– Чаганов! Лёшка! – Он крепко хватает меня за руку, как будто боясь, что я вырвусь и сбегу от него. – Ребята, это Чаганов!
– Горев, Володя! Ты как здесь? Я думал ты ещё там, в «командировке». – Упавшим голосом отвечаю я.
В купе за столом, уставленным бутылками и закуской, сидят трое: мойор и капитан приветливо кивают здороваясь, а старший, комдив, лысый худой мужчина, увидев мою форму, неожиданно спрыгивает с дивана и становится по стойке смирно.
– Ты что, Иваныч, садись – Горев усаживает комдива на место, меня на диван напротив. – Чаганов не по этой части. Он – мой товарищ боевой! (Мне). Иваныч «оттуда» вышел недавно. Мы с ним в Мадриде в гостинице «Метрополь»…
– В Валенсии… – вяло возражаю я.
– … знаешь сколько немчуры перебили?… – продолжает кричать Горев на весь вагон. В соседнем купе щелкнул дверной замок.
– … не каких-нибудь замухрышек, отборных диверсантов! По два метра ростом! Боковым зрением в отражении окна в коридоре замечаю, что из восьмого купе вышел высокий атлетически сложенный мужчина лет тридцати пяти в шёлковой пижаме и полотенцем в руках.
– Рот фронт, камараден, – улыбается он, заглядывая к нам в купе. – жена больная, прошу потише.
«А глаза холодные, злые, так и шарят по купе. Опять я, похоже, прокололся, что за невезуха».
– Всё, всё, комрад, – поднимается ему навстречу Горев, задирая голову кверху. – по пять капель и мы расходимся. Рот фронт!
Немец исчезает.
– Давай, Чаганов, выпьем за встречу… – капитан выхватывает из рук Горева бутылку и сам разливает коньяк по стаканам.
Получилось чуть на донышке только нам двоим.
– Непорядок. – Смотрю на расстроенные лица военных. – Сейчас организую.
Поднимаюсь и тороплюсь к себе в купе, у меня в тревожном чемоданчике в белье всегда лежит пара бутылок армянского. В вагоне не протолкнуться: большинство пассажиров спального вагона, солидные высокопоставленные командировочные, выпив и закусив, вывалили в коридор покурить и поболтать. В самом большом купе вагона, одноместном, дверь полуприкрыта.
– Шампанское, фрукты, шоколадные конфеты… – доносится оттуда звонский юношеский голос. – не составишь, милая, мне компанию?
– Видела? – Врываюсь к себе, дверь мягко скользит по рельсам в сторону.
Передо мной, поправляя причёску, стоит Оленька в костюме наездницы и тянется ко мне пухлыми губами.
– Ой, – вскрикивает она, провожая глазами уехавшее зеркало, и отступает к столику. – простите, товарищ Чаганов.
– Вот! – Оля подталкивает сзади меня вовнутрь, закрывает за собой дверь и протягивает блокнот официантке. – Заказ в четвёртое купе, всё принесёшь сюда. Там композитор молодой едет, скучает. Я тебя представлю, посидишь с ним, поболтаешь, немного выпьешь… с открытой дверью. Наври про себя чего-нибудь. Увидишь кого-нибудь из пассажиров, идущих по коридору стукни в стенку. Поняла? Умница. Одна нога здесь – другая там.
– Теперь ты. – Оля поворачивается ко мне.
– Кто ж знал, что Горева встречу… – Виновато опускаю глаза.
– Что случилось, то случилось, – отрезает Оля. – я буду в купе проводника и на связи с Новаком. Ты, из купе до Ленинграда – ни ногой.
– А как же коньяк? – Щёлкаю замками чемоданчика. – Я ж на минутку, обещал ребятам выпить с ними.
– Давай сюда, я отнесу. – Оля берёт у меня одну бутылку. – Кто из них самый вменяемый?
– По-моему комдив…
– Я тоже так думаю. – Достаёт из кармана передника и вертит на пальце массивный ключ проводника. – Повторяю, отсюда – ни ногой.
– А я тебе говорю, Гретхен, что у нас приказ: вести себя тихо, ничем себя не проявлять, – Шепчет на ухо женщине гигант в пижаме, ласково но крепко прижимая голову женщины к могучей груди и поглаживая ее кудрявые волосы. – мы своё дело сделали. Точка.
– Ты это называешь сделали, Ханес? – Она с трудом отрывается от него. – Он уже на свободе!
– Это не нашего ума дело, глупая, – с любовью смотрит он на Гретхен. – быть может так все и было задумано… и потом, приказ – есть приказ.
– Не верю! – Женщина в отчаянии стучит кулачками по груди гиганта. – Не верю, что так было задумано. Ты слышал, что кричал этот русский? Они были тогда в «Метрополе» в Валенсии… мой брат погиб там! Я обязаны отомстить за него, это мой долг!
– А если это ловушка? – Мужчина снова прижимает ее к себе. – Если они нарочно нас провоцируют? Заманят к себе в купе и пристрелят как собак.
– Нет, – глаза Гретхен горят огнём. – не станут они этого бонза как приманку использовать. Сам бог посылает его нам в руки! Мы всё сделаем тихо, под утро, пока они хватятся мы будем уже в Финляндии. Ханес, пожалуйста…
– Я буду скоро очень знаменит, Оленька. – Невысокий худой мужчина, почти юноша, в темно – синей тройке, белой сорочке и красной «бабочке», вольяжно откинулся в кресле держа в руке бокал шампанского. – Моё имя и сейчас знают все серьёзные театралы, но скоро на экраны выйдет фильм, музыку к которому написал я. Это будет сенсация.
– Как называется картина, товарищ Богословский? – Девушка от восхищения широко раскрывает глаза и делает большой глоток вина.
– «Остров сокровищ». – Композитор испытыюще глядит на неё. – Не слыхали?… Стивенсон?… Нет. Оленька, вы прелесть!
Богословский вскакивает с кресла и плюхается на диван рядом с покрасневшей девушкой.
– Где вы живёте? В Москве! А я пока в Ленинграде, – берёт своими тонкими руками с длинными пальцами крепкую мозолистую ладонь девушки. – но это не надолго. Режиссёр обещал перетянуть меня в Москву, вот думаю…
– Конечно, товарищ Богословский, в Москву! – Язык Оленьки заплетается и она испуганно замолкает.
– Вот и так думаю, – композитор встаёт, подходит к двери купе и берётся за ручку двери. – однако, шумно в вагоне.
– Нет-нет, не надо, не закрывайте, – даже подрыгивает на диване девушка, увидев проходящую мимо по коридору Олю. – мой брат будет искать меня…
– И кто же у нас брат? – Богословский расстроенно возвращается к креслу.
– Чаганов! – С вызовом выпаливает Оленька, видя перемену настроения ухажёра.
– Алексей Чаганов?! – Композитор снова усаживается рядом, её ладонь снова в его руках. – Давай перейдём на ты, я же не товарищ Бендер, а вы, Оленька, не мадам Грицацуева (с опаской косится на неё, но та никак не реагирует). Выпьем на брудершафт! Отлично, с этого момента зови меня Никита. Конфеткой закуси… ну а теперь по обычаю надо трижды поцеловаться.
Разомлевшая девушка косится на открытую дверь и довольный Богословский тут же бросается её закрывать.
«Икра па-а-юсная… твёрдая как кирпич и солёная как… зернистую надо было брать. Мама дорогая, 100 грамм – 15 рублей. Однако… да у них в буфете всё в два раза дороже, чем в нашем магазине. Итого: почти семьдесят рублей. На такую сумму неделю можно жить припеваючи. Именно, не по карману она тебе, капитан: а то солёная, да твёрдая. А дорогая потому, что экологически чистая и в крафтовой упаковке».
Выключаю свет, снимаю сапоги, портупею, кладу наган под подушку.
«Душновато».
Долго и упорно пытаюсь опустить заклинившее окно. Наконец оно с трудом поддаётся, вытягиваюсь во весь рост на второй полке. Купе просторное.
«Раскомандовалась, хотя кому как не ей… опыт: всех организовала и расставила по местам в засаду. Ни дать, ни взять – „момент истины“ в июне 37-го».
Мои мысли снова возвращаются к электронному микроскопу.
«Хорошая тематика для Иоффе, точнее для Бори Коломийца: зачах он на установках ионного распыления, надо ему двигаться дальше. Вакуумная система у него почти готова, осталось создать электронную пушку: чертёж, материалы катодов и конструкции у меня есть, остаётся приложить его светлую голову и умелые руки чтобы микроскоп заработал, ведь его давно уже ждут биологи, металлурги, ну и Лосев. Лосев… два года назад он заказал в лаборатории у Вологдина индукционную печку. С тех пор лаборатория превратилась во ВНИИ промышленного применения токов высокой частоты, там стали заниматься скоростной поверхностной закалкой стали: коленвалы для автомобилей и многое другое. Мы уж подумали, что о нашем заказе забыли, ан нет, пришло извещение, что печка готова, но просят зачем-то прибыть заказчика».
Высовываю голову в окно и вижу как наш поезд изгибается дугой, лёгкие занавески, нанизанные сверху и снизу на медные прутки, пузырятся с лёгким шорохом.
«Блин»!
Купе заполняется невидимым в темноте дымом: прыгаю вниз и закрываю окно.
После Бологого в купе неслышно проскользнула Оля и сразу же, не спрашивая, открыла окно.
– Сейчас говорила с Новаком, – подруга, не теряя времени, почти в полной темноте деловито сооружает большой бутерброд из того, что послал нам бог. – на билетах имеются смазанные частичные отпечатки нескольких человек, но точных совпадений с найдёнными у тебя на квартире – нет.
– Что, тогда отбой?
– Ни ф коем флучае! – Оля энергично жуёт и прихлёбывает нарзаном. – Не рассслабляться, чует моё сердце – они это. На станции прошлась по перрону: в их купе открыто окно, но света нет. Почти все уже спят, только в купе у Богословского возня… боюсь покатится наша комсомолка по наклонной плоскости и я буду в этом виновата.
– Кого-кого? Никиты Богословского? – Подливаю подруге в стакан ещё воды. – Так вот это кто такой! А я тут на всякий случай свои органы чувств подтьюнил, слышу стукнул кто-то в стенку: приставил стакан – слушаю. А там павлин какой-то перья распушил: «Хочу авто купить, „эмку“, вот только не продают её в личную собственность. Писал наркому внешней и внутренней торговли товарищу Розенгольцу, он отказал. Может брат твой поможет»? Ты понимаешь, у двадцатилетнего пацана деньги на машину есть!
– Понимаю, – кивает головой Оля. – а тут заслуженному человеку приходится икрой паюсной давиться.
– Точно! – Хохочем вместе.
Неожиданно поезд довольно резко притормаживает, бутылки сметает со стола и Оля – левой, а я – правой синхронно ловим их у самого пола. Подруга одобрительно подмигивает мне.
– Не дрова везёшь! – Дурачась кричит Богословский из-за стенки под хихиканье официантки.
– Вот только я не понял, – оглядываю пустой стол. – что за брат за такой крутой у нашей комсомолки, что может в обход Розенгольца «эмку» достать?
– Это – ты. – Давится от смеха Оля.
В Малой Вишере поезд остановливается на десять минут. Подношу руку к глазам.
«Без пяти два, до Ленинграда ещё три часа пути».
К моему окну по полупустому плохо освещённому перрону неспеша подходит парочка. В последний момент успеваю отпрянуть от окна в глубь купе: давешний гигант ведёт под ручку даму, которая внимательно смотрит в мою сторону.
Полулежу на верхней полке, опираясь спиной о наружную стенку купе. По ней и оконному стеклу мерно постукивают редкие капли дождя.
«Бух, бух-бух». – Почти неслышные толчки я скорее ощутил спиной, чем услышал.
Быстро поворачиваю голову к окну: в кромешной темноте едва различаю чёрную тень, перечёркнутую серой вертикальной линией. Хватаю наган, взвожу курок, мягко соскальзываю вниз, поднимаю револьвер на уровень плеч и замираю, напряжённо вглядываясь в окно. Ослепительная вспышка молнии белым неоновым светом вдруг освещает всё вокруг, ярко отразившись в дверном зеркале позади. Прямо на меня смотрит чуть расплывающееся в мокром от дождя окне дуло пистолета, ниже – рифлёная подошва ботинок, дальше – тёмная узкая фигура, повисшая на толстой белой верёвке, и белое перекошенное от злобы женское лицо с открытым ртом.
Не целясь, нажимаю на спусковой крючок и лишь на секунду опережаю свою противницу. Грохот выстрелов сливается с громовым раскатом от близкой молнии. Стекло на мгновение покрывается мелкой сеточкой, затем ухает вниз, как отхлынувшая волна, а в лицо ударяет порыв тёплого влажного воздуха. Ногами вперёд обмякшее тело диверсантки, опоясанное простынёй, влетает в оконный проём, скользит вниз в широкой петле и застревает в ней подмышками.
– Хальт! Хендэ хох! Книн! – Из коридора слышится властный Олин голос. – Вяжите его, живо!
Потрясённо смотрю как из левого глаза диверсантки вытекает чёрная густая кровь и не могу опустить наган. Влетевшая через секунду в купе Оля с первого взгляда оценивает обстановку, отбирает у меня револьвер, сажает на диван и включает свет.
– Дура, дура, дура… – причитает она, быстро осматривая меня.
– Содом и Гоморра! – Всплёскивает руками появившийся в дверях проводник.
– Коньяк… – дрожащей рукой показываю на свой чемоданчик.
– Вот здесь, товарищ Чаганов, распишитесь… – Следователь линейного отдела НКВД на транспорте протягивает мне протокол допроса.
Выхожу в коридор из «композиторского» купе, превращённого в допросную, за мной в неё заходит Оля. Поезд стоит у перрона Московского вокзала, но на нём ни души: оцеплен милицией.
– Так им и скажи, – кричит в догонку переводчику из НКИДа начальник Ленинградского управления НКВД комиссар госбезопасности 1-го ранга Заковский. – ихний диверсант признался во всём.
«Оля умеет убеждать».
Сотрудники германского Генерального консульства понуро бредут по перрону в сторону вокзала.
– Извини, Алексей, забыл спросить, – Заковский поворачивается ко мне. – ты как себя чувствуешь?
– Всё в порядке, Леонид Михайлович.
– Я вот что хотел тебя спросить, – он берёт меня под руку и мы выходим на воздух. – что у вас там происходит в центре? Звоню Фриновскому – его нет на месте и никто не знает где он, Шапиро – отстранён. Ходят слухи, что наркомом назначен Ворошилов. Это правда?
– Правда, указ ЦИКа уже подписан, но дела ещё не принял. Сегодня будет собрание центрального аппарата, там наверное его и представят. Заведует секретариатом товарища Ворошилова комдив Хмельницкий, звоните ему. Он сможет вам подтвердить мои полномочия (Заковский бросает на меня встревоженный взгляд)… Я прислан сюда товарищем Ворошиловым чтобы на месте ознакомиться с ходом расследования в отношении ведущих сотрудников Ленинградского филиала Остехбюро и дать предложения по его реорганизации. Прошу вас дать распоряжение по управлению.
– Конечно, Алексей… – Он облегчённо выдыхает.
– Вы просили напомнить… – сзади к нам приблизился порученец Заковского. – насчёт товарища Люшкова.
– Ах да, – спохватывается он. – звони Семёнову, пусть организует ему охрану, на границе неспокойно и пусть предупредят о его приезде начальников застав.
«Люшков собрался награницу с инспекцией? Меня терзают смутные сомнения».
– Я бы на вашем месте, Леонид Михайлович не спешил с этим… – Многозначительно качаю головой.
– Стой! – Заковский рукой останавливает подчинённого. – Погоди.
– … вы говорите Люшков собрался на границу?
– Да, с инспекцией пограничных застав прибыл вчера. – Упитанная, начинающая расплываться, фигура главы НКВД Ленинградской области напряглась.
– А кем подписан приказ о назначении инспекции?
Заковский бросает требовательный взгляд на порученца.
– Товарищ Люшков мандата не предъявлял, – бойко рапортует тот. – устно сообщил, что это распоряжение товарища Фриновского. Я ж вам докладывал.
– Правильно. Я поэтому и стал звонить в Москву. – Заковский снимает фуражку и начинает вытирать носовым платком пот со лба.
– Транспорта Люшкову не давать…
– Товарищ комиссар госбезопасности 1-го ранга, вас к аппарату ВЧ! Звонит товарищ Жданов! – К нам подбегает запыхавшийся майор госбезопасности.
– Спасибо, Алексей, – Заковский крепко жмёт мне руку. – подожди меня вместе поедем в Управление.
«ЛЭТИ, улица Попова, альма матер»…
Ноги сами находят дорогу на второй этаж к кабинету декана электрофизического факультета Вологдина. В приёмной всё та же Матильда Казимировна всё так же хмурит лоб.
– Опаздываете, Чаганов, – испепеляет она меня взглядом. – вам когда было назначено?
– Прошу прощения, поезд опоздал. – Оправдываюсь по привычке как студент.
– Заходите уж, – секретарша удовлетворена моим жалким видом. – Валентин Петрович у себя.
Профессор Вологдин ничуть не изменился с последней нашей встречи: окладистая седая борода, высокий морщинистый лоб и карие с прищуром глаза. Легко поднимается из-за стола, встречает в центре кабинета с мебелью конца прошлого века и дружески пожимает мне руку.