Мы шли, не разговаривая, по маленькой тропинке, что вела от моего дома в парк, который я, преувеличивая, называла лесом.
Я совершенно не ощущала холода, в руках было плохое кровообращение, поэтому только по пару, который вырывался каждый раз из моего рота, когда я выдыхала, можно было догадаться, как же на улице похолодало, за то время, что мне пришлось просидеть в доме.
Не сговариваясь, мы сразу же направились к беседке. Калеб сел на лавку, я же осталась на ногах - простудить почки, было бы полнейшей глупостью в моем положении. Тогда Калеб посмотрел на меня странным взглядом, почти порицая, и я вдруг оказалась у него на коленях.
Его пьянящий запах, и близость губ заставили меня потерять дар речи. Но прошла минута и конечно я стала вырываться, пускай и вяло.
- Ты знаешь, по-моему, приставать к беременным, это какая-то разновидность извращения!
От волнения я начинала городить чушь.
- Да, ты уже что-то такое говорила, - ухмыльнулся Калеб, и его дыхание обожгло мне шею, не только своей прохладой, но и близостью. - Если не можешь придумать что-нибудь остроумнее, лучше помолчи.
Я со смятением почувствовала, как он уткнулся лицом в мои волосы, и ляпнула:
- Я не буду с тобой спать!
Ну и дура! - добавила я про себя.
Калеб сдержано хохотнул, внезапно прижав меня крепче. Я вздрогнула от этой сладостной муки.
- Я сделал тебе больно? - он тотчас почти скинул меня с колен.
- Нет...- пролепетала я, желая вернуться в его объятья.
...И он вновь притянул меня к себе, так, как будто мы уже вечность были близки.
Кажется, в этот момент, оглядываясь назад в прошлое, до меня наконец-то дошло, почему Калеб так раздражал меня, и почему я так часто думала о нем. Почему меня бросало то в дрожь, то в холод от его считанных прикосновений, голоса, вида. И зачем я так боролась в душе с непонятными чувствами к нему.
Вот кому, как-то не заметно для себя, я отдала свое сердце. Свое глупое, израненное сердце. Тому, кто вряд ли его оценит.
Мне стало так больно от его желанных объятий, что горячие слезы выступили на глазах. Как-то я читала, что больше всего чувствуешь потерю человека тогда, когда он сидит рядом, но ты знаешь, что он никогда не будет твоим.
Как последняя дура, я уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Калеб напрягся, но спустя мгновение начал гладить мои волосы, делая все еще только хуже.
- Это все гормоны, я читал такой раздел в Энциклопедии для беременных...
Слезы прекратились. Я на секунду оторопела и затихла, чтобы посмотреть на него. Икнув, я разразилась хохотом.
- Что ты читал? - я еле смогла выдохнуть слова - хохот было невозможно остановить.
- Энциклопедию... для беременных, - сухо повторил он, очевидно не понимая причины моего веселья.
Я вырвалась из его объятий, которые внезапно стали не такими желанными, как прежде, но все же, как и раньше, я не могла смотреть на него без трепета. Отдышавшись, я обратилась к нему, ощутив себя ужасно разочарованной:
- Знаешь, Калеб, твое поведение не нормально, - я грустно покачала головой. - Бет рассказала мне, что ты любишь получать то, что не досягаемо. Но не в этот раз. Я не буду в списках твоих удач, как бы ты не старался достать меня молчанием или подкупить заботливостью. Я не поддамся на твои фокусы и тому подобное. Да посмотри же на меня - Я БЕ-РЕ-МЕ-ННА!!! Это противоестественно хотеть иметь в своих пассиях беременную!
Я не была зла, я хотела, чтобы он прекратил свои игры в кошки-мышки, чтобы оставил меня в покое, пока еще не поздно, пока еще я смогу забыть его и жить дальше. Смогла же пережить я изнасилование и известие о том, что беременна? Так почему не переживу глупую любовь к вампиру?! Я смогу, и знаю это. Но мне нужно было, чтобы он оставил меня в покое. Вот так просто взял, и ушел. Прекратил эту пытку своими глазами, запахом, лицом, голосом, своей притягательностью!
- Просто пойми, нельзя быть таким эгоистом и всегда иметь то, что хочешь!
Калеб молчал, всматриваясь в мое лицо, словно желая найти там что-то. Я машинально закуталась в куртку под этим тяжелым взглядом. Он не имел права так смотреть на меня и колебать мою уверенность. Я уже ничего не понимала.
- Бет ошибается относительно меня, она не знает обо мне всего. И ты тоже ошибаешься, совершенно ничего не видишь и не понимаешь, - его голос совсем не звучал насмешливо, как привыкла я, скорее с горечью.
- Ну, прости, просто я не могу понять, что может тебе понадобиться от меня. Хотя конечно... - вдруг призадумалась я, стараясь сделать следующие слова больнее - тебя может привлекать запах моей крови...
Я не успела договорить, как он сгреб меня в охапку, и в следующее мгновение мы стояли у меня на крыльце, а я смотрела в его глаза, полыхавшие злобой. Еще чересчур ошеломленная, чтобы испугаться.
- Никогда больше не говори того, чего не понимаешь, - прохрипел он, с болью сжимая мою руку.
- Ты делаешь мне больно! -- я вырвала руку.
- Извини, -- процедил Калеб.
Мои губы дрожали, а глаза сверкали.
- Ты ужасный хам. Не знаю, почему все находят тебя привлекательным. Ведешь себя, как негодяй с девушками, пользуешься их слабостью, зная, что они не могут перед тобой устоять! Только и можешь, что подчинять и властвовать. А по-другому ты себя с девушками и вести не умеешь!
Калеб сощурился:
- Мне нет дела до того, что ты думаешь обо мне, Рейн Туорб.
- Ты это ясно даешь понять, -- я отвернулась, не желая видеть, как его лицо поразительно меняет свою структуру - теперь он не был так бледен, как раньше.
Но Калеб резко повернул меня к себе. Я еле удержалась, чтобы не ударить его, так как понимала, что причиню вред больше себе, чем ему. Он секунду смотрел в мои глаза, а я, как могла, пыталась не поддаваться магнетизму его взгляда, стараясь смотреть на него так же свирепо.
Мои руки резко откинулись, когда он растворился в наступившей темноте, которой я не замечала, пока он был рядом.
Я заплакала. Мне стало так плохо, только вот почему, понять не могла. Казалось, ну вот, он оставил тебя в покое, живи и радуйся! Ан нет - я реву!
Несколько минут мне пришлось подождать, чтобы прийти в чувства, прежде чем я вошла в дом. Несколько неуверенных шагов и только теперь я поняла, как замерзала. В доме было светло, тепло, уютно и радостно. Все то, что мне сейчас было необходимо. Я словно из ночи попала в день. Таким разными казались мне эти два мира: один здесь, без Калеба, такой умиротворенный, и тот другой, за дверью, где остался он, и где я не получила счастья, а только горестное раскаяние.
Казалось Грем и отец, сидели все в тех же позах, в которых я видела их, выходя из дома (я старалась не думать о том, что вместе со мной был и Калеб), но фигур на доске стало меньше. Мама в руках держала уже довольно длинное полотно с красивыми, аккуратными рядочками. Рыже-багровые полоски в некоторых местах пересекал холодно голубой.
- Я подумала, может связать тебе шарф? - Самюель оценивающе вытянула его на руках.
Я тоже зажмурилась, стараясь сделать вид, что мне действительно очень интересно. И одобрительно кивнула. Слезы стояли в горле, и вряд ли я смогла бы сказать что-нибудь хорошее сейчас, да и вообще заговорить.
Прошло минут пятнадцать, прежде чем до меня дошло, что никто так и не спросил о Калебе. Меня это лишь порадовало, ведь я не знала что ответить. Они трое, так давно и умело лгут, что сразу бы поняли, скажи я им неправду, это тебе не людей обводить вокруг пальца. Их простыми, честными взглядами не проймешь.
Я сидела возле Самюель и бесцельно переключала каналы, пока не наткнулась (наконец-то за два месяца) на матч по хоккею, как ни странно, такая грубая игра действовала на меня успокоительно. В Чикаго мы часто ходили на хоккейные игры все вместе. Тогда еще с нами жил Ричард. Я безумно скучала по брату, но меня радовало то, что он нашел свою половинку.
Я старалась думать о чем угодно, даже о предстоящей контрольной по физике, лишь бы не думать о Калебе, и сдержать слезы. Не выходило - в голове засели его горящие глаза, и мои глупые, обвинительные слова.
Какими же теперь счастливыми казались мне те молчаливые вечера, когда я могла изучать Калеба, смотреть на него, наслаждаться его пребыванием рядом. Вот теперь, когда здесь не было Калеба и его глухого присутствия, которое я не могла не заметить, я поняла, как одинока. Как я хотела быть с ним, но этому уже не суждено случиться.
Глава 9. Союзники
Если бы мог, я бы изменился,
Я бы избавился от терзающей меня боли,
Я бы не повторил ни одного неверного шага.
Если бы я мог стать сильнее и взять на себя вину, я бы сделал это.
Если бы я мог взять весь позор с собой в могилу, я бы сделал это
Если бы я мог, я бы изменился,
Я бы избавился от терзающей меня боли,
Я бы не повторил ни одного неверного шага.
(Linkin Park "Еasier to run")
Со скандалом в среду я наконец-то вырвалась в школу. Родители, понятное дело, были обеспокоены моим физическим состоянием, но по уверениям врача, относительно, я была здорова. Конечно же, мою полку в ванне пополнили новые успокоительные лекарства, которые я все равно не принимала, боясь совершенно от них отупеть. Терцо и Самюель не могли понять моего рвения, так как подростки редко любят школу, но препятствовать не стали.
Только вот как я могла объяснить им, что не любовь к знаниям тянет меня в школу. К тому же, так было легче коротать время до выходных, когда с компанией мы собирались отдохнуть.
После вечернего разговора в воскресенье, Калеб больше не приходил. Я ждала его в понедельник вместе с Гремом, но тот появился один. Печально было видеть его без Калеба, казалось, я утратила что-то ценное. Во вторник все та же картина в гостиной навевала на меня тоску. И я сдалась - если Магомет не идет к горе, тогда гора идет к Магомету. Тоска была непередаваемая, и о гордости нужно забыть.
Стоял октябрь, точнее говоря, он уже подходил к концу. Часто лил мелкий дождь, туман и сырость не оставляли никаких сомнений, что я в Англии, а не в Чикаго, теперь вся схожесть с моим городом стерлась. Почти полное отсутствие солнца и сухих дней. А значит, у Калеба никаких причин прогуливать школу.
Да, это было низко, но я собиралась хоть издалека и во время ланча, наслаждаться его компанией. Я начинала чувствовать себя маньяком. Даже хуже Сеттервин.
Перерыв весь шкаф, я убедилась в полном отсутствии подходящих вещей, которые я могла бы натянуть на мой живот и, скомкав, швырнула все назад, заталкивая, как попало. Дверку шкафа удалось закрыть с трудом, но так было легче не видеть все вещи. Как напоминание о том, на кого я теперь похожа. Скоро специально для меня придется расширять ванну.
Все было не так плохо, я сама себя убеждала в худшем. Просто мне срочно нужно купить одежду посвободнее, но поездка в город намечалась только на пятницу. А значит, целых два дня еще в чем-то нужно ходить. Недолго думая, я порылась в рубашках Терцо, выкопав там, что-то черное и одела. Живот скрывало хорошо и даже не давило, а вполне свободно свисало. Закатав рукава, я осталась довольна своим видом. Мой любимый батник все еще был мне свободен, и я спокойно застегнула его до самого горла. Что и говорить, на модный этот наряд не тянул, да только мне было все равно. В школе меня и так считали немного чокнутой, что в сумме с беременностью, приравнивало меня к странным. Проще говоря, мне уже не удивлялись.
Я с глубоким удовольствием наконец-то села за руль своей машины, и пусть это было глупо, попросила у нее прощения, что так долго не наведывалась к ней. Она была у меня год, и мы дружили, если это можно так назвать. Машина была подарком Прата, родители никогда бы не купили мне такую дорогую машину, они не хотели меня чрезмерно разбаловать, и ничего не смогли поделать, когда она у меня появилась. Машина была одной из тех немногочисленных вещей из прошлой жизни, которые я себе разрешила оставить. Все-таки много хороших воспоминаний было связано с ней.
Я старалась не замечать, как тревожно дергается занавеска на окне кухни, прекрасно зная о волнениях Самюель, но не будь я уверена, что в состоянии водить, ни за что бы не села за руль. Водить я все же не очень любила.
Проезжая перекресток в центре, я вспомнила, как машина Калеба в первый же день моей учебы, подрезала меня. Можно сказать, он преследовал меня с самого начала. Просто как фатум.
Я не была фаталисткой, скорее Самюель воспитала меня с любовью к вере, и это она считала ее бесценным даром мне. Вот почему мое желание сделать аборт, было воспринято с таким отпором. С ее позиции, а значит и Терцо (они всегда и во всем друг с другом соглашались), жизнь человека - бесценна. Они полностью отказались убивать людей десять лет назад, и не могли позволить мне стать убийцей. Ну что ж, теперь я могла взглянуть на свою беременность со стороны - это был мой бесценный дар родителям, прежде чем я изменюсь. Прежде чем стану такой же, как они.
Это желание посетило меня уже довольно давно. Наверное, лет в десять. Но оно не было связано с романтикой или желанием стать такой же красивой, как Самюель. Нет, все было слишком по земному жестоко. Еще одно болезненное напоминание о Фионе.
Ее родители разыскали нас, так как у Терцо хватило ума удочерить меня официально, и захотели забрать (пять лет спустя!). Тогда, смотря на них, роскошно одетых снобов, я вспоминала, как мы с Фионой изредка приходили к ним поесть, но это было так, будто бы мы должны были просить милостыню. Разве я могла желать жить с ними, после пяти счастливых лет с Терцо и Самюель?
Мои дедушка и бабушка, были людьми обеспеченными и респектабельными, и только спустя столько времени после смерти дочери они поняли, что остались одни. Им захотелось иметь куклу, - они вспомнили обо мне. Вот тогда мне впервые захотелось стать вампиром, чтобы наказать их за эгоизм и плохое отношение к Фионе. Это были бессердечные люди, не нуждающиеся ни в чем, кроме роскоши. И на тот момент я была желанной роскошью, новой игрушкой.
Не знаю как Самюель и Терцо решили этот вопрос, но я больше ни минуты не проводила в их обществе. Я догадывалась, что возможно Терцо применил к ним свой дар, и стер память обо мне, или возможно лишь желание заполучить меня. И я тоже больше ничего не хотела знать о них. Даже похороны Фионы оплатили Терцо и Самюель. Те чужие люди были мне никем.
В машине я поняла, что не хотела и вспоминать другие причины, моего желания стать вампиром, так как теперь они казались мне мелочью. Только после изнасилования я действительно поняла, что такое жаждать мести, мои глупые мечты отомстить Сторкам, родителям Фионы, почти исчезли, осталась совершенно иная ненависть. Я так желала мести после изнасилования так, что готова была умолять родителей сделать меня вампиром. Наверное, еще чуть-чуть и они уступили бы, но весть о беременности все изменила. Они стали непреклонны, и именно тогда началась депрессия.
Конечно, теперь и следа не осталось от той черной тучи, что нависала надо мной, но мое желание стать вампиром только крепло. Казалось, все станет мне доступным, только я изменю ипостась человека, на вампира. Самым желанным призом был Калеб. Я слишком хорошо осознавала, что сейчас никоим образом не могу претендовать на него.
Я не обижалась на родителей, они были правы, мне необходимо время. У меня еще несколько лет в запасе, чтобы оставаться и выглядеть молодой вечно. Я ни в чем не винила их. Ни тогда, ни теперь.
Если посудить, во всем, что случилось, виновата только я сама. Конечно же, психолог говорил мне, что моей вины в случившемся нет. Но я знала, что хоть в чем-то должна быть виновата, иначе почему такое произошло со мной? Несомненно, каждая девушка, с которой произошло подобное, мучается такими мыслями. Но теперь я была готова взять свою жизнь под контроль, я смирилась. И то, что произошло, меня больше не пугало. Просто так должно было случиться. И если бы не это, где бы я сейчас была? Разве встретила бы Калеба?