– Не дрейфь, курсант, я нарисовал тебе самый крайний вариант. Хотя трибунал не предусматривает адвокатуры, но военные судьи не такие дураки, как их изображают. Расстреливать невиновного никто не будет. Я говорю тебе сейчас как частное лицо, – скорее всего, трибунал ограничится тюремным сроком. Расстрел слишком негативно скажется на твоих товарищах, а это четыреста с лишним человек. Огонь-то открыл первым не ты.
– Существует инструкция, по которой в случае открытия огня противной стороной…, – попытался объяснить я свои действия.
Капитан хмыкнул:
– Знаток устава. Да только эта инструкция прямо требует обходится без жертв. А на твоей совести как минимум два трупа.
Его слова неприятно поразили меня. Я-то надеялся спрятаться за инструкцию…
– Ладно пойду. Ваши что-то крутят, данные на Рымарова передали, а на тех, кого ты сбил – нет. Начну трясти за воротники. А ты не вздумай дурость какую сотворить. А то некоторые сбежать пытаются. Куда сбежишь, если посреди России находишься. Еще один, находясь под следствием, повесился, а на следующий день его трибунал оправдал. Вот как бывает.
Говорливый капитан собрал бумаги и вышел, оставив меня с мрачными мыслями и беспокойным предчувствием ближайшего будущего. В конце концов, я махнул рукой на игру нервов и успокоился. За Рымарова я отомстил, а дальше черт с ним. Пусть расстреливают!
Пришел медик, посмотрел рану. Ее состояние его устроило:
– Опухоль немного уменьшилась, покраснение осталось, но не увеличилось. Дня через три – четыре останется только отметина.
– Дня через три – четыре меня может самого не быть.
Медик догадливо покачал головой:
– Следователь был?
– Был.
– Попей воды и ложись спать. Капитан Смыслов всегда пугает крайними мерами. А ты думал, он тебя воскресный утренник позовет организовывать? Кто там на тебя накапал, твои же командиры не сдавали? Раз не твои, то кто?
Я удивленно посмотрел на него.
Медик хмыкнул:
– Военная прокуратура заводит дело только по рапорту высокопоставленного чина, не менее командира батальона или майора по званию.
Он жизнерадостно оскалился, ничуть не огорченный прогнозом следователя. Правильно, не его судьба будет скоро решаться.
Старший лейтенант понял мой настрой.
– Ничего тебе не будет. Я по своему положению много чего знаю, но сказать не могу. Тут такие силы вмешались, сам могу под трибунал попасть за разглашение…
Уже уходя, он позвал дежурного и вновь громко потребовал от него соблюдения для меня постельного режима:
– Никаких физических упражнений и учебных тревог. Парень ранен и нуждается в отдыхе и восстановлении.
– Так забрали бы его от меня, – попытался выдвинуть ответные требования дежурный.
– Я тебе кто, генерал Свекольников? Не нравится спокойная жизнь, подай рапорт по команде. Командование оценит твое рвение по заслугам. А мое дело маленькое – лечить!
Медик ушел. Дежурный поворчал по поводу рапортов, свинорылых командиров и международной обстановки. Зашел в камеру ко мне. Мой изнеможенный и встревоженный вид очевидно его смягчил и он уже более спокойным тоном потребовал лечь в кровать, заснуть и набираться сил.
Я послушался, разделся и лег в постель, пока дежурный не придумал для меня другого занятия – например, чистки гауптвахтенных унитазов зубной щеткой. Служители губы изобретательны в стремлении доказать попавшим к ним «в гости» всю ошибочность их поведения.
Растревоженные нервы и немного разбуженная медиком рана поначалу не давали мне уснуть. Но потом усталость, обескровленный и ослабленный организм сумели доказать мозгу необходимость немного отдохнуть. И я снова уснул.
Меня разбудил шум открываемой двери и включенный свет. Стояла ночь. Первая мысль – служители губы не послушались медика и пришли ко мне разбираться и мучать маленького мальчика. И поэтому реакция была соответствующая:
– Горбатого воробья в подушку…, – я запнулся на середине фразы. Перед кроватью замаячил незнакомый полковник, а в дверях стоял и заглядывал внутрь дежурный, страшно довольный сценой в предчувствии своего рассказа знакомым сослуживцам.
Полковника перекосило. Видимо, не каждый день (ночь) его встречали подобным веселым приветствием. Но он быстро пришел в себя и ответил мне не менее радостным приветствием из нецензурных выражений.
Я предпочел быстренько вскочить по стойке смирно и во время паузы между предложениями успел спросить:
– Разрешите одеться, товарищ полковник?
Полковник поперхнулся, замолчал, фыркнул:
– Одевайся, курсант. Мне говорили, ты бойкий. Теперь верю.
Я торопливо натянул брюки и легкий комбинезон, надел ботинки.
Полковник прошелся по комнате, подождал, пока я оденусь. Посмотрел на приоткрытую дверь и маячившего в проеме дежурный. Служитель страдал от любопытства и был деловито скромен в ожидании, когда от него что-нибудь понадобится. Но он оказался в проигрыше по обоим пунктам. Полковник плотно закрыл дверь, посадил меня на кровать, сел на соседнюю.
– Ты мне скажи, каким… головой ты думал, когда открыл огонь по сушкам? – негромко спросил он.
И этот про бой. Только что за честь, курсанта допрашивает офицер в таком чине? Военный следователь в чине капитана был для меня потолок.
– Но они сбили инструктора!
– По ошибке.
– Ничего себе ошибка. Да они такие очереди на пол БК засадили в самое уязвимое место сушки – переднюю нижнюю полусферу! Когда я вступил в бой и сбил первую машину, вторая сушка не пыталась уйти и разобраться, что происходит, нет, она меня постоянно пыталась сбить, пока мы не сошлись в лобовую.
– И все же. Они сбили твоего инструктора. Их и без этого наказали бы. Вспомни, что же тебя настроило бить на поражение.
Я помолчал, собираясь с мыслями.
– Понимаете, сарги…
Полковник посмотрел на меня настолько удивленно, что я запнулся. Мы помолчали и полковник сменил тему:
– Я видел запись видеокамер твоей стрельбы. И присутствовал при разборе одной из сушек. Ты молодцом держался.
– Меня собираются отдать под трибунал и расстрелять за этот бой.
– Да перестань ты со своим расстрелом. Ерунда!
Ерунда ему. Если бы ему пообещали через несколько суток расстрелять самого? Как бы он тогда засвистел?
– Ты не заметил ничего странного в полете сушек?
– Заметил – они стреляли, – не выдержав, огрызнулся я.
Полковник неожиданно рявкнул:
– Курсант Савельев, прекратите истерику!
На крик открылась дверь и оказался дежурный, за которым маячили рядовые служители. Полковник посмотрел на них так, что дверь мгновенно закрылась.
– Странно они летели, – успокоившись, сказал я. – неряшливо. Рыскали по курсу, запаздывали на виражах. Когда мы сошлись на последней лобовой, у него тоже была возможность сбить меня. Но он начал стрелять, когда еще прицел был на краю тарелки, а когда можно было ударить в упор по передней полусфере снаряды уже кончились. Вот я и разнес ему всю кабину. Такое чувство, что управление сушек оказалось для пилотов не приспособленным.
– Пилот выглядит как после мясорубки, – сообщил полковник. – Интересно, интересно.
– А вы разве не просмотрели запись боя с ЦСУ? – поразился я бестолковости старших офицеров.
– А ты разве не догадался, что ее нет? – в свою очередь поразился в свою очередь бестолковости отдельных курсантов полковник. – Летчики включили режим оптической заглушки. Киберы ЦСУ, поскольку приказ шел с серийного компьютера с высоким уровнем допуска, подчинились. А операторы прохлопали, не включили ручную запись.
Он задумчиво встал, прошелся по камере, переключил таблетку телефона в рабочий режим:
– Разрешите доложить, курсант Савельев сообщил информацию, совпадающую со выводами аналитического отдела.
В ответ ему что-то ответили. Полковник сказал:
– Есть! – и обратился ко мне: – собирайся с вещами, я освобождаю тебя от ареста.
Собирать мне было нечего. Так сказать, все свое ношу с собой. Нахлобучил оброненный в сушке и принесенный каким-то доброхотом универсальный летный шлем и пошел за офицером.
Но нашем путь возник дежурный:
– Товарищ полковник, – немного заискивающе сказал он, – я на счет арестованного. Мне хотя бы расписку. Ему же еще четверо суток сидеть. Никаких письменных документов о досрочном освобождении нет, а мы же за него отвечаем. Если проверка, сами окажемся арестованными.
Полковник удивился внезапному препятствию, посмотрел на него, как представитель высшего света на блохастого бомжа – с неприятным интересом и брезгливостью, подумал, подошел к устаревшему мобильнику на столе приемной, спросил у дежурного курсов номер телефона дежурного по гарнизону. Соединившись с последним, немногословно разъяснил суть дела, выслушал ответ, протянул старшему служителю гауптвахты трубку.
На дежурного губы его коллега из гарнизонной службы орал так, что все было прекрасно слышно и без динамиков. Сначала гарнизонный служака прошелся по самому слушателю мобильной трубки, выдвинул оригинальную концепцию его происхождения, потом коснулся способов появления его отца и матери. Чувствовалось, что этот вопрос изучен им досконально и в самых подробных деталях. Но дежурный по гарнизону, в отличие от дежурного по губе, прекрасно понимал, как опасно задерживать высокопоставленных офицеров, и поэтому еще не израсходовав свой пыл, приказал:
– Савельева отпустить, все недосиженное им передается тебе. Об исполнении донести.
Мы прошли мимо огорошенного дежурного, полковник откровенно улыбался, я сдерживался, напоминая себе, что если меня не расстреляют, то у меня остается возможность снова попасть на губу. И тогда начнется…
Полковник, когда мы вышли на улицу, остановился и с несколько озадаченным выражением лица стал оглядываться. Заблудился, – понял я.
– Савельев, – позвал он наконец, – к штабу сумеешь выйти?
– Так точно!
Здание, в котором располагались штаб и ЦУП, мы проходили каждый день к плацу, и я мог бы найти его с завязанными глазами. Правда, ассоциировался он с неприятными воспоминаниями муштры и постоянной усталости от физических упражнений и поэтому не вызывал никакого желания следовать предложенным курсом.
Но сегодняшний поход был особым. Полковник воскресил угасшую было надежду открутиться от возможности стать представителем группы погибших героев из «Оптимистической трагедии».
– Веди, курсант, – приказал полковник, – тебя ждут великие дела. А нас великие заботы.
Я покосился на оптимиста. Если я переживу ближайшие, – сколько там идут дела в трибунале? – десять суток, то возможно сумею сохранить не выданные еще мне сержантские погоны.
У входа в штаб полковник неожиданно отступил и втолкнул в здание первым меня. Я не успел ни обозлиться на него, ни обругать, ни хотя бы понять, зачем моему спутнику так странно себя вести, как оказался внутри помещения.
В штабе народу было не протолкнуться. Я был здесь только раз, когда решался вопрос о моем допуске к полетам и обсуждались маршруты предстоящих полетов перед посещением ЦУПа. Но тогда в пункте находилось пять – шесть человек, из них один – два офицера.
Разглядеть звания на этот раз я не смог. Яркий верхний и настенный свет заставлял изобилие генеральских звезд в погонах и золота на мундирах сверкать, разбивать внимание, приводя в полнейшую растерянность.
Среди присутствующих я в конце концов увидел Оладьина. Обрадованный, поднес к виску ладонь:
– Товарищ полковник, курсант Савельев…
Оладьин прервал меня:
– Курсант, в помещении находятся офицеры званием существенно выше моего.
Я растеряно обвел взглядом толпу командиров. Где тут, к черту, неведомые «выше по званию»?
Ага, рядом генерал-майор, а вот две генеральские звезды…
По-видимому, затянутая мной пауза оказалась слишком большая. Оладьин потянул меня за рукав и буквально в двух шагах нашел военного в погонах генерал-полковника и почему-то знакомого мне, хотя в круг моих знакомых столь именитые военные не входили.
– Рапортуй! – приказал Оладьин и я, на отточенных до автоматизма инстинктах отрапортовал:
– Товарищ генерал-полковник, курсант Савельев прибыл!
Генерал-полковник, подобравшийся за время рапорта, вперил в меня строгие водянистые глаза. И я вдруг понял, что передо мной находится генерал-полковник авиации Захаров – командующий ВВКС Российской Федерации и заместитель командующего евроазиатского сектора воздушной и космической обороны Земли.
– Вот, – громко сказал Захаров, – потрачены сотни тысяч часов рабочего времени, огромные материальные ресурсы и все рухнуло из-за того, что какой-то курсант оказался шустрым, наглым и умудрился в который раз нарушить сразу несколько десятков полетных инструкций.
– Степан Сергеевич, – обратился он к стоящему рядом генерал-лейтенанту, – а ведь американцы-то как облажались. Все их три ЦСУ разрушены, благодаря чему сарги нанесли огромный ущерб и большие людские потери. В Европе тоже критическое положение. Наш президент уже выразил всем свои соболезнования. А у нас сарги потеряли пять ТАКР из шести, остатки напавших кое как унесли свои кости.
Я молчал, понимая, что сейчас решается моя судьба и не совсем понимая смысл информации, выданной Захаровым.
Командующий меж тем повернулся ко мне:
– Курсант Савельев, – задумчиво сказал он. – Как думаешь, Михаил Всеволодович, – обратился он к начальнику курсов генералу Свекольникову. – Этот нахал так и будет скакать по жизни дальше или где-то споткнется? На днях обидел Ладыгина. Тот мне жаловался на крайнюю непочтительность данного курсанта. Просил наградить для острастки. Пришлось «Единорогом» пожертвовать. И кассу ограбить для выплаты премии.
Главком, будучи в хорошем настроении, шутил. Это понял даже я, а остальные стояли и улыбались.
Эх, жалко, что я не успел пройти переаттестацию и надеть сержантские погоны!
Главком посмотрел на значок пилота третьего класса:
– Растет, однако, парень. Как вы думаете, Михаил Всеволодович, а за сие деяние можно дать второй класс?
– За два вражеских судна в такой ситуации можно дать и поболее.
Ого, а жизнь-то налаживается! Я уже сбил не две сушки, а два ВРАЖЕСКИХ корабля!
– Товарищ генерал, – укоризненно сказал Захаров, – отвечайте на вопрос буквально.
– За две – можно! – убежденно ответил Свекольников.
У меня захолодело в груди. Второй класс, вот это да!
– Значит, мы мыслим с вами одинаково, – порадовался за генеральское единство Захаров и буквально пропел:
– Ральников!
Из офицерских рядов выдвинулся молодцеватый майор, у которого на лице было написано: адъютант.
– Давай удостоверение пилота!
Майор повернулся себе за спину и подал Захарову коробочку и удостоверение.
– Ну курсант, поздравляю тебя со вторым шагом по квалификационной лестнице.
Он вручил мне распахнутое значок и удостоверение, в котором я, скосив глаза, увидел свою фамилию. Оперативно работают в главном штабе ВВКС. Я сижу (лежу), ожидаю расстрела, а мне готовят очередное за время карьеры военного повышение. Захаров расстегнул на мне комбинезон, поменял значок пилота, присмотрелся, увидел темные пятна крови на ткани.
– А…, – начал он, скорее всего решив дать мне нагоняй за грязь, но осекся, поняв, что это субстанция другого рода, присмотрелся, увидел рану на лице, удовлетворенно кивнул: – на сколько суток освободила медицина?
– На пять.
– Хорошо. – Захаров повернулся к Свекольникову: – дай разгон губе. Видишь комбинезон в пятнах крови. Могли бы и почистить для героя.
Стоявший рядом генерал-лейтенант улыбнулся:
– Ну теперь у них работы много. Из дежурившей смены ЦСУ арестовано для предварительного следствия более половины офицеров во главе с Белобородовым. Полковник, запутывая следы, попытался натравить военных юристов на курсанта. Не получилось.
Захаров, выслушал, кивнул и повернулся ко мне. В его руках оказалось еще одно удостоверение и значок:
– Вручаю вам, товарищ курсант, свидетельство личного мужества, без которого не должен существовать ни один летчик – истребитель.