Все-таки лук был слегка тяжеловат. И длиннее на четыре пальца, чем сделал бы себе сам. Ушки под тетиву были странной полукруглой формы. Только, вырезанная еще в детинце, руна на рукояти привычно кольнула в ладонь, стоило привести оружие в смертельно опасное состояние. И ветер — мой легконогий братик — приветливо шевелил податливые ветви печальной березы, пока я натягивал перчатки и вдевал пальцы в боевые кольца.
Мой лес, мой дом был мне рад. Я скользил от ствола к стволу, от куста к кусту, и ветви с молоденькими листиками нежно ласкали щеки. Мелкая сова, прервав бесшумный полет, уселась на сук, чтоб меня поприветствовать. Барсук хрюкнул мне в спину, обидевшись, что перепрыгнул его нору.
Сквозь редкие на опушке деревья я уже видел костры лагеря пришельцев. Казалось, могу пробежать у крайних шатров, и чужаки — такие же горожане, как и принц, — даже не посмотрят в мою сторону…
Посольский бивак был хорошо освещен. Между лесом и рядами палаток горело несколько костров так, что мне сидящих парами возле них людей было отлично видно. А вот для их глаз я в темном лесу на фоне тьмы был совершенно недосягаем.
Из-за огня, из темноты вышел еще один часовой. Расслабленной походкой, чуть придерживая болтающиеся ножны с коротким мечом, он брел от одного костра к другому, лишь на пару секунд задерживаясь возле каждого. Блеснуло несколько улыбок, сторожа задвигались. А потом, практически одновременно, все они встали и пошагали прямо на меня. Никто из них не вытаскивал оружия и не торопился, но по спине у меня пробежала струйка холодного пота. Я не мог понять — чего они задумали.
Наконец, когда до кромки леса им оставалось шагов десять, я не выдержал. Нет, мне и в голову не пришло сорваться с места, словно испуганная лань. Я медленно, дыша размеренно и тихо, отделился от тени толстой березы и переместился на три сажени в сумрак куста черемухи. Сердце билось, как у кролика в силке, но был абсолютно уверен — они пройдут в одном шаге и не смогут меня увидеть…
— А ты хорош, — тихонько кто-то проговорил прямо у меня над ухом. — Клянусь портянками Басры, если бы ты не двигался, я б тебя не нашел…
Я даже дышать перестал. Голос звучал рядом. Очень рядом, но я не чуял запах чужака, не слышал его дыхания, стука его сердца. Я не поверил, что он рядом.
Медленно, так медленно, что даже летняя улитка меня бы обогнала, стал поворачиваться в сторону голоса. И тут почувствовал, как что-то невероятно холодное и ужасающе острое коснулось шеи под левым ухом.
— Медленно встань, малыш, и я уберу нож, — почти доброжелательно приказал чужак.
Что мне оставалось делать? Начал привставать. Краем глаза я уже почти видел его…
И тут в глазах потемнело. Я даже сначала не понял, что меня ударили. Демоны! Как же больно, когда бьют в живот! Передо мной заплясали искорки, и мир вокруг поплыл. Второй удар, теперь уже в челюсть, воспринимался уже как милосердие…
Поперек столба, поддерживающего высокий полог, видимо, командирской палатки, была приделана жердь. К концам этой штуки, за большие пальцы, тонким шнурком — на ощупь, как тетива, — был привязан я. Так привязан, что мог только либо висеть, либо стоять на цыпочках. Челюсть саднила, ныли перетянутые веревками руки, болел отбитый живот.
Блеснув звездами в ночном небе, откинулся полог, и в шатер скользнул мой лесной незнакомец. Я сразу понял — он. Походку привыкшего красться по мягкой коварной перине изо мха и листвы не спутаешь с движениями сугубо городского жителя. А так — ничего необычного. Средний человек, в обычной одежде, с обычным тесаком на бедре. И с моим луком в руках.
Следопыт аккуратно пристроил мое оружие на небольшой походный столик и уселся рядом. Минуту внимательно рассматривал меня, давая возможность разглядеть его. Потом криво усмехнулся и выговорил:
— Ты и правда — хорош. Не хотел бы я повстречаться с твоим старшим братом на узкой тропке…
Настала моя очередь хмыкать. Посвящать незнакомца в страшную тайну, что братьев у меня нет, я не стал.
— Двигался ты отлично, — принявшись тщательно изучать лук, теперь не поднимая глаз, продолжил он. — Но охотник из тебя никакой… Попался, словно глупый заяц…
Я снова промолчал. И чего говорить? Он был прав. Попался я глупо.
— Неплохо, — удовлетворенно кивнул сам себе чужак, откладывая оружие. — Хоть что-то в этом варварском краю не разучились делать хорошо.
Я бы пожал плечами, но стоять на носочках было трудно и неудобно. Икры ног начинало сводить от напряжения, а висеть на вывернутых руках уже просто больно.
— Знаешь, — блеснув глазами, с деланным равнодушием, проговорил человек. — Ты меня удивил. Пока ты не попался, я даже тебя… опасался.
Он лгал. Пока я не попался, этот лесной хищник меня боялся. Потому и бил так, чтоб было больно, а не чтобы лишить возможности сопротивляться. Именно этой его искренности я и испугался. Я не мог понять — что этот страшный человек будет делать со мной дальше.
— Им, — он махнул куда-то себе за плечо и снова скривился, — хочется у тебя кое-что узнать. Они не слишком-то поверили мне, когда рассказал о глупом любопытном мальчишке из селения на краю леса… Просто… мой командир — вообще не слишком доверчив…
Лесовик подушечками пальцев провел по руне ветра на рукоятке оружия. Замер. Провел еще раз и мельком взглянул на меня так, словно только что увидел первый раз.
— Мда, — словно нехотя убрал руку от лука и потер пальцами виски. — Он хочет ответов и намерен их получить… И он не любит, когда ему лгут.
Сердце тревожно сжалось. Лесному народу нечасто доводилось встречаться с лазутчиками врагов. Но мои предки все-таки умели добиваться правдивых ответов. Как именно они этого добивались, я очень хорошо себе представлял.
Чужак легко вскочил и вышел из палатки. Через минуту вернулся в сопровождении двух хмурых воинов. Снова сел на свой стульчик и продолжил:
— Они станут тебя бить…
Неожиданно твердый кулак одного их хмурых пребольно врезался в живот. Я думал — тот удар в лесу — верх боли. Я ошибался.
— И бить…
Второй, зашедший мне за спину, саданул по почкам. От боли, от неожиданности, от полного мочевого пузыря — я почувствовал, как по бедрам потекла теплая жидкость. И это была не кровь.
Только не закричать! Я до хруста сжал зубы. Если бы взглядом можно было убивать, в шатре стало бы на три трупа больше… Ненависть, вспыхнувшая во мне, как ни странно, позволила легче пережить следующие побои.
Следопыт усмехнулся, глядя на мой позор, и почти равнодушно сказал:
— Они позабавятся еще немного. А потом я приглашу сюда командира Сократора. Пока ты станешь правдиво отвечать на его вопросы, бить тебя не станут. Я понятно объяснил?
Первый, скалясь, очередной раз въехал по печени и поднял мою голову за волосы.
— Ты понял? — любезно прошипел сзади второй.
— Вы все сдохнете, — геройски прохрипел я и тут же получил еще. Ярость спасала плохо. Страх и боль вырвали стон из-за разбитых губ.
— Значит, в лесу все-таки сидит старший брат, — засмеялся следопыт. — Продолжайте…
Возле поселка моего отца Крушинка обзавелась омутом. Детьми, когда летняя жара выгоняла нас из окрестных лесов, мы прыгали в него с ветвей склоняющихся к реке деревьев. Пробивали ногами поверхность и вниз до самого дна. И темная лесная вода забивала нос, пряталась в ушах и щекотала веки…
Я вынырнул, натужно вздохнул и разлепил глаза.
— Скоты, не смейте портить мне шатер, — взревел четвертый мой ночной гость.
— Простите, командир, — смиренно склонил голову второй и бросил под ноги опустевшее ведро.
— Он заговорил? — властно вопросил командир вытянувшегося у полога шатра главного моего мучителя.
— Ждем вас, — неопределенно, глядя куда-то над плечом огромного увешанного железом воина, выдохнул тот.
— Обязательно было доводить его… — Сократор кивнул на мои штаны.
— Ругался, — радостно улыбаясь, выпалил первый.
— Кретины! — почти натурально огорчился предводитель. — Вот как теперь я покажу его Мирославу?
Покачав головой, здоровяк подошел ко мне и сложил руки на груди.
— Малыш ты как?
Мне было плохо. Все тело болело. Но пока этот прикидывался добрым, меня не били. Одно это уже примиряло меня с его существованием.
— Как твое имя?
— Арч, — свернувшаяся кровь слепила губы, так что речь вышла не особо внятной.
— Что он сказал, быдло? — рявкнул бугай на второго.
— Кажется, его зовут Арх, командир.
— Что ты делал в лесу, Арх?
— Смотрел на лагерь, — снова признался я.
— Зачем?
— Мне было любопытно.
Лесовик слегка улыбнулся и опустил глаза в пол.
— Почему ты был вооружен?
— В этом лесу не ходят без оружия.
— Чем же так опасен этот лес?
— Хозяева леса не любят чужих.
Я не солгал ни разу. Но Сократор почувствовал недосказанность.
— Ты живешь в этой деревне? Скажи кто из жителей твои родственники? Кто тебя может узнать?
— Я приехал из Ростока.
Воин повернулся ко мне спиной и обменялся взглядами со следопытом.
— Он не хочет говорить правду, — неожиданно зло выдохнул командир. — Продолжайте.
Любопытный ветерок лишь слабо шевельнул волосы, когда здоровяк вышел.
Следопыт взмахом руки остановил замахнувшихся было палачей.
— Идите отдыхать, — жестко приказал он. — Утром мы снимаем лагерь. И пришлите себе замену.
Истязатели торопливо выскочили на улицу, а следопыт вытащил из сапога мой нож и скользнул ко мне.
— Теперь Сократор меня не поймет. А мне это совсем не нравится. Клянусь Всеблагим, ты мне за это ответишь!
Он поддел застежки моей рубашки на животе и неторопливо повел остро отточенное лезвие к шее. Ветер открывающегося полога шатра заставил трепетать пламя факелов — вошел новый палач. Но чужак и не думал отвлекаться. Нож легко взрезал кожу на моей груди. Черта за чертой — кровь тонкими струйками сбегала мне на штаны.
Наконец, он положил ладонь на мою изрезанную грудь, резко придавил и провернул руку. Чудовищная, неудержимая, словно лавина, волна боли третий раз за ночь вышвырнула мое сознание из покинутого богами мира.
Очнулся от жажды. Купола провощенной ткани надо мной уже не было, и ласковое весеннее солнце вовсю жарило исходящую паром землю. Влажный ветер от леса силился помочь, да только ничего у него не выходило.
Рук я уже не чувствовал. Губы окончательно слиплись, и при малейшей попытке их раздвинуть голову простреливало болью. На груди — сплошная корка запекшейся крови… И пахло от меня так, словно ночь провел в выгребной яме, а не в шатре командира посольской охраны.
От лагеря остались лишь вкопанные жерди — опоры для палаток да черные пятна кострищ. Дружинники седлали лошадей.
— Воды, — собрав остатки сил, зажмурившись от вспышки в глазах, выкрикнул я.
Некоторые проходили совсем рядом, косились на меня, и ни один не потянулся за флягой.
— Воды!
Один их прохожих хмыкнул, подошел и, секунду повозившись с гульфиком, помочился мне на сапоги.
— На тебе водицы, заморыш, — с совершенно счастливой мордой, выдохнул он мне в лицо. — Смотри не захлебнись.
Часть охранников уже сидела на лошадях. Слуги складывали мешки с припасами на телеги. Отряд готовился выступать.
На невысокой, необычайно лохматой лошадке подъехал следопыт. Долго смотрел на меня, прикрывшись от солнца. Потом вытащил наполненный жидкостью кожаный мешок из седельной сумки и сунул горлышко мне между губ. В рот полилась слегка подсоленная студеная вода.
— Ты случайно не родственник ростокскому князю? — щурясь, спросил лесовик, убирая бурдюк на место.
— Нет, — дергать головой было больно. Пришлось говорить.
— Жаль.
Коняшка вяло обмахивалась длинным неопрятным хвостом от первых проснувшихся мух и переступала с ноги на ногу. Следопыт выпрямился в седле и, сложив руки на груди, смотрел куда-то вдаль, над головами суетящихся слуг.
— Жа-а-аль, — протянул он еще раз. — Знатный был бы повод…
Воины построились двумя колоннами. Телеги начали выкатываться на дорогу между ними.
— Что-то твой старший брат запаздывает.
— У меня нет братьев.
— Жаль, — резко выдохнул он и подобрал узду. — Ну, тогда — прощай, человечек из леса.
Задорно гикнув, следопыт сорвал лохматого конька с места. По широкой дуге, он объехал готовый к маршу отряд и скрылся на опушке леса. Пыль, поднятая его рывком, еще не успела осесть, как подъехал Сократор в сопровождении пары хорошо знакомых мне палачей. Спустя минуту, к ним присоединился четвертый — нарядно разодетый мужик на тонконогой, нервной кобылке.
— Это и есть ваш лазутчик? — брезгливо поморщившись, процедил он.
— Да, Мирослав. Лонгнаф поймал его в лесу у самого лагеря. Малец говорит — пришел из Ростока взглянуть на чужеземцев.
— Далековато завело паренька его любопытство, — засмеялся посол.
— Это точно, — искренне поддержал Сократор и нагнулся ко мне. — Ничего не хочешь добавить, малыш? Что-нибудь такое, из-за чего я должен был бы сохранить тебе жизнь…
Мое тело нашли бы через час. Через три часа о моей смерти узнал бы Вовур. К вечеру отряд, прошедший тысячи верст от Модуляр до Ростока, уже хоронили бы на опушке Великого леса. Ибо в противном случае через трое суток мои родичи там же хоронили бы Вовура. Было ли мне что сказать этому большому и сильному человеку? Поверил бы этот, закаленный битвами и путешествиями воин связанному щуплому парнишке в обмоченных штанах?
— Если хочешь встретить завтрашнее утро, ты меня отпустишь, — прохрипел я. И понял — не поверит. Неожиданно сильно захотелось жить.
Я изо всех сил сжал зубы. Чтобы предатель-язык не вздумал молить о пощаде.
— Отнесите его в лес, — вяло махнул рукой посол. — Прибейте гвоздями к дереву потолще…
— О! Мирослав! — громко засмеялся командир. — Как там Владыка говаривал в старые добрые времена? «Искупайте грехи своего народа»! Вот и пусть искупит…
— Да здравствует король Эковерт! — дружно гаркнули дружинники.
Палачи, радостно улыбаясь, поспешили снять меня с жерди. Конечно, нежностью их руки не отличались, и конечно, им показалось забавным несколько раз пнуть меня по дороге…
Я не помню короткий путь к лесу. Наверное, я падал. Наверное, меня били. Может быть, кто-то из них возвращался к деревне — вряд ли дружинники носят в поклаже гвозди.
Я не помню, как мои ладони прибивали к толстенной березе.
Я не знаю, как долго я провисел.
Я тонул в пучине беспросветного ужаса и боли. И единственное, о чем я молил подлых ушедших в спячку богов — дать мне силы, чтобы не орать и не выпрашивать у врага жизнь. Чтобы сохранить последнее и самое главное, что оставалось у меня, — честь.
7
Лошадь мягкими губами тыкалась мне в щеку. Сквозь мутную пелену в глазах, соловушка показалась мне неведомым чудовищем, вроде драконов из детских сказок. Но страха я, почему-то, не испытывал. И боли в пробитых железом руках не чувствовал. Капающий с мизинцев березовый сок, тепло живой бересты за спиной, шелест ветра в нитях плачущих веток. Мой крылатый ветряный друг, воздушными перышками щекочущий тело в прорехах одежды. Странное покалывание на груди. В том месте, где следопыт по имени Лонгнаф резал мою кожу на лоскутки… И необычайная легкость во всем теле. Вот только в глазах какая-то муть.
И я сам себе не поверил, когда сквозь розовое марево разглядел вернувшихся к дереву палачей.
— Слава Басре, малец вроде жив еще, — поскуливал первый.
— Надо ему морду оттереть — в гроб краше кладут, — суетился второй.
— Смотри, он кровью плачет…
— Убери хлебало, скотина безмозглая! Видишь, снимаем хозяина твоего…
— Дай ему воды, вдруг ему сказать чего-нибудь нужно будет…
— Он вообще не моргает?
— Руки-то, руки ему тряпицей перемотай…
— Все! Садим… Тпрууу, тварь, а то продам!
Мир качнулся, и я оказался в седле соловой лошадки. Я улыбнулся. И продолжал улыбаться всю дорогу до самых ворот Ростока.