центре движения. Мчащийся поток машин не снизил скорости ни на секунду, но зато радостно загудел, приветствуя их появление. По инерции авто еще несколько секунд катилось, а затем замерло на усыпанной гравием обочине.
Джейми откинулась на сиденье и, сложив на груди руки, глубоко вздохнула, уподобившись королеве в паланкине. Она улыбнулась, и Келлен не мог понять кому — ему или парню, крутившему руль. Тот не уходил, и Келлен вынужден был сидеть, вжавшись в спинку сиденья.
Что такого было в итальянских мужчинах, отчего ему хотелось отрастить рога и пустить их в ход?
— При чем здесь "kaput"? — буркнул он Джейми.
— Это, старина, одно из универсальных слов, как и "дизель".
Она вышла из машины.
Казалось, даже Джейми была ошеломлена и издала какой-то щебечущий звук, когда толпа обступила ее. До слуха Келлена донеслось воркующее "bella" и еще что-то вроде "assistere",[51] прищелкивание языком, то ли по поводу сломавшейся машины, то ли это был волчий лязг при виде аппетитной жертвы, а может быть, ни то ни другое. Келлену не нравилось, что Джейми исчезла из поля зрения. И еще ему не нравилась рука, давившая ему на грудь.