Я прыгнул вперед и, почти наугад выбросив руку, ухватился за кожаный ремешок на ее шее. Другую руку я положил ей на прохладное плечо и развернул женщину к себе. Только в первое мгновение она рванулась, но больше не сопротивлялась. Со стороны это, наверное, напоминало нежную любовную игру. Она податливо согласилась, когда я молча принялся переставлять ее, спиной загораживая от нее своих. Теперь она оказалась в дюйме от своего места.
Я подтолкнул женщину вперед, надеясь отодвинуть подальше от кресла… Надавил сильнее — сопротивление возросло. Ее ноги будто вросли в пол, но она выглядела измотанной и все больше походила на ту старуху, которой представилась мне в самом начале. Взгляд снова стал тяжелым, давящим. Слишком близко от моего лица! Я опустил глаза.
Узелок на черном ремешке, который я крепко держал в руке, потертость рядом…
Все-таки у меня хорошая зрительная память! Именно этот ремешок я видел прежде на Линде! Я похолодел: она не добралась до самых близких мне людей, а мою сотрудницу некому было защитить…
— Что с Линдой?!
— Все то же, — удивленно протянула старуха. — Любит тебя, мечтает о тебе…
От неожиданности я едва не ослабил хватку.
…Я отдал Линде перевод «Чертополоха». Та долго терзала меня обсуждением. Потом я сбежал. Закрывая дверь, обернулся и встретился с ней взглядом: Линда затуманенно смотрела мне вслед, будто грезила наяву… Она просила взять ее в «Новую пятницу» кем угодно, хоть простым редактором, хоть в монтажную… Если мы оказывались рядом — за рабочим столом, в лифте, в очереди за кофе, — я с удивлением замечал, какая она неловкая: то локтем меня толкнет, то оступится и взмахнет рукой, ища во мне опору… Ради всего святого, как я ухитрялся оставаться настолько слепым?! Просто искал совсем другую…
— Девочка немножко помогала мне в надежде приворожить тебя.
Я удержался от бесполезного переспрашивания: «Линда помогала тебе?! В чем?»
— Мне нужен был доступ к тебе, — с достоинством пояснила старая леди, будто не замечая удавки на своей шее, — вот и все. Постоянный доступ. Ты должен был найти мою вещь. И заплатить.
Я вспомнил, как в начале нынешней встречи принял ее за Линду. Стало жутко. Нет, не хотел я знать, каким образом Линда обеспечивала ей доступ ко мне!..
— А ведь она могла добиться успеха, — сказала старуха почти весело. — Только испугалась, что не справится. У меня к ней особый счет! — В голосе моей собеседницы прорезалась тяжелая злость. — Меня нельзя просто взять и бросить!
Старуха явно говорила о том, что ее живо трогало.
— Линда заявила, что цена слишком высока, и полученный результат не обрадует ее. И ты будешь уже не ты, и она станет не похожа на саму себя, если заполучит тебя «колдовством»… Понадеялась, что, раз ты один, а она так близко к тебе, ваши отношения сами собой сложатся, и все мне вернула…
«Все вернула»… По ее лицу скользнула тень досады: она слишком увлеклась! И я догадался.
Только теперь я догадался, что именно до сих пор крепко сжимаю в ладони! Что связывает нас и не позволяет освободить друг друга. По направлению моего взгляда она увидела, что я понял.
— Заламинированная купюра была не брелком, а подвеской, — констатировал я ровным голосом.
Остаток уничтоженного сокровища, кусок моей собственной судьбы, который она не может выпустить из рук по доброй воле.
— Снимай ремешок! — приказал я, продолжая крепко за него держаться.
Она покорилась. Попыталась тащить через голову — не вышло: слишком узкая петля, а тут еще мой кулак, будто занявший место утраченной подвески. Тогда женщина подняла руки и принялась развязывать тугой узел на шее, под воротничком блузки. Дело шло с трудом, она морщилась от напряжения, пальцы срывались. Внезапно моя затекшая рука легко скользнула вниз. Ремешок свешивался из кулака дохлым ужом.
— Ну вот, теперь все, — сказал я устало. — Джей заблудилась и вывалилась в другую реальность благодаря «неразменной купюре». Детей автоматически протащило за ней — слишком тесная у них была связь, — но выбросило где-то по пути, ведь они в тот момент находились далеко от матери. А меня ты подцепила на крючок с помощью Линды и этого ремешка. Так?
— Думай как хочешь. Все будет примитивно, неполно и НЕ так. Только напрасно ты воображаешь, будто твоя ненаглядная жена — такая бедная, беззащитная овечка, какой кажется.
— Я знаю, что она — сильная женщина. Иначе мы бы с тобой не справились, — холодно ответил я.
Собеседница усмехнулась:
— Я свободна?
— Не задерживаю.
Я молча прошагал мимо нее. Сил почти не осталось, и я думал только об одном: скорее закончить дело. Даже не обернулся.
Вздохнул с облегчением, только когда, нажав кнопку спуска воды, услышал невыносимый вой утилизирующей системы и увидел, как, извиваясь, исчезает в сливной трубе кончик черного ремешка.
На обратном пути я увидел, что кресло моей недавней собеседницы вновь пустует.
Дети спали. Усаживаясь позади жены, я наклонился и поцеловал ее в затылок. Ее волосы, давно сухие, все еще приятно пахли дождем.
Джей тут же обернулась, заботливо изучила меня взглядом.
— Что случилось? Ты так долго не возвращался!
— Я проверял, — признался я почти честно, — все ли в порядке с самолетом.
Она не удивилась — наверное, тоже слишком сильно устала. Спросила деловито:
— Что выяснил?
— Все хорошо. Думаю, нормально долетим.
— Ну, поспи тогда.
Она дотянулась ладонью до моей щеки.
Я встал снова, бесцеремонно подхватил с сиденья разгоряченного сном, вялого, как тряпочка, сына и устроился рядом с ней, посадив Пита к себе на колени.
Баюкая дремлющую Кэти, Александра задумчиво сказала:
— А ведь мы их не догнали бы, если б добрые люди не помогли. Ты думаешь, твоя приятельница с мужем и билетами — счастливая случайность?
Вопрос, который задала мне графиня во время рождественского шоу. Вопрос, который задал старичок — ее муж… «Добрые люди»… Люди?.. Ну, не важно…
— Сомневаюсь.
— Ну да, правильно… Скажи, ты уже почувствовал, что все закончилось?
— Закончилось! — сказал я твердо.
— И ты веришь, что все будет как раньше?
— Как раньше? Разумеется, но… я же понимаю, о чем ты. Совсем как раньше не будет. Ты помнишь, как потерялась на целый год, я тоже…
— Целый год? У меня было чувство, что я потерялась на целую жизнь!
— И даже у этих малышей теперь есть своя, отдельная от нас с тобой биография.
— Вот с этим мне особенно трудно смириться.
— Да, и мне. Но скажи, дорогая, ты хотела бы вернуться ровно на год назад? Забыть о плохом, стать прежней…
Она не колебалась ни секунды:
— Нет. У меня появилась идиосинкразия к забывчивости!
— А тебя не пугает, — попробовал подразнить ее, — что все изменилось там, на земле? Согласись, мы с тобой слабо представляем теперь, что именно ждет нас внизу.
Джей дремотно пробормотала:
— Прорвемся!
Солнце, поднявшееся уже довольно высоко в безоблачном пространстве, прямой наводкой било в иллюминатор. Я отворачивался и щурился, чтобы не ослепнуть, но шторку опускать не хотел.
Солнце уже не могло меня взбодрить. Неудержимо слипались веки. Жена тоже обессиленно привалилась к моему плечу. Настал один из тех приятных и необыкновенно трогательных моментов, когда все семейство фактически опиралось на меня: жена лежала на моем плече, сын свернулся калачиком на коленях, чувствительно упираясь головой мне в живот, дочка, совершенно разморившись под горячими лучами на коленях у матери, использовала мой локоть в качестве подушки. Я закрыл глаза…
И тут же опять открыл их.
— Джей! — позвал я шепотом, чтобы не потревожить малышей. — Послушай! Мы вернемся в неизвестность. Пусть. Но в этом новом, чудесном, замечательном, самом лучшем варианте нашей истории как мы провели весь прошедший год?!
Жена немного помолчала, потом подняла голову и села прямо. Неприятный холодок пополз по плечу.
— Журналюга хренов!Как ты достал своими каверзными вопросами, — тепло пробормотала жена. Ее расслабленные интонации подействовали на меня успокоительно. — Не было прошедшего года.
— Как?! — воскликнул я, на этот раз почти в полный голос, и испуганно притих, проверяя, не перебудил ли детей: иначе спокойного разговора не получится! — Что, совсем не было? — продолжил я тише. — Но дети подросли…
— Я имею в виду, — перебила жена, — что он не был, а будет. Мы с тобой его сейчас придумаем, — отчеканила она и вновь повалилась виском ко мне на плечо. — Ты такой молодец, что об этом позаботился: мы, наверное, должны успеть обсудить все до того, как прилетим.
Я ничего еще толком не понимал.
— Давай, — повторила жена, — обсудим в общих чертах основные события прошедшего года.
— Такими, какими они могли бы быть, если бы мы не расставались? — наконец сообразил я.
— Боюсь, что это невозможно, — задумчиво протянула Джей. — Нельзя так сильно грешить против действительности…
— Верно. Что же тогда? Мы крепко поссорились? Или…
Я подумал, что кто-то из нас мог потерять голову от неожиданной влюбленности, попытаться создать новую семью. Мне показалось неприличным произносить эту версию вслух. Но Александра как будто почувствовала: вздрогнула.
— Нет! Это уж слишком.
Мы оба погрузились в молчаливые размышления.
— Вить!
— Да?
— А ты заметил, что у Катьки диатез прошел? Кожа совсем чистая. Я ее всю осмотрела, когда водила в туалет.
Конечно, жена держала дочку на руках и водила в туалет, и все же я мог бы заметить. Ведь ее пальчики и щечки прежде не бывали совсем чистыми от мучительной сыпи.
— Мы ее лечили, — медленно, с расстановкой заговорила Джей. — На берегу Азовского моря есть удивительные лечебные грязи разных сортов… Я знаю, это так… Мне сказали, что грязи могут помочь. Я среди лета забрала детей… Потому что мама, конечно, не справилась с двумя, не могла уследить за Катькой, та объедалась ягод, от которых у нее обметывало все тело и подскакивала температура… Так что я забрала обоих — не оставлять же Петьку без моря! — и рванула в те края.
Я слушал, и в какой-то части моего сознания крепло убеждение, что именно так все и происходило на самом деле.
— Ты, наверное, в отпуск приезжал к нам ненадолго…
— Нет. Я не мог приехать. Компания вела тяжелый судебный процесс, и мое присутствие было необходимо.
— А… Понятно… За лето я успела убедиться, что Катюше стало получше, но не радикально: так не бывает! Но… Зато… Ну да, конечно! Я же там знахарку встретила, чудесную тетку! Она пожилая уже, лицо в морщинах, зато глазищи совершенно молодые: темно-серые, яркие-яркие, цепкие; добрая… Впрочем… Я ведь рассказывала тебе о ней много раз…
Я с восхищением узнал в описании жены портрет графини.
— Короче, тетушка сказала, что вылечит нас всех, если мы проживем рядом с ней до следующего лета… Я переживала: а как же ты? Но надо, значит, надо…
Я мысленно добавил, что за целую зиму так и не выкроил время навестить семью и именно по этой причине решил поменять характер своей деятельности: чтобы стать более свободным. Жена продолжала:
— Она меня многому научила… Это так и есть… Так и есть…
Вскоре объявили посадку, и вплоть до этого момента мы оживленно обсуждали события прошедшего, такого тяжелого для нас, но такого, как теперь выяснялось, плодотворного года, — года, проведенного в разлуке.
Только перед посадкой я с замиранием сердца подумал о необходимых документах.
— Джей!
— Да?
— Все было именно так?
— Да.
— В таком случае, пожалуйста, дай мне свой паспорт.
Она метнула в меня испуганный взгляд.
— Виза, дети и брак?
— Да.
Жена дрожащей рукой протянула мне книжечку в простенькой клеенчатой обложке.
Я не сразу смог вымолвить приговор. Трижды перелистал цветные страницы. Она терпеливо ждала. В беспощадном солнечном свете было видно, что в ее лице не осталось ни кровинки.
— Есть виза. Дети вписаны.
Джей кивнула:
— Ну, хорошо. Хорошо.
Я заторможенно наблюдал, как расправляется глубокая складка между ее красивых бровей. Потом догадался заглянуть в собственный паспорт; там все тоже оказалось в порядке.
Подошла бортпроводница, потребовала, чтобы мы усадили по местам детей и пристегнулись. Я забрал Пита и ушел в салон эконом-класса, где он прежде сидел с Кэти. Здесь я подумал о том, что должны быть еще отдельные бумаги на детей, но это уже казалось сущей ерундой. Кстати, после посадки они обнаружились не у Джей, а в моей спортивной сумке, с которой я ехал из Абхазии и которую чуть не забыл в машине по прибытии в аэропорт.
Мы с Питом медленно продвигались вперед в длинной очереди пассажиров, торопившихся покинуть самолет. Джей и Кэти по-прежнему сидели в креслах.
— Подождем? — предложила жена. — Не хочется соваться с детьми в эту толпу.
Я послушно сел на освободившееся позади нее место. Сына усадил рядом насильственно: ему хотелось скорее вырваться на оперативный простор.
— Витюш! Дай мне, пожалуйста, свой мобильник. Я маме хочу позвонить: что-то мне тревожно.
— А твой где? — не без лукавства спросил я, включая и протягивая ей аппарат.
— Догадайся с трех раз, — вздохнула она, набирая номер.
— Потеряла?
— Забыла.
— Новый я тебе куплю с GPS.
— Купи… Мамуля, привет!.. Мы только что приземлились… Почему? Нет, мы в Хитроу, в Лондоне… Ничего не случилось… В Москву?! А, ну да, я поняла… Нет-нет, честное слово, ничего. Просто так получилось. Мы в последний момент передумали, нам так удобнее было… Мамочка!.. Мама!.. Мама, подожди… Мама, не надо, послушай!!! Мамочка, поверь, у нас не было возможности тебя предупредить… Простое стечение обстоятельств… Я потом… Мама, я не могу сейчас долго разговаривать, я потом перезвоню тебе из дому и все объясню… Честное слово, это недоразумение… Я тебя очень люблю! Мы все… Ты поймешь, когда узнаешь…
Жена, не глядя, протянула мне телефон. Потерла лоб. Подняла на меня полные растерянности глаза.
— Мама смертельно обиделась. Она ждала, что утром мы прилетим в Москву. Пирогов напекла. Волновалась, почему долго не звоним. Говорит: как мы могли забыть о ней, не предупредить ее… Представляешь, она обозвала меня махровой эгоисткой и сказала, что от тебя-то уж она не ожидала такой… такой… бесчувственности, что ли?.. Как теперь выкручиваться?!
Я пока не очень представлял, как мы выкрутимся и оправдаемся перед бедной Людмилой Васильевной. Однако, обняв Джей за плечи, уверенно пообещал:
— Не переживай! Мы что-нибудь обязательно придумаем, сочиним еще одну правдоподобную историю.
Настало время и нашему семейству двинуться в сторону выхода.
Покинув самолет, мы вздохнули с облегчением и только теперь окончательно поверили, что кошмар прошедшей ночи, наваждение прошедшего года, мрак целой жизни, проведенной врозь, завершились.
В Хитроу нас встречал Гарри. Жена страшно удивилась, когда первая попавшаяся ей на английской земле физиономия оказалась знакомой, более того, принадлежащей нашему лучшему другу. А я смутно припомнил, что позвонил Гарри из ростовского аэропорта, когда билеты оказались у нас в руках. Звонил, потому что думал, что нам, возможно, понадобится срочно куда-то ехать и что-то предпринимать.
Гарри тут же бросился возиться со своими любимыми «племянниками». У нас так повелось с тех пор, как Пит научился выговаривать словосочетание «дядя Гарри». Гарри этот титул показался очень потешным, и он стал звать детей «племянниками». Гарри общается с ними совершенно на равных: ему в самом деле интересно то, что они говорят, в совместных играх он вообще теряет голову — будто между ними нет разницы в тридцать с лишним лет!
Джей шла рядышком, аккуратно направляя активность всех троих в социально приемлемое русло.
А я чуточку отстал. Просто торопиться было некуда. Хотелось идти медленно и любоваться этой идиллической картиной.