— Мы ошиблись. Мы поняли — приняли — осознали — простили — затаились пока не пришли они!! Они сделали — совершили — перевернули — сломали — создали то, чего не было уже очень и очень давно. Они разъединили нас. Легион ушли. Легион предали. Легион хотели большего. Легион поверили. Но не мы, — зверь принялся за крошечные руки Мозгуна, но его речь продолжилась. — Мы не хотим этого. Эта вероятность — возможность — случайность — неизбежность не должна стать реальностью! Они не заслужили. Вы не заслужили! Вы должны мучиться!!! Вы должны терзать самих себя! Вы должны жить! Зло убьет себя! Легион неправы. Ты можешь все остановить. Ты можешь принять — примириться — стереть — ответить — воспротивиться — подчиниться — прервать цепь! Ты еще можешь умереть!!! — Голос трупа оборвался, когда монстр растянул свою правую пасть по — шире и поглотил голову техника вместе с щупальцами.
Киллиан все так же стоял у двери в дальнем конце рубки и не двигался. Вслед за угрозами смерти ему поступило предложение умереть добровольно. Дело, в которое его втянул Айзек, становилось все более и более странным. Вслед за флотом, кордами и каннибалами, в дело вмешались какие — то потусторонние силы. Какие — то трупооживляюшие "Мы". Киллиан собирался было задуматься о бренности бытия, но философским думам недолго было суждено терзать его мысли.
Трехглавый монстр браво засеменил в его сторону и, не удосужившись спросить разрешения, схватил левой пастью за загривок комбинезона. Мемор стал сопротивляться, на что получил очень доходчивый ответ, в виде рыка из двух незанятых делом ртов чудища. Сивару оставалось лишь пытаться не задохнуться и следить за тем, куда его доставит такой экзотический транспорт. Комбинезон, прихваченный клыками твари, трещал и растягивался всю дорогу, но все же прошел это испытание, продержавшись до момента, когда монстр разомкнул пасть и швырнул Сивара аккурат ко входу в шлюзовой отсек Вергилия. Рядом со шлюзом расположилась до омерзения довольная физиономия Айзека. Эпос просто сиял. Киллиан, не сумев сгруппироваться, рухнул на пол всем телом, отбив ценнейший орган, расположенный чуть ниже спины. Боль вырвалась из мемора протяжным стоном. Эпос еще шире улыбнулся и заговорил с монстром, будто это его домашний питомец:
— Молодец, хороший мальчик, принес папе феромонный маяк. Ай, какой умница.
Трясущиеся от злости руки топазца сами потянулись в сторону Фобоса, не такого уж и страшного, в сравнении с тем, чего Киллиан насмотрелся за последние сутки. Выпрямиться во весь рост юноше помешало препятствие, которое встретило макушку Сивара недружелюбной твердостью и ещё более неприятным рыком. Голова мемора ударилась в один из подбородков трехголового зверя. Кости черепа будто напоролись на каменную стену. В глазах топазца завели хоровод радужные круги. Монстр недовольно фыркнул, оскалившись.
— Ну, ладно — ладно тебе, Черныш. Этот остолоп не со зла, он не хотел тебя обидеть. — Айзек принялся успокаивать возмущенного зверя. Киллиан отпрянул в сторону, не зная за что держаться: то ли за отбитые голову и зад, то ли за сдавленное комбинезоном за время транспортировки в зубах Черныша горло. Умная ткань оставила красный след на его шее. Висельник ни дать ни взять. Айзек, не обращая внимания на метания мемора, стоял и почесывал поднятую от наслаждения морду монстра. Задрана была лишь одна из голов, а две другие, и не думая расслабляться, насторожено смотрели в сторону мемора.
— Это его — то обидеть? Это он — то Черныш? Чего ж не Малыш или Пушок? — Киллиан злобно таращился на Райберга и его ручного зверька, потирая ссадину на шее.
Айзек оторвался от почесывания шеи монстра и отошёл в сторону:
— А тебе не нравится? Давай, я тебя здесь оставлю. Ты его будешь воспитывать, дрессировать, а потом и имя придумаешь — любое, какое захочется, да хоть Беренгария Наваррская.
Судя по оскалу, появившемуся на одной из морд твари, она не одобрила бы ни дрессуры, ни такого роскошно — породистого имени.
— Нет уж, спасибо. — Киллиан зашел внутрь Вергилия. «Спасательная операция» на борту «Гулу» наконец — то подошла к концу. Шлюзовой отсек встречал его радостными возгласами корабля:
— О, юный помощник капитана вернулся. Какая радость, а мы тут переживали, нервничали, ногти, можно сказать, грызли.
— Знаю я вас. Грызли, конечно, — Киллиан от избытка эмоций пнул ближайшую перегородку.
— Но — но, молодой человек. — Неодобрительно буркнул искин.
— Что «но — но»? Чтоб я ещё раз тебя, железку, послушал. Чтоб ещё раз!!!
— Вот чему бы хорошему научились у капитана, ведь нет же — надо перенимать худшие черты характера этого любителя фамильярностей.
Киллиан не слушал причитания корабля и отправился в медотсек, который уже начал считать своим местом на борту корабля. Там его, стягивающего с себя остатки одежды и кусочки прилипшей к ней человеческой плоти, и нашел Айзек.
— Ну что, великий спасатель детишек, наигрался в супергероев?
Киллиан, неделю назад не осмелившийся бы Айзеку и слово сказать поперек, сейчас и не думал сдерживаться:
— Да пошел ты! Все вы пошли! Питомцы, железяки, феромонные маяки, миносы… Ты ведь все знал! Все! И про каннибалов, и вообще… Ты всегда все знаешь, но только это не мешает тебе отправлять меня черт поймёшь куда.
Эпос и не думал обращать внимание на нарушение субординации. Его рука осторожно легла на плечо Киллиана:
— Ты сам решил. Сам собрался идти. Сам хотел кого — то спасать.
Мемор не выдержал. Стресс и ужас, копившиеся в нем все это время, вырвались наружу:
— Что «сам»? Что «сам»? Малолетний дурак я сам! Нихренашеньки я сам не знаю! — Слезы побежали из его совсем ещё детских глаз, и Сивар начал прятать их, сев на пол и уткнувшись лицом в колени. Лицо, до того сердитое и строгое, потеряло весь налет воинственности. У ног Эпоса, сжавшись в один твердый комок нервов, сидел и старался остановить предательски катившиеся слезы Киллиан Сивар, шестнадцати лет от роду. Простой курсант, который хотел защищать свою родину, а не быть игрушкой у руках монстров, по сравнению с которыми трехголовый Черныш просто милое создание.
Айзек, упершись спиной, сполз по стене и уселся рядом с Киллианом. Он согнул одну ногу и упёрся локтем в колено, принявшись судорожно поглаживать лоб. Холод и лёд его глаз на секунду испарились, уступив место чувству, которое Айзек никогда не выпускал наружу на людях. Из его глаз струилась, норовя поглотить все вокруг, неимоверная, неописуемая усталость. Если бы Киллиан смотрел на него, он мог бы наконец узнать, насколько этот человек стар. Стар душой. Никакие биокоррекции и чудеса Вергилия не могли скрыть ту неописуемую тоску и усталость от прожитого, что сейчас виднелись на дне хрустальных глаз Эпоса. Да и не Эпосом он был сейчас вовсе, так — уставший старик.
— Знаешь, я ведь был когда — то таким же, — Айзек провел ладонью по ершику белых волос и опустил руку в карман. Капсула нейрокатализатора, раздавленная у глаза, обернулась жидкостью и обволокла зрачок Райберга. Лёгкий несертифицированный наркотик моментально начал действовать, расслабив Айзека настолько, что он почти перестал скрывать свои эмоции. — Был таким же открытым, рвущимся вперёд очертя голову. Тогда я умел мечтать. Мечтать по — настоящему. Не подпитывать, как сейчас, едва живую, уже вовсю харкающую кровью надежду во что — то светлое где — то глубоко у себя внутри, а верить. Верить во что — то большое. Нечто более значимое, чем я, ты, да и каждый из нас. Я мог мечтать о будущем. И я был не один.
Слова Айзека заставили Киллиана поднять голову. Никогда ещё Эпос не был так открыт и так прям. Не было уловок и игры. Не было махинаций и субординации. Был простой разговор двух измученных багровой дорожной пылью странников, у которых не было ничего кроме самих себя и этого бесконечного пути.
— «Арго»… Он был прекрасен, наш хрустальный гроб. Наш мавзолей с живыми трупами, отправившийся в глубины космоса, как только мы получили от менталов первые сверхсветовых двигатели, — Киллиан вздернул брови. Он даже не мог подумать, что чужие, хоть сейчас и являвшиеся номинальными союзниками человечества, тогда могли оказать людям такую услугу. Оказалось, что технологию гипер — перехода не пришлось «выторговывать» у инопланетян огнем и мечом. Айзек заметил удивлённое лицо Сивара и, задрав голову вверх, продолжил:
— Не удивляйся, много чего ещё не расскажут в учебниках. Многое замалчивают в проповеднической чепухе, что вправляет людям мозги. Даже кибер можно изменить, как того требует ситуация… Пятьдесят человек. Ты можешь себе представить? Всего пятьдесят нас было перед уходом в гипер. Мы ещё не знали тогда, что нас ждёт. Не знали всю глубину технологий чужих. Не знали, вернёмся ли… Мы ложились в свои псевдопластиковые усыпальницы, словно древние фараоны, не зная, когда проснёмся. Разведывательная миссия невозможных, нереальных масштабов. Мы должны были пройти почти через весь рукав Ориона и найти контакт. Быть может, на это потребовались бы месяцы. Быть может — годы, или даже вся жизнь. Мы были молоды и полны веры. Веры в человечество. Мы были готовы искать новые горизонты. И мы нашли.
Слезы Киллиана давно унялись. Он завороженно слушал рассказ Айзека. Рассказ о тех временах, за которые Сивар и миллионы других детей по всему человеческому космосу считали Эпоса своим кумиром.
— Пятьдесят аргонавтов, словно герои, боги древнего мира, мы искали для своего возлюбленного человечества "золотое руно", но нашли нечто другое. Нашли нечто совсем чуждое. То, что показало каждому из нас, кто мы есть. Показало каждому, что у нас внутри. Показало нам, каково человечество. Нас было пятьдесят, а осталось лишь трое. Ну, можно сказать, трое с половиной. Трое "героев", — Айзек легко улыбнулся и покачал головой, — которым жизнь потом отвела свою роль, свое предназначение.
Эпос поднялся на ноги и протянул Киллиану руку.
— И самое веселое, что человека, вернувшегося со мной из той одиссеи, нам и нужно найти. У мироздания… или кто там есть? Бог? У него забавное чувство юмора. Из миллиардов людей нам нужен именно тот, которого труднее всех отыскать. Тот, которого не перехитрить и не обмануть.
Айзек повел Киллиана в пилотскую рубку, стены которой уже перевоплотились в один огромный обзорный экран. Сивар не заметил, как Вергилий отстыковался от «Гулу», который не спеша кружился вокруг своей оси где — то впереди.
— Минос назвал всего одно имя. Имя человека, обладающего ныне технологией органической взрывчатки. Имя человека, который любезно поделился ею с кордами, — Айзек выдохнул, — Джуд Лайтберин. Мой друг и мой враг. Враг всего человечества.
От одного упоминания главного перебежчика в истории огонь азарта с новой силой вспыхнул в глазах Киллиана, словно и не было тьмы и холода, сковавших его душу перед лицом смерти. Сивар вновь был готов к пути.
— Вергилий, готовься к старту на Аверитию, — Айзек вновь закупорил свой разум и скрыл эмоции, которым только что позволил вырваться наружу. Неожиданная открытость Эпоса уступила место привычной холодной осторожности, — Черныша жалко. Хорошо хоть пропитание у него пока есть.
Киллиану, прекрасно помнившему, что Черныш делал с окружающими, отчего — то было не до сантиментов, и зверя он совсем не жалел. Впрочем, как и обитателей «Гулу».
— Последний эмбрион керберосса пришлось из — за тебя размораживать, — Эпос вздернул палец вверх, но так и не смог вызвать у Киллиана чувство благодарности, — редкие, знаешь ли, твари. Что не удивительно, впрочем. Не остановятся пока все живое вокруг не сожрут, так что с кормовой базой у них плохо. Ну или их кормовой базе плохо, как это лучше сказать?
— А он где все это время, простите, прятался? — Мемор прикинул размеры Черныша и сопоставил их с параметрами корабля Райберга. Вергилий, сохранявшийся молчание все это время, напомнил о себе:
— Да за обшивку держался и ждал, когда его позовут, знаете ли, молодой человек. Они, кербероссы, такие — деликатно — терпеливые.
— Говорят же тебе, разморозили эмбрион. Немного препаратов, и зверюшка уже половозрелая и готова показать свою любовь каждому встречному. Ты насмотрелся, думаю, какой он любвеобильный. А это у него еще гон не начался. А то бы Черныш наших друзей — эпикурейцев попортил бы во всех смыслах. Трёх голов хватает, чтобы залобызать до смерти.
На обзорной панели вспыхнул красный маркер. Точка начала медленно отдаляться от станции.
— Сэр, зарегистрирован старт с поверхности этого корыта, — брезгливо сказал Вергилий. — Спасательный бот. Предположительно, на борту находится живой организм. Что прикажите делать с шустряком?
Киллиан, который ни на секунду не сомневался, кому именно достало ума и ловкости, чтобы выбраться из вотчины каннибалов и скрыться подальше от трепетных объятий Черныша, заговорил:
— Не надо ничего делать. Там не враг, хоть и другом назвать его сложно, — мемор вспомнил то совершенно неестественное, необдуманное чувство мести, побудившие его на поход в руки Дево, и улыбнулся. — Мы — квиты. Каждый из нас мог подохнуть в руках монстра, но предпочел выжить. Таэр не просто так бросил меня в Лабиринте. Он даже чем — то похож на вас, сэр.
Юноша кивнул в сторону Райберга и отвернулся от обзорной панели. Ему нужно было готовиться к гиперсну. В деле подготовки корабля к прыжку, как, впрочем, и на протяжении большей части этого странного путешествия, Сивар чувствовал себя беспомощным пассажиром, на которого иногда примеряли костюм приманки для монстров. Эта роль начинала менять его сознание. Светлый лик человечества в голове мемора постепенно мутировал, добавляя в свою палитру все больше бордовых тонов…
Глава 4. Часть 1. Каждому свое
Тело ныло и желало спокойствия. Киллиан, пропустив через себя всю вереницу свалившихся на него за эти сутки событий, начал ощущать всю тяжесть пройденного им не в моральном, а физическом плане. Шея, перетянутая комбинезоном, саднила и не давала покоя. Отбитый зад и ушибленные ребра не упускали момента напомнить о себе новым приступом боли. Но самое главное, волна усталости, прятавшаяся от разума Сивара в критической ситуации, обрушила на него всю силу истощенности хрупкой биологической оболочки, именуемой человеческим телом. Киллиан буквально повалился в псевдопластиковый гроб медкапсулы, не в силах найти другое место для сна. С учётом частого в ней пребывания, мемор вполне мог считать капсулу своей кроватью. Шершавое покрытие ложа изменило структуру и приняло форму тела Сивара, как только он туда лег, не оставив разуму ни единого шанса. Юноша провалился в сон…
Несколько мгновений образы и картины прошедших событий мелькали перед глазами мемора, стараясь ухватиться за его худощавое тело. Стараясь впиться в его разум… Его память… Его душу… Вереницу картин сменило замершее видение.
Минос, огромный змееподобный вождь Ласта, лукаво улыбался, выбирая момент для броска, в нескольких метрах от сумрачного фантома Сивара. Его безукоризненный костюм тройка трещал по швам. Желтые пластины чешуи прорывались через ткань. Минос, словно настоящий наг, начал сбрасывать с себя надоевшую кожу. Одежда и человеческий облик слезали с верткого, покрытого слизью тела кноссца. Лишённое конечностей туловище змеи кружило вокруг Киллиана угрожающей удавкой. Крошечные ячейки чешуи топорщились, задевая тело человека. Кожа мемора отозвалась мурашками. Завораживающий танец мутировавшего повелителя Ласта затягивал все вокруг, подчинив себе волю жертвы. Огромный змей, раскачивая головой из стороны в сторону, гипнотизировал. Превращение окончательно завершилось, и Минос стал сжимать кольца своего хвоста, незаметно обернувшие шею жертвы. Киллиан почувствовал, что задыхается. Адамово яблоко впало внутрь, затрудняя дыхание. Змей шипел, продолжая усиливать хватку, пока Сивар не опомнился, решившись дать отпор. Гипнотические чары оказались бессильны перед инстинктом самосохранения. Трясущиеся пальцы Сивара вцепились в живую удавку и попытался её разжать. Куда там — змей, оскалив пасть с двумя сочащимися ядом клыками, веселился. Он беззвучно смеялся над всеми потугами мемора, лишь усиливая свой напор. Лицо топазца начало багроветь. Холод предстоящей смерти обдал сознание Киллиана своим дуновением. Жёлтое тело змея старалось выжать из мемора все соки, выдавить все тепло и чистоту детского сознания, заменив их циничными аналогами — расчётливостью и корыстью. Сивар, словно бесправная марионетка в руках кукловода — садиста, корчился в бескрайнем ничто своего сна, теряя последние силы. Он развел руки в стороны и начал бить в направлении головы змея. Удары теряющего силы юноши лишь все больше задорили ухмыляющегося царя Кносса. Он продолжал раскачиваться, будто танцуя в такт какому — то загробному маршу. Раздвоенный язык змея то и дело выскакивал из пасти, ощупывая посиневшее лицо Сивара. Наг торжествовал. Сознание мемора стало угасать. Минос в глазах Киллиана двоился, и лишь невероятная, почти первобытная жажда жизни позволяла юноше не терять сознание. Этот еле теплящийся огонек надежды вырвался из его души в реальность сна, обретя форму. Опустив свое совсем ещё детское лицо, глаза на котором готовы были выскочить из орбит, Сивар увидел в своей руке нож. Безукоризненный, невозможно прекрасный нож флегийцев холодил руку терявшего сознание мемора. Тот самый нож, который Таэр вонзил в живот Сивара в самом конце Лабиринта. Лезвие темного клинка начало светиться, заставив Миноса обратить на себя внимание. Змей и его жертва смотрели, как одна за другой багровые буквы вспыхивали на ноже и складывались в слова. Вязь символов преобразилась в предложение: