Выйдя в центр деревни, к церквушке, и подняв глаза, обнаружил трогательную сельскую картинку: двух мило трущихся друг о друга мордой осликов. Подняв глаза повыше, увидел и восседающих на них всадников. Первый оказался "председателем", а вот второй... Ряса с капюшоном, выбритая макушка и большой, выставленный напоказ крест на груди не оставляли сомнений в его профессии. И этот человек пристально, из-под густых бровей, разглядывал меня...
- Инквизиция по мою душу пожаловала! - пронеслась было паническая мысль, но тут же была подавлена доводами, услужливо подкинутыми "прочищенной" памятью: "Инквизиция стала тем пугалом, которое нам известно не здесь и не сейчас. Так что нечего особо переживать!"
Тем не менее, я чувствовал, что кое-какие проблемы у меня все же появились. И, словно в подтверждение, "председатель" призывно замахал мне рукой, а довольно таки тучный монах осторожно сполз с осла и, прочно утвердившись на земле, величаво упер руки в бока в ожидании моего приближения. Ну все, попал! Этот так просто не отстанет, всю душу вывернет! Ладно, пошли сдаваться...
- Добрый день, святой отец! - поприветствовал я его фразой, которую проговаривал про себя, пока подходил. Больше ничего на ум не пришло. Как именно тут принято приветствовать священника? Поклониться, а может быть, поцеловать руку? Подумав, решил не выпендриваться, а просто немного склонить голову. Пусть лучше посчитает, что я плохо воспитан, чем увидит мое полное незнание современных ему, общих для всей Европы, обычаев.
- Здравствуй, сын мой! - сочным басом ответствовал тот, перекрестив меня, и, не выказав никакого удивления, сам протянул руку для поцелуя. Пришлось припасть к его грязной конечности, покрытой заскорузлой кожей. Поп, или кто он там, тем временем начал длинно и с выражением толкать речь, густо перемежая ее латинскими словами и фразами. Я глупо улыбался и делал вид, что почтительно слушаю, хотя не понимал решительно ничего - священник говорил быстро и с акцентом, отличающимся от речи местных жителей. Наконец тот закончил, причем фразой с явно вопросительной интонацией, в которой я распознал только слова "тебя" и "нашли". Извини, чувак, но тут тебя ждет облом! Я медленно и четко произнес:
- Святой отец, я приехал издалека и очень плохо знаю ваш язык. Поэтому не понял вашего вопроса.
Монах в ответ только сплюнул и, взмахнув рукой, бросил: "Пошли!". "Председатель" схватил меня под локоток и мягко подтолкнул в направлении церквушки, куда уже заходил священник. Пройдя за ним, мы оказались в небольшой комнатке, в которой тот, видимо, и обитал. Расселись на обрезках больших обтесанных бревен, служивших скамейками. Поп порылся по закромам и поставил на стол глиняный кувшин, такие же, неровно слепленные кружки и миску с закуской, подозрительно напоминавшей напрочь высохший горох.
Пока тот возился, "председатель" тихо рассказал мне на ухо, что святой отец был в отъезде, а сейчас вернулся и очень заинтересовался моей личностью, и что надо все ему рассказать, ничего не утаивая. По крайней мере, это то, что я понял из его речи. Тем временем священник разлил по кружкам какой-то напиток и придвинул нам. Что это - вино? Я с опаской отхлебнул глоток. Ага, держи карман шире! Просто кислая настойка из ягод. Правда, пара-тройка процентов алкоголя в ней имеется, но и только. Ну, раз выпить нормально не придется, так хоть закусить, что ли? Я положил в рот пару горошинок и с трудом разжевал. Редкая гадость! Но хоть несколько забило резкий привкус кислятины, оставшийся от настойки.
Отправлять все это внутрь я не боялся - еще вчера с аппетитом позавтракал и пообедал всем, чем бог послал хозяйке, и без последствий. Видимо, желудочная микрофлора уже пришла в норму. Правда, бог посылал Гретхен (так звали хозяйку) довольно скромно, прижимистый, видать. На завтрак в зажиточном, по местным крестьянским меркам, доме "председателя" (а того величали Йоханн, и он таки был деревенским старостой, как я и предполагал) подавали яйца в разных видах, молоко и хлеб. На обед - кашу из смеси нескольких круп, но уже без хлеба. В кашу клали также немного овощей, выращиваемых на приусадебном огороде. В основном - лук, капусту и еще загадочный корнеплод желтого цвета, в котором я заподозрил легендарную репу из сказок. Легендарную - потому что никогда ее не видел, только слышал в детстве. Ни мяса, ни рыбы на столе у хозяев пока не наблюдалось. Если даже староста может позволить себе мясо только по праздникам, что уж говорить про бедняков? А я, между прочим, привык мясо каждый день кушать! Придется отвыкать, к сожалению.
Тем временем поп, тоже глотнув настойки, приступил к допросу. А как иначе это действо назвать, ведь тот, придвинув к себе кусок пергамента и чернильницу с пером, начал вести натуральный протокол, зараза! Заметно было, что он провел работу над ошибками, потому что обратился ко мне самыми простыми словами, выговаривая их четко и медленно, почти по слогам:
- Итак, сын мой, как твое имя?
- Артур, - запираться я и не собирался.
- А я - отец Теодор, пастырь, Божьей милостью, всего этого баронства. Откуда ты прибыл к нам, Артур?
Хороший вопрос, как глубокомысленно мычал у нас на лекциях один из профессоров, если не знал ответа! И чего я ему скажу? Просто "из далекой страны" - явно не прокатит. Правду, если не хочется оказаться на костре, тоже выкладывать не стоит. Хотя... Необязательно всю правду...
- Я из Руси, - заметив непонимание в глазах священника, поспешно добавил:
- Руссланд. Э.. Раша, тьфу ты..., - я исчерпал все известные мне вариации этого названия, но цели не достиг.
- Я не знаю такой страны! Где это? - подозрительно вопросил монах.
- Э..., далеко на востоке, - тут меня осенила новая мысль. - А город Киев вам известен?
- Киев? - святой отец сразу расслабился, услышав знакомое название. - Да, конечно. Значит, ты оттуда?
- Да, - почти не соврал я. Ведь именно в этом городе я действительно родился.
- Так ты ортодокс? - снова насупился вдруг монах.
Вот блин! Из одной засады вывернулся, чтобы сразу же попасть в другую! Забыл, что веры разные! Как теперь выкручиваться?
- Нет, святой отец, я католик. Мой дедушка приехал туда из этих мест, поэтому я и язык немного знаю, - на ходу придумывая, с запинками, ответил я.
Поверил тот или нет, но мои "показания" были тщательно зафиксированы в письменном виде. "На латыни шпарит!" - понял я, приглядевшись к письменам. Ну да, стандартизированного немецкого языка еще нет, поэтому для делопроизводства и используется латынь. Это, кстати, тоже указывает на начало тринадцатого века, потому что в его конце, если мне не изменяет память, таки перешли на использование немецкого.
- Хорошо! Теперь расскажи нам о том, как ты попал сюда!
Мысленно вздохнув, я принялся рассказывать очередную сказку...
Упорный монах мучил меня расспросами еще с час, подробно выясняя все детали моего вымышленного путешествия и столь же вымышленного бытия в стольном граде Киеве. Все услышанное он педантично заносил на пергамент. Удовлетворившись, наконец, версией о нападении разбойников на караван, в котором я следовал, сопровождая некоего торговца, он отложил перо и устало потянулся. Я уже мысленно перевел дух, но тут слуга Божий опять завел свою шарманку:
- А как вообще жизнь в Киевском княжестве? К нам оттуда мало известий доходит. Я слышал, у вас часто случаются братоубийственные войны?
- Случаются, - вяло промычал я, утомленный донельзя этой беседой. Можно было бы, конечно, рассказать и подробней - на Руси как раз многочисленные князья с упоением играют в интересную игру под названием: "сядь в Киеве и продержись хотя бы год". В ход идут приемы из бандитского арсенала: подкуп, отравления, измены. На самый крайний случай - осада. Ничего, скоро придет известный восточный авторитет Батый и быстро прекратит всю эту мелкоуголовную возню. Правда, какой ценой...
Все это я, естественно, рассказывать не стал. Отец Теодор, заметив мое нежелание продолжать разговор, сжалился и прекратил расспросы. Вместо этого он поманил к себе "председателя" и зашептался с ним о чем-то. Могли бы и в голос разговаривать, все равно слишком быстро, чтобы я смог понять. Посовещавшись минут пять, священник опять повернулся ко мне:
- Сын мой, каковы твои планы после того, как ты, милостью Божией, выздоровеешь? Ты свободный человек и можешь продолжить свой путь.
Ага, спасибо, конечно, только куда? И на какие шиши?
- Мне некуда идти, святой отец! Я не помню ни имени моего патрона, ни цели нашего путешествия.
Отец Теодор сочувственно покивал головой, но от меня не ускользнула довольная ухмылка в уголках его губ. Видимо, на такой ответ он и рассчитывал.
- Хорошо, Артур, ты можешь остаться в деревне. Недавний мор унес многих, и нам нужны люди. Но ты же чужак, поэтому, чтобы получить надел от нашего сеньора, тебе придется жениться на местной девушке. Таков порядок!
Я аж подпрыгнул на скамье от такого известия. Только не это! Жениться в третий раз - ни за что! Даже во сне! Я стал лихорадочно соображать, как можно вежливо отказаться от столь радикального предложения. Жениться настолько не хотелось, что возбужденный мозг почти сразу выдал подходящий вариант "отмазки":
- К сожалению, святой отец, я уже женат, - постарался произнести это с нотками сожаления в голосе. - Женился как раз перед путешествием.
Монах не смог скрыть своего разочарования. Видимо, очень хотелось сыграть свадьбу. Хотя, скорее всего, он просто получает какой-то процент от сеньора за создание нового хозяйства. Они с "председателем" опять бурно засовещались. Причем первый с энтузиазмом что-то доказывал, а священник морщился и качал головой. В конце-концов, после непродолжительной перепалки, стороны пришли к консенсусу. Отец Теодор повернулся ко мне с явным намерением огласить результаты дискуссии:
- Сын мой, в таком случае ты не можешь пока получить собственный надел. Но я нашел выход! - при этих словах священника староста поморщился. Было ясно, что монах, нисколько не стесняясь, присвоил его идею.
- Мы поселим тебя в семью, оставшуюся без кормильца. Хотя надел у них отобрали, но есть много других работ в деревне, за выполнение которых они получают пропитание. Лишние рабочие руки помехой не будут. Ты согласен?
- Согласен, - пробубнил я. А что оставалось делать? Кто не работает, тот, как известно, не ест. А кушать моему новому телу очень даже хотелось.
- Вот и хорошо! - отец Теодор обмакнул перо в чернильницу и быстро что-то застрочил. Закончив, поставил подпись и протянул пергамент "председателю". Тот, явно не владея искусством письма, просто поставил крестик в месте, указанном священником. Но я смотрел не на это. На лежавшем теперь почти рядом со мной куске пергамента, рядом с размашистой подписью святого отца красовалась дата. Я сначала не въехал, что это дата - цифры, разумеется, были римскими, но зато когда въехал, то впился в нее глазами, пытаясь поскорее, пока монах не убрал лист, перевести ее в привычный формат. Пришлось поднапрячь память: так, "М" - тысяча, два "С" - двести... Я почувствовал удушье и понял, что забыл вдохнуть. Итак, все как и предполагалось - год тысяча двести второй...
На следующий день староста Йоханн отвел меня на новое место жительства. Не скажу, что я сильно обрадовался, увидев лачугу, в которой теперь предстояло влачить свое существование. Даже по сравнению с убогим, на мой избалованный лишними восемью веками прогресса взгляд, жилищем "председателя" это выглядело ужасно. Нет, во время армейской службы мне приходилось проводить время и в худших условиях, но тогда я знал, что это сугубо временное явление. А тут такая жизнь может затянуться надолго, если не навсегда. Чего-то я с каждым днем все меньше верил в ненастоящесть этого мира.
Семья, членом которой я как бы стал с сегодняшнего дня, состояла из вдовы и четырех детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет. Муж Гертруды (так звали вдову) помер пару лет назад во время упоминавшегося отцом Теодором мора. Так же, как и трое их детей. Вдова и двое ее старших пацанов (четырнадцати и пятнадцати лет) не смогли продолжать обрабатывать свой участок, и решением общины надел был отобран. Взамен им было предложено работать на общинном поле и выполнять другие мелкие хозяйственные поручения, за что они получали часть урожая. Вообще, несмотря на расспросы, которым я подверг Йоханна, уклад жизни деревни остался ясен не до конца. С одной стороны, вроде бы, существовали личные наделы, но почему-то не у всех. С другой - общинные земли, на которых были обязаны отрабатывать даже те, у кого имелись и собственные наделы. И при всем при этом и та и другая земля, в конечном счете, принадлежала сеньору, то есть местному барону, которому и шла львиная часть урожая. Сложная система, короче - без бутылки не разберешься. А бутылку-то тут достать и негде! Историю лучше учить надо было, может, и понял бы больше.
Расплывающийся в улыбке староста сообщил вдове, что привел ей еще одного сына. Та хмуро проворчала, что лучше бы он нашел ей мужа, и вообще-то этот парень слишком уж взрослый для сына. На это Йоханн ей ответил, что я, несмотря на свою молодость (а они с отцом Теодором, глядя на мой свежий вид, дали мне лет шестнадцать, и я их разубеждать не стал), уже женат, но зато стану хорошим подспорьем для оставшейся без кормильца семьи. Гертруда махнула рукой и указала мне место в бревенчатой пристройке:
- Пока спать будешь там, в доме слишком тесно. А как наступят холода - посмотрим!
Не очень-то гостеприимно, но и на том спасибо. А в грязную вонючую лачугу не сильно-то и хотелось. Там небось и клопов со вшами полно! В сарае воздух посвежее будет.
Тем временем "председатель", не дав даже освоиться в новом жилище, повел меня отрабатывать трудовую повинность. При этом он пытался объяснить, чем, в данный момент, озабочены жители деревни, но я скорее догадался, чем понял - слишком много было незнакомых слов, да еще в области сельского хозяйства, в котором я и так - ни бум-бум. В целом картина представлялась следующая: яровые они уже убрали, и теперь сеют озимые. Ну и на здоровье - главное, пусть покажет, где копать, а остальное - не мои проблемы!
Мы вышли из деревни, и перед моими глазами предстали поля, на которых предстояло горбатиться в течение неопределенного периода времени. Поля выглядели, на мой дилетантский взгляд, довольно странно - длинные узкие прямоугольники, поделенные вдоль короткой части на три еще более узкие полосы. Почему три? В памяти всплыл, подарком от школьных уроков истории, давно забытый за ненадобностью термин "трехполье". Ну да, поле делили на три части: одну засеивали яровыми, другую озимыми, а третья была под паром - отдыхала. Значит, это оно и есть.
Йоханн подвел меня к бородатому мужику, подправлявшему упряжку быка с довольно-таки большими рогами. Может, мне показалось, но бык как-то недобро на меня взглянул, и я, на всякий случай, встал от него подальше. Если что - разыграть роль тореадора у меня вряд ли получится.
Староста поприветствовал мужика:
- Вот, Ганс, помощника тебе привел!
- Ну слава Богу, Йоханн, а то у меня уже вся спина ноет!
Как оказалось, бородатый Ганс являлся оператором навороченного по местным меркам агрегата, олицетворявшего собой вершину здешнего научно-технического прогресса - колесного плуга с окованным железом рабочим ножом. Насколько я помнил, такие устройства как раз к этому периоду стали вытеснять использовавшуюся еще с римских времен бесколесную соху. Двигательная установка "трактора" имела мощность в одну бычью силу (это, значит, где-то полторы лошадиных). Эта самая бычья сила, жуя пучок соломы, продолжала недобро косить на меня одним глазом.