Однако позже подрастерял привычку самостоятельно нырять под капот. Даже в России ездил на автомобилях европейского производства. Причем компания всегда предоставляла мне возможность брать хорошие и новые, с гарантией, которой, как правило, не приходилось пользоваться. Дома и вовсе жизнь без забот: чуть что — в сервис.
Короче говоря, в современных автомобилях, тем более российских, я не смыслю ровным счетом ничего.
Дождь, продолжавший моросить, мелкими каплями покрывал требуху машины. В темноте без фар ехать можно. Только очень медленно. И недалеко.
Хлопнула дверь. Жена подошла ко мне, обхватила сзади за плечо, заглянула внутрь капота.
— Можно переноской светить. Выставить ее в окно рукой и так ехать.
«Что ж, это тоже выход», — подумал я, но вслух сказать не успел.
— А ты сопротивления проверил? Может, погорело? — деловито осведомилась Александра.
— Нет, не проверил. Где они находятся?
— Вот же распределительный щиток. Или как он там называется? Дай, я посмотрю, я умею. А ты подержи что-нибудь сверху, чтобы дождь туда не капал. Я точно не знаю, но, по-моему, влага для них вредна.
— Еще как!
Сняв куртку, я поднял ее на вытянутых руках над небольшой черной коробочкой в углу капота.
Жена ловко вскрыла коробочку, принялась перебирать сопротивления одно за другим.
— Вот, — воскликнула она с торжеством, — я же говорила, совсем черное! У тебя запасные есть?
Хороший вопрос! Захватив переноску, мы отправились рыться в багажнике.
Запасная, почти не начатая упаковка с сопротивлениями в конце концов нашлась в салоне, в бардачке. Александра заменила сгоревшую деталь, обжала металлические лапки, державшие ее.
Ловко, проворно двигались тонкие пальцы. Она подняла руку — ногти на просвет стали розовыми, а пальцы — золотыми. Повернула кисть, жестикулируя, что-то мне объясняя, — подушечки пальцев, ладони испачканы грязью, машинным маслом.
— Сейчас проверим!
Она метнулась к двери, дотянулась до нужного тумблера.
Подфарники, ближний свет, дальний — все работало!
— Я тоже кое-что умею! — весело сказала она, передавая мне штекер от ненужной больше переносной лампы.
Я задержал ее руку в своей. Осторожно перевернув, поцеловал чумазую ладонь. Жена пальцами легонько провела по моим губам.
— Ты забудешь, с какой стороны в автомобиле находится двигатель, — тихо пообещал я, подчинившись внезапному патетическому порыву.
— Я не хочу забывать, — ответила она тоже тихо и весело, но твердо, — это может пригодиться в жизни. Скажи честно, разве я была когда-нибудь белоручкой?
Уступая новой для меня интонации, я спросил неуверенно:
— Может, пора начинать?
И тут же — будто косой подкосило! — я шлепнулся на колени. Слой воды на асфальте с чавканьем раздался в стороны и вновь сомкнулся вокруг моих ног, но ноги в мокрых насквозь джинсах не почувствовали перемены ни во влажности, ни в температуре окружающей среды.
Я схватил обе ее руки.
— Ты помнишь, какие у тебя ладошки были? Узенькие-узенькие, как у девочки, пальчики нежные, тоненькие — тронуть страшно!
Осторожно, будто и вправду они были ломкими, как соломинки, я целовал пальцы жены. Мокрую, но теплую ладонь. Запястье.
Узкий пояс джинсов, врезавшийся в ее тело, поднимался и опускался в такт ее дыханию прямо перед моим лицом.
— Мне пенял, а сам что делаешь? — сквозь зубы сказала Александра, подаваясь вперед, еще ближе ко мне. — Ну что ты делаешь? Я ведь тоже… давно тебя… не видела!
Поздно было останавливаться. То есть… Я, разумеется, остановился бы, если бы любимая не хотела продолжать…
Развернув мое левое запястье, жена вгляделась в фосфоресцирующие стрелки часов.
— Без четверти час. Ну ничего, ничего. Я и забыла, как… как ты… как с тобой хорошо, — прошептала она еле слышно.
— Забыла? — пробормотал я с шутливым возмущением.
Хотел сказать: «А я вот помнил!» — но промолчал, потому что пришлось бы добавить: «Я других с тобой сравнивал, они не выдерживали сравнения».
Благодарно поцеловал жену и поднялся, приводя себя в порядок: следовало скорее ехать дальше!
Мы катили на север. Ехать очень уж быстро я не решался, потому что дождь вновь толстыми струями хлестал в лобовое стекло, машина зарывалась чуть не до половины колеса в глубокие лужи, плыла, точно катер, и ее мотало из стороны в сторону «штормовой» волной.
Печка опять работала на полную мощность. На расстоянии вытянутой руки от меня тускло белели в темноте салона голые коленки жены, поскольку она не стала снова надевать насквозь мокрые брюки, только обмотала вокруг бедер мою куртку, сухую с внутренней стороны. Она свернулась калачиком на сиденье, и единственное; чего мне не хватало в тот момент, — это деления на шкале обогревателя: мне хотелось поскорее организовать в салоне тропическую жару, чтобы жена, не дай бог, не простудилась.
— Знаешь, ты выбрал такой подходящий момент, — пробормотала она мечтательно. — Сегодня такой день… может кое-что интересное получиться.
Я догадался, как только она заговорила. Искоса бросил взгляд в ее сторону. Она не смотрела ни на меня, ни на дорогу — как будто вслушивалась в себя. На губах бродила нежная, тоже внутрь себя адресованная улыбка. Я мог уже не сомневаться, что ее предчувствие сбудется.
— Я — за! — сказал просто. — Буду очень рад.
Собственные слова показались мне знакомыми, как будто я уже произносил их прежде. Потом мне стало чудиться, что и ее реплика когда-то звучала. Я слышал, как тот же любимый голос мягко, доверчиво, чуть иронично произносит: «Знаешь, сегодня очень подходящий момент, может кое-что получиться…» Я видел рисунок обоев на стене и цвет постельного белья. Я чувствовал кожей тонкий шелк ее кокетливой ночнушки, завалившейся куда-то мне под бок.
До сих пор не знаю, действительно ли в тот момент молния ударила совсем близко от автомобиля, или ослепительная вспышка, сопровождавшаяся треском и грохотом, поразила только мой собственный мозг.
Я вспомнил!
Больше для меня в прошедшем не оставалось белых пятен и загадок. Из разлома между реальностями я вернулся в ту, что была прежде нашим с ней общим счастливым домом. Вспомнив, понял, что делаю сейчас, куда еду так неторопливо сквозь разверзшиеся хляби небесные.
От осознания жесткого смысла происходящего в первый момент захотелось сбежать. Хотелось остановиться, выйти из машины под дождь, глотнуть свежего воздуха, немного пройтись пешком, чтобы спокойно подумать. Но я не мог позволить себе останавливаться. В аэропорту чужого города меня ждали мои родные дети — наши с Джей родные Катюшка и Пит, и всего каких-нибудь три часа темноты оставались в моем распоряжении, чтобы найти их и забрать.
На жену старался не смотреть. Я не знал, как признаться ей, как повиниться. Волны чудовищного стыда накатывали на меня снова и снова. Как я мог оставить их без помощи? Как мог забыть?!
Мы с женой прожили вместе почти семь лет, и за все это время между нами произошла только одна настоящая размолвка. Зато какая! Она показалась мне тогда настоящей катастрофой.
Мы к тому времени больше года были вместе и ждали первого ребенка. Александра чувствовала себя отлично, врачи не находили ни малейших отклонений. Нам оставалось только радоваться и ждать — с удовольствием и нетерпением. Я, естественно, работал с утра до ночи, но выходные полностью посвящал жене. Мы ездили за город, гуляли по Лондону. Может, беда в том, что у нее не было в Англии друзей, никого не было, кроме меня. Да Гарри еще. Гарри часто к нам заходил, развлекал Альку, чтоб она не скучала.
Я предлагал ей вызвать маму, но она решительно отказалась. Сказала: для мамы переезд станет слишком большим потрясением, она не сможет приспособиться к жизни в чужой стране. Да еще в доме, где она не хозяйка. Разумеется, жена общалась с матерью и по телефону, а большей частью — по Интернету. Только вот беда, больше почти ни у кого из ее друзей в Москве Интернета еще не было, а письма… письма — дело долгое и голод общения не утоляют.
Наверное, свою роковую роль сыграла моя излишняя любовь к собственной профессии. Я решил, что лучшим развлечением для жены станут новости из России. Подключил ей через спутниковую связь все российские телеканалы, выписал несколько газет, журналов. Она вначале отнекивалась, говорила, что новостями вовсе не интересуется, кроме тех, которые слышит в моем изложении, что о самых главных событиях в России я все равно рассказываю ей сам. Потом втянулась. Из газет стала что-то вырезать, раскладывать по конвертикам…
Вскоре жена стала проявлять непонятное беспокойство. Она нервничала, раздражалась по пустякам; я ловил на себе ее непривычный — холодный, изучающий — взгляд. Потом она стала задавать вопросы. На разные лады, но на одну и ту же тему: зачем ты на мне женился? Я вначале искренно объяснял: «Не зачем, а почему: потому что люблю тебя!» Потом отшучивался. Потом она спросила: «А если бы у нас не получилось детей, ты бы согласился жить со мной дальше?» Я бросился ее уговаривать, что все получится и дети обязательно будут; она почему-то расстроилась еще больше. Я испугался, поехал к ее врачу вытряхивать информацию. Все в порядке, был уверенный ответ, никаких поводов для беспокойства: беременность протекает нормально.
На мое счастье, Александра не умеет долго держать переживания и мысли в себе, обязательно все выложит, поделится. Однажды она попросила меня прочитать несколько заметок, вырезанных ею из газет. Попросила сказать, что я об этом думаю. Мне хватило одной, чтобы понять, но я послушно пробежал глазами все. Жена выжидательно глядела на меня. «Подлецы!» — в сердцах бросил я, отдавая газетные вырезки. «Кто?» — напряженно спросила жена.
Если бы я сразу понял, как много зависит от моего ответа, я не стал бы настаивать на объективной оценке. Но привычка подвела. «Либо те, кто это делает, либо те, кто пишет, передергивая и искажая факты», — сказал я, сделав последний шаг к расколу.
В заметках рассказывалось о горькой участи русских женщин, которые выходят замуж за иностранцев и рожают им детей. Потом коварный европеец отбирает у женщины отпрыска, пользуясь тем, что тот автоматически, по праву рождения является гражданином его страны. Вся могучая Фемида страны-захватчицы помогает ему. Несчастная мать остается настолько ни при чем, что даже видеться со своим ребенком не может.
Она выслушала внимательно мои рассуждения о достоверности газетных публикаций, а также телевизионных передач, которые тоже, я уверен, поднимали эту тему. Выслушала и ничего не сказала.
Подозрения жены очень сильно меня обидели. Я подумал, что они возможны, только если совсем не любишь человека и совершенно его не чувствуешь.
Холодно предложил отправиться к нотариусу и составить бумагу, в которой я пообещаю всячески содействовать получению нашим будущим ребенком российского гражданства и еще что-нибудь в этом духе — что она пожелает.
Она повисла у меня на шее, умоляя простить ее, утверждая, что любит меня, и уговаривая еще немножко потерпеть ее глупые прихоти. На неделе у меня свободного времени не было, мы договорились, что сходим к нотариусу в субботу.
Вечер того дня впервые за несколько недель прошел у нас тихо-мирно, в полном согласии. Так же пролетели еще несколько вечеров. Жена, казалось, совершенно успокоилась. В пятницу утром она с особенной нежностью провожала меня на работу, и я было решил, что вопрос о походе к нотариусу отпал.
Вернулся в пустой дом. Меня ждало довольно пространное послание, в котором жена снова просила простить ее и понять, объясняла, что в юридических тонкостях не разбирается и, какую бы бумагу я ни написал, ее это не успокоит. Писала, что я слишком дорог ей, чтобы терзать меня подозрениями, что ей слишком дороги наши отношения, чтобы подвергать их опасности…
Короче говоря, она уехала в Россию, собираясь родить там, а потом вернуться ко мне в Лондон.
С этим письмом я отправился к врачу. Рассказал, что творилось в доме за последнее время. Доктор мои опасения подтвердил: острое невротическое расстройство, если не психоз, на почве естественных для любой беременной женщины страхов и коммуникативной изоляции, проще говоря, одиночества. А еще — на почве излишнего доверия к средствам массовой информации, добавил я, мысленно поблагодарив — горячо и с выражением — своих российских коллег.
Мне оставалось только пенять на собственную слепоту и недальновидность, но рана в душе, нанесенная бегством жены, не затягивалась. В размышлениях о происшедшем я упорно возвращался к одной и той же мысли: если она поверила им, а не мне — значит, не любила! Постепенно я привык к этой мысли. Она никуда не делась, просто перестала вызывать такую острую боль, как в начале. Тем более что мы с женой переписывались или созванивались каждый день, и теперь все ее обращения наполнились прежней нежностью.
Однако бежали недели, и чем дальше, тем сильнее я тосковал по общению с еще не появившимся на свет сыном. Пока жена находилась рядом, я привык чувствовать ребенка внутри ее тела, я хотел наблюдать, как он растет и развивается. Но я не мог себе позволить оставить работу и уехать в Россию на три месяца, на два, даже на один!
Чем ближе время подходило к родам, тем больше я тревожился за Александру. Я хотел быть рядом с ней, когда настанет момент! Если она позволит, я буду сидеть рядом и держать ее за руку. Если она из-за своей девичьей застенчивости не даст мне такой возможности, все равно буду рядом, в клинике. Вдруг понадобятся дополнительные деньги. Или, не дай бог, понадобится принимать какое-то важное решение. Кто его примет, кроме меня? Ее насмерть перепуганная мать? Но для того, чтобы оказаться в Москве в нужный момент, мне следовало точно рассчитать, когда взять те две недели отпуска, которые готова предоставить мне компания.
Когда я увидел жену, переступив порог ее московской квартиры, я понял, что приехал вовремя. Бледное отечное лицо, мешки под глазами, коротенький, как у заключенного, ежик волос.
Я не предупредил ее о своем приезде заранее: вдруг что-нибудь экстренное задержало бы в последний момент.
Она поднялась навстречу. Из глаз сразу покатились слезы. Я подошел — она буквально обвисла на мне, прижимаясь непривычно большим животом. Я чувствовал, даже сквозь плотную ткань ее платья и легкую — моей рубашки, как двигается наш подросший ребенок.
«Как я соскучилась! Думала, ты не приедешь! — Я едва разбирал слова сквозь истеричные рыдания. — Я боялась, что ты никогда меня не простишь! Хотела вернуться, правда! Мама подтвердит. Я здесь месяца не прожила, как сказала: поеду назад. Мне врачи запретили и перелет, и поезд… Я очень тебя люблю, жить без тебя не могу!»
Через месяц она с малышом вернулась в Англию. Он все-таки стал гражданином России.
Кстати, именно после рождения сына Александра получила у нас совершенно другое имя.
Я привез для нее еще не очень распространенную тогда в России игрушку — мобильный телефон, чтобы она могла в любой момент связаться со мной из клиники. В те несколько дней, что провела она там, мы обменивались SMS-записками по двадцати раз на дню. Первую записку она написала мне по-английски, а подписала по-русски латиницей: «Jena». Я не сразу понял, что она имеет в виду. Она тогда еще не очень уверенно ориентировалась в тонкостях использования латинского алфавита. Вместо слова «жена», которое требует сочетания букв ZH, у нее получилась какая-то нелепая «джена». Стараясь развлекать и веселить ее, я все время над этой ошибкой подтрунивал. Стал в своих посланиях в шутку обращаться к ней: «Дорогая Джена!» Потом мы оба — она в подписях, я в своих обращениях — сократили бессмысленное словечко до первой буквы.
Через некоторое время и я, и она привыкли к ее новому имени, даже наши немногочисленные близкие друзья стали обращаться к моей жене только так: Джей.
Катюшку она носила и рожала в Лондоне. Не дожидаясь очередного всплеска невроза, я сам несколько раз предлагал ей отправиться в Москву. Обещал, что приеду потом — на целый месяц, а не на две недели, как в прошлый раз. Любимая, посмотрев на меня с наигранной шутливой обидой, заявила: «Кто старое помянет, тому глаз вон».