Карабинеры остановились, будто что-то почувствовали. Возможно, все-таки заметили какое-то движение, или услышали шорох моих шагов… Я чуть повернул голову, и едва сдержал довольный выдох. С моего места было отчетливо видно преследователей. Все четверо замерли, боясь пошевелиться. Так же, как и я. Вот только я успел прижаться к стене, а они так и шли посередине улицы, да еще цепочкой растянулись, чтобы уж точно не дать мне прорваться, вздумай я вернуться. Оба жандарма всматривались в темноту, решая, стоит ли проверять подозрительное место, или поскорее завершить обход. Их взгляды были направлены вглубь темной улицы. Едва заметная неровность у подножия стены, которой я выглядел с их ракурса, представителей власти ничуть не интересовала. Мне казалось, что я ясно вижу их мысли, в которых чувство долга борется с желанием поскорее сбросить с себя промокшие плащи и занять руки кружкой с чем-нибудь горячим. «Ну же…» мысленно говорил я. «Вы должны проверить. Вас ведь ждет неплохая премия, если удастся поймать нарушителей» Я так этого хотел, так страстно мечтал, чтобы карабинеры свернули на улицу, что сам не заметил, как начал ощущать происходящее вокруг.
Дождь. Тысячи капель воды стучат по крышам и мостовой, текут по водосточным трубам, бьют по крышам. Мои преследователи чувствуют то же, что и я. Даже тот, вырвавшийся чуть вперед. Еще не успокоившееся от долгого бега дыхание. Тело, разгоряченное погоней, азартом и страхом, с трудом сохраняет неподвижность. А дождь все идет, картуз уже давно промок насквозь, холодные капли перетекают одна в другую, собираются вместе, сбегают струйками воды, одна из которых бежит прямо вдоль позвоночника. Как же хочется пошевелить лопатками, чуть-чуть, только чтобы злосчастная струйка впиталась в рубаху и перестала щекотать в спину. Никто не заметит…
Он не выдержал. Пошевелился. Бесшумно и незаметно, вот только от этого крохотного движения его левая ступня соскользнула-таки с камня мостовой. Звонко плеснула вода в луже. Один из жандармов, уже повернувшийся чтобы продолжить свое патрулирование резко остановился, сделал несколько шагов в сторону звука, все еще неуверенный в том, что действительно что-то услышал. И тут нервы не выдержали у одного из шакалов. Он резко сорвался на бег, окончательно убедив стражей порядка, что им не показалось. И те, как охотничьи псы, почуявшие добычу, рванули следом. Звук жандармского свистка порвал тишину, заглушил на несколько секунд и шум дождя, и дыхание всех наблюдавших сцену. Ну а мне хватило сил продержаться эти несколько секунд, после чего я, шатаясь, с трудом поднялся на ноги, и побрел вслед за погоней. Нужно было побыстрее убраться подальше от храма. Да и дома меня уже заждались.
Глава 2
Я смотрел на удивленные и восторженные лица родителей, и никак не мог справиться с ощущением всепоглощающего счастья. Одиннадцать лет прошло с тех пор, как я осознал себя в этом мире и в этом теле, а я все еще не могу привыкнуть к этому ощущению: у меня есть два родных человека, которые не станут любить меня меньше несмотря на любые мои неудачи и ошибки, и никакие успехи не заставят любить меня сильнее, потому что сильнее уже некуда. Тогда, одиннадцать лет назад, я впервые услышал имя Диего, которым меня звал нежный и немного печальный женский голос. Я совсем не понимал языка, на котором со мной говорят. Я чувствовал себя так, будто вот-вот отдам концы, не видел ничего, кроме смутных пятен, мое тело то сжигал жар, то сковывал арктический мороз, я обливался потом. В те моменты, когда я хоть немного мог соображать, меня охватывала паника, потому что последние мои воспоминания никак не состыковывались с нынешними ощущениями, и только ласковый женский голос помогал мне не расстаться с рассудком окончательно. Да еще ощущение прохладной ладони на лбу.
Потом, когда тело мое пошло на поправку, тоже было страшно. Осознать, что смотришь на мир глазами маленького ребенка, и мир этот совершенно точно не твой — то еще испытание для душевного здоровья. Но все это время меня поддерживала искренняя, жертвенная забота родителей. Я видел, как не спит ночами мать, как отец каждую свободную минуту тратит на то, чтобы посидеть со мной, как они придумывают все новые способы чтобы меня порадовать. С какой тревогой и затаенной надеждой смотрят на строгого доминуса-доктора, бывавшего у нас почти каждый день. Там, откуда я здесь появился, волей ли богов или благодаря какой-то случайности, этого у меня не было. Я не могу сказать, что был несчастен. Жизнь моя в том мире складывалась относительно благополучно — и даже, если быть откровенным, была более сытой и спокойной, но я ни разу не пожалел, что оказался здесь, в теле маленького умирающего ребенка. И ни голод, ни принадлежность к пораженным в правах «неблагонадежным» гражданам, не заставят меня изменить свое мнение, ведь там, в прежнем мире, у меня не было отца и матери. Точнее, были, конечно — откуда-то же я появился, но я их никогда не знал. От меня отказались сразу после рождения. Не знаю, наверное, у них были веские причины, чтобы это сделать. Я давно перестал винить ту свою мать и отца. Еще до того, как сам перенесся в эту реальность, а уж после… Возможно, именно благодаря тому, что не знал родительской любви в прошлой жизни, здесь я особенно остро оценил, какое это счастье, когда у тебя есть семья.
Я так никогда и не узнал, что же произошло с настоящим хозяином тела, в котором оказался. Ни следа воспоминаний, ни одной привычки, ни одного рефлекторного движения не осталось от моего предшественника. Впрочем, много ли привычек бывает у семилетнего ребенка? Что бы ни случилось с маленьким Диего, здесь его больше не было. Потому и чувство вины за то, что занял чужое место исчезло очень быстро. Раз случившееся — не мой грех, то лучшее, что я мог сделать — это отплатить добром за ту любовь, которую щедро дарили мне Мария и Винсенте Ортес, мои родители.
Сначала было непросто. Мне не только пришлось заново учить язык страны, в которой оказался. Помимо языка есть еще множество мелочей, которые должен знать любой, и даже нежный возраст не является оправданием незнанию этих деталей. Я не знал расположения комнат в доме, не умел пользоваться простейшими бытовыми предметами. Да что там, мне пришлось заново учиться есть. В семьях аристократов принято обучать детей этикету с ранних лет, так что мой ступор при виде многочисленных столовых приборов был очень заметен. Думаю, родителям нелегко дались эти несколько месяцев моей адаптации, и наверняка они ужасно боялись, что я так и останусь «дурачком», но ни разу за все это время на меня не повысили голос, и ни разу я не увидел в их глазах разочарования. Только тревогу. Впрочем, постепенно, по мере «выздоровления», эта тревога исчезла. Уже потом, спустя несколько лет я узнал, что меня все-таки проверили однажды. Отец рассказывал, что через неделю после того, как я встал на ноги, меня отвели в храм Гекаты[5] Пропилеи[6]. Это случилось после того, как я с воплем убежал при виде благодарственного ритуала Моросу[7] — за то, что пощадил. Ничего удивительного, ведь Морос — бог темный, и ни цветов, ни золота в качестве благодарности он не примет. Ему сладка чужая боль, и я вполне мог напугаться, видя, как отец взрезает себе вены покрытым изморозью кинжалом, и как кровь, струящаяся из ран, вихрем закручивается вокруг крохотной статуэтки сурового старика и опадает на нее красивыми красными снежинками. Родители же приняли мою реакцию за происки поселившегося в тело сына демона, и уже на следующий день я стоял перед алтарем Гекаты.
Несмотря на то, что мать с отцом оказались недалеки от истины в своих предположениях, визит в храм ничем плохим для меня не закончился. «Дух и тело находятся на своих местах» — сказала тогда слепая жрица со светящимися синим глазами. «Богам было угодно помочь вам и вашему сыну. Принимать помощь или нет — ваше право, но не стоит требовать от богов объяснений». Как по мне, ответ крайне двусмысленный, но родителей он устроил, и больше никакие сомнения их не посещали. Ну а когда я начал говорить и «последствия болезни» прошли, отец с матерью окончательно успокоились.
Нет ничего удивительного в том, что мне так плохо запомнились первые месяцы жизни в этом мире. Главные чувства, которые мной владели — это перманентное удивление, переходящее в шок и ошеломление. Особенно сильно это стало проявляться после того, как я немного окреп, начал понимать язык и выходить из дома. Картинка реальности никак не складывалась у меня в голове. Наличие множества богов, в которых я узнавал персонажей из греческой и римской мифологий, нечастые, но заметные проявления магии и сверхъестественного — все это можно было бы принять. Однако, выходя на улицу, я видел вовсе не древнюю Элладу или Рим. Напротив, город, который я мерил шагами во время прогулок, вызывал ассоциации сначала с эпохой возрождения, а уж когда я впервые увидел экипаж на паровом ходу, на ум и вовсе пришла мысль о промышленной революции. А когда однажды из любопытства заглянув в отцовский сейф, я увидел там мирно соседствующий револьвер, по виду точь-в-точь похожий на Кольт миротворец, и испускающий едва заметное свечение жезл Асклепия, я окончательно перестал понимать, куда попал.
Карта, что я нашел в столе у отца, на мой неискушенный взгляд ничем не отличалась от привычной по тому миру. Если не считать границ государств. Главное отличие, поразившее меня — это Римская империя, которая и не думала распадаться. Огромная территория, кольцом опоясывающая Средиземное море, здесь продолжала оставаться единым государством. Более того, она была намного больше, чем та, что я помнил из учебников истории. Например, африканский континент был заштрихован красным почти полностью, за исключением южной оконечности. Если я правильно оценил, граница проходит южнее Йоханесбурга, который в этом мире отсутствует, но севернее королевства Лесото, которое в этом мире есть. Зато север и северо-восток красного цвета лишены. На севере страна норманнов, мореплавателей и разбойников, северо-восток же занимает Великая Тартария. Эта часть карты довольно сильно отличается от привычной мне. То ли действительно география другая, то ли местные географы очень мало знают о тех местах. Расспросы были бесполезны, родители ясности в этот вопрос не внесли. Создавалось ощущение, что интересы местных граждан сосредоточенны исключительно внутри империи, и все, что находится за ее пределами их не волнует. Постепенно я привык мыслить схожим образом, и надолго забыл о своих попытках разузнать о происходящем за границами империи.
Если не учитывать потрясения, связанные с переносом в другой мир и в другое тело, местная жизнь для меня начиналась беззаботно и весело. Родители оказались людьми обеспеченными, — это было сразу заметно хотя бы по просторному домусу[8], в котором мы жили, — а уж когда я начал понимать язык, выяснилось, что и социальный статус нашей семьи довольно высок. Отец — инженер на паровозном заводе, помимо основного дохода имел регулярные отчисления с нескольких патентов, полученных за изобретенные им узлы и механизмы. Мама мирской профессии не имела, но как младшая жрица Гекаты часто получала подношения от тех, кому требовалась помощь по профилю богини. Ну, и самое главное, то, что, собственно, давало право моей семье считаться аристократами — это наличие магических способностей. Не передать моего восторга, когда я случайно стал свидетелем вечерней беседы отца с матерью. Мама тогда принесла ему сломанные карманные часы, и попросила «что-то сделать с вредным механизмом», который перестал показывать время. Я ждал, что отец станет их разбирать, или, может, отнесет в мастерские завода, но он просто уставился на изящную луковицу с серьезным видом, и разглядывал их минут пять, после чего, удовлетворенно вздохнув, вернул механизм матери.
— Пружина лопнула, дорогая, я исправил. Нужно только выставить теперь по городским часам, — пояснил он, будто невзначай. И действительно, теперь от часов доносилось вполне отчетливое тиканье.
Я не смог тогда скрыть своего восторга и удивления, и начал расспрашивать папу, что же сейчас произошло. Слава богам, вопрос мой не вызвал настороженности — должно быть, моя осведомленность об этой стороне жизни и не предполагалось. Так что мне подробно рассказали, что отец умеет находить скрытые дефекты в предметах, что очень помогает ему в работе. И даже эти дефекты исправляет, если деталь не слишком велика. Таков дар моего отца. Его роду покровительствует сам Вулкан[9], и он довольно часто осеняет своими дарами членов рода, особенно к тем, кто проявляет склонность к занятиям, которые по душе самому богу. Отец уже в девять лет с ума сходил от всевозможных устройств и механизмов, и потому, никто не удивился, когда во сне к нему явился сам Гефест. Не удивились, но были очень горды — внимание одного из верховных богов дорогого стоит.
Когда я все это услышал, а потом еще увидел, как отец для демонстрации починил швейную машинку матери (которая давно требовала ремонта, но без такого серьезного повода, как желание похвастаться, отцу напрягаться не хотелось), я и вовсе перешел в состояние щенячьего восторга. Для меня все это было настоящим чудом.
А потом еще выяснилось, что мама, как жрица Гекаты и вовсе может считаться настоящей колдуньей. Она, в отличие от отца, может видеть судьбы людей, и даже в какой-то степени их менять! Правда, демонстрацией меня не осчастливили, но я и сам не хотел бы такое увидеть. Да и не доверять маминым рассказам у меня причин не было — родители оба были скрупулезно, болезненно честны, я уже успел заметить эту их особенность. Нет, возможно, в каких-то бытовых мелочах они позволяли себе лукавство, но именно что в мелочах. Как только речь заходила о богах, оба были предельно серьезны. Тот день и их объяснения вообще очень ярко запомнились. Отец, довольный своим хвастовством, сидел в своем «курительном» кресле, возле окна, поглаживая отложенную книгу по электрическим машинам, которую он читал до того, как отвлекся на ремонт. Мама тоже была довольна — она уже давно ворчала про машинку, а тут такая удача. Теперь она тщательно проверяла работу агрегата, но при этом внимательно прислушивалась к нашему разговору.
— Пап, а что, каждый может делать что-то подобное? — спрашивал я, сосредоточенно вертя в руках часы.
— Ты про исправление недостатков? Нет, что ты. Только члены нашего рода. Я слышал о парочке других родов, у которых похожие умения — но это потому, что производство — довольно тесное сообщество, где все друг друга знают. Твой отец — подмастерье ремонта, что считается неплохим достижением. Среди моих знакомых есть только трое более сильных обладателей подобных манн[10] — два специалиста и всего один мастер, так что можешь понемногу начинать гордиться.
Я уже раскрыл рот для того, чтобы уточнить, что спрашиваю не про ремонт, а вообще, но, зацепившись за несоответствие, передумал:
— Почему подмастерье? Ты же инженер, а это гораздо выше!
— Мм, почему выше? — удивился отец, а потом рассмеялся. — Прости, путаница возникла. Инженер — это моя профессия, а подмастерье — ранг мастерства. Для гражданских манн традиционно выделяют четыре уровня градации: специалист, подмастерье, мастер, и повелитель. В моем случае, специалист — это тот, кто может почувствовать неисправность в маленьком механизме, подмастерье, как я — это тот, кто может найти изъян в средних механизмах, и уже может этот изъян исправить, мастер находит неисправность в чем-то сложном и большом, вроде того же паровоза, ну а поаелителей ремонта еще не рождалось. — Отец улыбнулся. Мы меньше ста лет имеем дело со сложными механизмами, и среди аристократов не так много тех, кто выбрал для себя такую стезю, поэтому до таких высот пока никто не дорос. — Отец прервался на то, чтобы разжечь погасшую трубку и продолжил: — Предупреждая твой второй вопрос — у военных градация другая. Гоплит, хилиарх, таксиарх и полемарх. По названиям древних военных званий. И сразу скажу, я не знаю, какие способности нужно продемонстрировать для каждого из них.