Ограничений скорости для меня больше не существовало.
Электронное табло сообщало, что ближайший рейс на Лондон, прямой, должен вылететь через полчаса, регистрация заканчивается.
Я прошел к кассе.
— Давно улетел предыдущий самолет в Лондон?
— Предыдущий? Через Франкфурт?
— Вероятно.
— Всего двадцать минут назад — в два сорок: его задержали из-за грозового фронта.
Я всей тяжестью навалился на полочку кассового окошка. Как ни доказывал жене иллюзорность оптимистических прогнозов, но сам так надеялся, что мы догоним их в аэропорту! Двадцать минут. Если бы мы по дороге не увязли в грязи и если бы не задержались еще… на те самые двадцать минут, у нас остался бы крошечный шанс успеть, попытаться задержать самолет, заявив о киднеппинге. Она успела играючи. Она ведь и в детдоме нас опередила.
— Вы что-то еще хотели спросить? Мужчина?
— Извините. Да, хотел. Следующим рейсом еще можно улететь?
— Можно, если у вас есть билет. Еще не прекращена регистрация.
— Я хотел купить билеты.
— Билетов нет.
— Мне очень важно как можно скорее оказаться в Лондоне. Вы не могли бы мне помочь?
Кассирша сообщила, что продана даже бронь. На подсадку, таким образом, надеяться тоже не приходится. Следующий рейс — в четыре часа пополудни — почти через полсуток. Вот тебе и «каждые два часа»!
Я отошел от кассы.
Когда мы были у стеклянных дверей аэропорта, Джей сказала: «Иди вперед, я тебя догоню». Теперь она торопливо подошла ко мне. Догадалась по выражению моего лица, что дела плохи.
— Улетели?
— Да.
— Когда мы сможем вылететь?
В ярком свете просторного зала аэропорта я увидел: у нее сильно распухли веки. Я-то думал, что она спокойно отдыхает, а она, похоже, много плакала! Сейчас ее глаза были сухими, но лихорадочно блестели.
Я объяснил ситуацию с отлетом.
Жена опустила голову.
— Я их даже толком не увидела! — прошептала она. — Комочки мои маленькие…
Она именно так называла наших детей. Еще немного — и память вернется к ней.
«Вот и все, — подумал я отстраненно, — спасти своих детей и защитить от горя жену я не сумел. Для нее было бы куда лучше, если бы я не нашел ее никогда. Возможно, тогда она бы…»
— Боже мой! Мистер Смит, это вы? Я вижу, у вас что-то случилось? Вы меня помните?
На этот раз графиня не пыталась говорить по-русски.
Полгода назад, стоя под объективами телекамер в Эденбридже и на память читая сотням тысяч англичан русские стихи, я не мог бы предположить, что обрадуюсь новой встрече с русской графиней. Я довольно холодно поздоровался, намереваясь избежать беседы.
— Наши дети потерялись! — вдруг пожаловалась Джей.
Немного оплывшее крупное лицо аристократки живо сложилось в гримасу глубокого сочувствия и предельного внимания.
Я принял у жены инициативу и продолжил, все еще надеясь побыстрее свернуть разговор:
— Мы случайно разминулись. Это очень сложно и долго объяснять. Так вышло, что их увез в Лондон совершенно чужой человек. Мы хотели догнать их как можно скорее, но билетов на ближайший рейс уже нет, а следующий — через тринадцать часов. Я собираюсь поговорить с…
— Так вам нужно лететь в Лондон? Ближайшим рейсом?!
— Да.
— Я могу помочь вам в этом! Боже мой, бедные детишки! Мистер Смит, у меня билет именно на этот рейс. Но, в отличие от вас, я никуда не тороплюсь!
На краткий миг я поверил, что проблема решена. Но Джей предостерегающе сжала мою руку. Действительно, нам, скорее всего, нельзя разлучаться до рассвета. Что ж, уговорить командира корабля взять на борт одного лишнего пассажира легче, чем двоих. Надежды все равно мало: международный рейс! И времени в обрез.
Графиня, очевидно, заметила наше с женой смущение.
— Вы, конечно, хотите быть вместе, так?
— Да.
— Но, деточка, — торжествующе пропела дама, — у меня тоже есть муж. И я не собираюсь с ним разлучаться!
Она здесь с мужем! Сказочное везение! Я не сомневался, что кассирша согласится перепродать нам билеты, ведь у меня хватит средств, чтобы отблагодарить ее. Но в сущности, это уже не поможет: рассвет застанет нас в пути! Мои отчаянные размышления текли своим чередом, пока я благодарил графиню, пока уверял ее, что оплачу билеты.
— С моим супругом вы тоже немножечко знакомы, мистер Смит!
Оказывается, я не заметил, как сбоку к нашей троице приблизился скромный, небольшого роста старичок. Мне было не до того, чтобы вникать в извивы судьбы, иначе я, наверное, удивился бы: супругом эксцентричной дамы оказался тот самый приятный пожилой джентльмен, который во время шоу задал мне вопрос о «неразменной купюре». Теперь мы коротко раскланялись, и только. Я едва не бегом потащил его к кассе: минута промедления кромсала в клочья остатки надежды.
Посадка уже заканчивалась, когда мы с женой только начали проходить регистрацию. Я покрылся холодным потом, вдруг сообразив, что у нее, наверное, нет с собой загранпаспорта и все усилия бесполезны. Но оказалось есть, на всякий случай — вдруг друзья захотят ехать не на Кавказ, а в Крым.
Мы долго простояли перед пустой будочкой паспортного контроля: куда-то запропастился пограничник. Долго — это, наверное, две-три минуты. Жена пока приглядывалась к моему лицу. Легонько провела мне пальцами по векам и губам.
— Ужасно выглядишь! Не надо так. Ты держись. Я не хочу потерять еще и тебя.
Я сконструировал улыбку:
— На себя посмотри. Кто из нас хуже выглядит?..
Мы вбежали в самолет последними.
Ни покупая билеты, ни проходя регистрацию, я не поинтересовался, каким классом летим. Оказалось, бизнес. Удивляться не приходилось: я помнил графиню в мехах и бриллиантах.
Мы заняли свои места: рядом, по правому борту. Я по привычке пропустил Джей к иллюминатору, хотя сейчас ей было не до созерцания красот земли и неба.
Время больше не неслось вперед захлебывающимся галопом, выровняло свой ход, потом вовсе остановилось. Я перестал думать о самом худшем. Я вообще перестал думать. Я наконец ясно осознал одно: БЕСПОЛЕЗНО. Все бесполезно! Мы опоздали. Вся суета и спешка были только способом успокоить себя, отвлечь от главного. Теперь от главного больше ничто не отвлекало.
С каждым ударом сердца, все время натыкавшегося на торчащее между ребер тупое лезвие, с каждой падающей в небытие секундой из меня уходила жизнь. Я знал, что последняя ее капля вытечет, когда над горизонтом поднимется крошечный клочок солнечного диска. А дальше… Дальше начнется, наверное, совсем другая жизнь. В которой, может быть, найдется место радости, а то и счастью. Но в которой уже не будет, не будет никогда невесомого прикосновения пальцев этой женщины к моим губам, глуховатого, бархатистого голоса, с нежностью произносящего мое имя, печальных ореховых глаз моей дочери, упрямой льняной башки сына… А может, ничего не будет вовсе…
Я молчал, потому что говорить сейчас смог бы только об одном. Не стоит ли все-таки рассказать ей? Она имеет право знать!
Когда лайнер плавно покатил по рулежке, жена взглянула на меня с острой тревогой. Напряженно улыбнулась:
— Ну, пожелаем нам удачи?
Я молча прижал ее к себе, чтобы не бросать в пространство пустых слов.
Самолет лег на правое крыло, прощаясь с Россией.
Десять километров над землей. На этой высоте мы увидим солнце гораздо раньше, чем внизу. Небо на востоке уже начинало светлеть.
— Джей! Я должен… я хочу тебе кое-что рассказать.
Я еще плотнее притиснул ее к себе. Почувствовал, как она задрожала. Вывернулась из-под моей руки, глянула в лицо измученными тревожными глазами.
— Витя! Что?! Ах, это. Я знаю.
— Знаешь?
— Да. Я все поняла тогда же. После нашего… привала. А когда ты попросил прощения за свое молчание, я поняла, что ты тоже…
Я замер.
Неожиданно жена порывисто прижалась губами к моему плечу. Отстранилась.
— Бедный! Как же ты долго держался! Спасибо. Но… Напрасно…
— По-ч-че-му же ты…
— Я не хотела тебе мешать. Если бы тогда я заговорила, то не смогла бы остановиться. Тебе только моих рыданий не хватало. Единственное, что я могла сделать для них, — это дать тебе возможность полностью сосредоточиться на вождении.
Она перестала сдерживаться, и слезы одна за другой покатились из ее глаз. Я крепко прижал ее к себе и даже не пытался успокоить.
Постепенно слезы иссякли. Обессиленные, мы молча летели рядом и глядели в бездну перед собой. Каждый — в свою.
Жена сидела вполоборота ко мне и могла видеть только иллюминаторы по левому борту. Я же смотрел в северо-восточную часть неба, по которой разливался все более сильный жемчужно-серый свет.
Внезапно она обернулась к окну, потом снова поглядела на меня.
— Ты не веришь в лучший исход?
Я отвел взгляд, закусил губу, думая, как лучше и точнее ответить. Она восприняла мою гримасу как ответ.
— Странно, — сказала задумчиво. — Я больше ничего не чувствую. Ни страха, ни паники. Ничего. Что это значит?
Она прикрыла глаза. Я попытался ослабить ворот тенниски; оказалось, он давно расшнурован. Над северо-восточным краем земли разливалось розовое зарево.
Я тоже опустил веки. Когда-то мы взялись за руки, и ее ладонь по-прежнему невесомо лежала в моей. Обе руки — ее и моя — были мокрыми от пота.
Я прислушался к внутреннему голосу, внимательно и честно. И готов был повторить вслед за женой: «Странно! Я ничего не чувствую. Ничего плохого». В сердце царило спокойствие — все та же ровная, невозмутимая розовая заря, что и в небе, по которому мы летели.
— Вот и все. Сейчас взойдет солнце.
Вздрогнув от слов жены, как от выстрела, я открыл глаза. Белая корона поднималась на востоке, разгоняя прочь розовые облака, вытравляя из самых дальних уголков неба густую ночную синеву.
Короткий визг, приближающийся топот маленьких ног, детский заливистый смех.
Мы с женой стремительно переглянулись.
Взрослый окрик. Топот детских ног в салоне эконом-класса стал удаляться.
— Пойди посмотри! — со страхом и надеждой попросила жена.
Уже готовясь вскочить и сломя голову нестись в хвостовую часть самолета, я не решался двинуться с места. Нагнулся через проход к соседу слева:
— Вы не знаете, когда по расписанию был предыдущий рейс на Лондон?
— Ой, мы ведь даже не узнали, — прошептала сзади Джей.
— Сегодня-то… — Сосед задумался. — Его задержали. А вас интересует, как по расписанию?
— Да.
— Это вчера уже. В восемнадцать тридцать. Но тот неудобный: через Франкфурт лететь, долго. Нам с вами повезло. Этот-то только раз летит. Сегодня. Делегацию шахтеров везут, места остались…
— Мы с тобой встретились после десяти, — прошептала Джей, — и бабку эту встретили…
Я вскочил и помчался назад по проходу.
В салоне эконом-класса в проходе между кресел, в самом дальнем конце, активно возились двое маленьких детей. Мальчишка держал в руках крупную яркую игрушку — есть такие смешные грушевидные мордочки, которым, будто пластилиновым, можно придать любое выражение. Игрушка уже порвалась, и теперь парень расшвыривал во все стороны мучнистую пыль из ее нутра. Пыль взлетала маленькими фонтанчиками и оседала на затертом ковре, на боковинах кресел, на одежде пассажиров, которые морщились и пытались отстраниться. Девочка, хохоча, старалась поймать маленькими ладошками фонтанчики пыли.
Я, разумеется, сразу узнал их. И все же… Я не ожидал, что целый год разлуки так сильно их изменит. Я видел собственных детей, и в то же время в них было так много пугающе нового, чужого. Пит сильно вытянулся, похудел и выглядел года на два старше своих лет. А Кэти, которая с самого рождения была у нас девочкой хрупкой, чтобы не сказать субтильной, наоборот, округлилась, стала плотненькой, но росточка осталась почти такого же, как раньше. У обоих были совершенно одинаковые, непривычно светлые волосы — должно быть, выгорели на южном солнце. Мордашки — в золотистом загаре, но сейчас оба побледнели от усталости, а может, и страху натерпелись. Они весело играли, но где же беззаботная непринужденность? У Пита на лице застыло выражение недетской, серьезной сосредоточенности, пожалуй, даже ожесточенности. Я заметил, как резко очерчены его скулы.
— Петя, сейчас же прекрати баловаться! — раздался из-за моего плеча строгий окрик жены.
Прежде они никогда не вели себя так слаженно. Будто отражались друг в друге, как в зеркале. Сын и дочь совершенно синхронно замерли, прекратив игру, и одновременно обернулись на крик. Ни удивления, ни радости. У обоих на лицах — напряжение и тревога. Не было сил смотреть на это!
Я присел на корточки и позвал:
— Кэти, маленькая, иди скорее сюда!
Дочка, глядя на меня с прежним напряжением, не двинулась с места. Она не поняла. Тогда я повторил свой призыв по-русски:
— Катюша, иди ко мне! Иди к папе!
Джей молчала, но Пит наконец медленно направился в нашу сторону. Для сестры он, похоже, теперь был единственным авторитетом, — я даже успел почувствовать укол ревности! — поскольку она робко двинулась вперед, держась за его тощей спиной.
Что-то мешало смотреть, приходилось щуриться. Я не мог оторвать взгляда от плетущейся ко мне нога за ногу дочери, но краем глаза поймал крошечную яркую вспышку в районе иллюминатора.
Самолет снова лежал на крыле, и солнце протянуло в салон свой самый первый луч!
Пит глядел исподлобья, переводя мрачный, недоверчивый взгляд с Джей на меня и обратно. Под его взглядом я чувствовал себя так неуютно, будто в самом деле не был уверен, что он — мой собственный ребенок.
От сидения на корточках затекли ноги, и я опустился на одно колено. Заметил какое-то движение там, где стояла жена: она тоже наклонялась. Все происходило в доли секунды, но запечатлелось в моей памяти, как в замедленном показе. Неожиданно Кэти вышла из-за спины брата и обняла за шею склонившуюся к ней Александру, еле слышно выдохнула: «Мама!» Та подхватила ее на руки, прижимая к себе. Джей не могла больше говорить. Она все делала молча.
Пит механически повторил вслед за сестрой: «Мама» — и робко сделал еще шаг, вплотную приблизившись к Джей. Жена, продолжая держать дочку, попыталась высвободить одну руку, чтобы обнять сына. Тогда я подхватил у нее Кэти. Взяв на руки, почувствовал, как девочка напряглась. Я не понимал, в чем дело, и тут же опустил ее на пол, чтобы не испугать до слез. Джей обнималась с сыном. А дочь стояла напротив меня, застенчиво разглядывая, как чужого. Мне опять не хватило терпения:
— Ты меня узнаешь? — спросил я.
Девочка неуверенно пожала плечиком. Мое лицо, наверное, исказила гримаса глубокого огорчения, потому что Кэти тут же сострадательно подняла бровки домиком:
— Дядя, не плачь!
— Я — твой папа, — подсказал я, уже ни на что особенно не рассчитывая. А дочка вдруг улыбнулась и с воодушевлением ответила:
— А, ну да! Папа, а ты не умрешь?
— Ну… — я растерялся, — нет, я еще поживу… долго… надеюсь.
— Долго? — неодобрительно переспросила дочь. — У меня тот папа долго жил, — сообщила она, будто речь шла о хомячке, — а потом умер…
— Петенька, поздоровайся с папой, — донесся до меня наконец прорезавшийся голос жены.
Я поднял голову. Физиономия Пита, обращенная ко мне, была по-прежнему насупленной, и мне стало не по себе: неужели и сын меня не помнит?! Ведь он старше, ведь мы так дружили, ведь я… Но в этот момент ребенок сделал тот единственный жест, который сразу все расставил по своим местам. Пит протянул мне руку для пожатия! Так уж между нами повелось с тех времен, когда он был еще совсем карапузом: мы всегда здоровались за руку. Никому другому Пит руки не подавал, уверенный, что эта привилегия принадлежит только его отцу. Я выполнил ритуал и тут же, задохнувшись от радости, подхватил его на руки. Кэти немедленно завизжала на самой противной из всех доступных ее нежному голоску нот. Я наклонился, чтобы поднять в воздух и ее, но тут самолет сильно накренился в очередном вираже. Тогда я предпочел вернуть сына на иол и взять обоих за руки.